TimeOut Петербург
5-18 декабря 2005 №22(80)

Екатерина Петина
Балерина Мариинского театра

Зрители заметили вас впервые тогда, когда вы появились в балетах Форсайта, Доусона, Баланчина - то есть в сочинениях хореографов ХХ и ХХI веков. А когда вы четыре года назад заканчивали Академию русского балета, какие роли мечтали получить?

Я выпускалась как характерная танцовщица. Мне говорили, что я никогда не буду классику танцевать, - и я решила даже не смотреть в эту сторону. Мне нравились испанские танцы.

Кто-то из критиков считает, что Форсайт - прямой продолжатель Баланчина, кто-то с этим категорически не согласен. А вы как думаете?

Форсайт - это классика! Конечно же, он ученик Баланчина, просто немного трансформировал технику.

А вообще Баланчин, Доусон, Форсайт - это рядовая часть репертуара огромного театра с великой историей или появление этих балетов стало сверх-событием?

Я считаю, это переворот. Труппа стала техничнее после Баланчина тем более после Форсайта. Люди стали лучше чувствовать танец.

«Ваши» балеты принято считать бессюжетными, а вы придумываете для себя в них какой-нибудь сюжет?

Нет, там нет сюжета, и он мне не нужен, там есть внутренне состояние и состояние музыки. Я отталкиваюсь от музыки и стараюсь почувствовать ее. Там все (с придыханием. - А. Г.) про ЧУВСТВА.

О вас и нескольких ваших ровесницах говорят как о новой надежде Мариинского театра. Вы ощущаете себя какой-то группой, поколением или каждая сама по себе?

Поколением, наверное, да. Даже при выпуске нам учительница литературы сказала: вы - поколение, вы принесете что-то новое в мир балета. И как-то мне это в душу запало.

У вас будет дебют в «Рубинах», Когда вы готовите партию, вы смотрите пленки New York City Ballet?

Нет, я стараюсь не смотреть. Для меня нет эталонной исполнительницы этой партии. Я просто учу текст с педагогом Юрием Фатеевым и стараюсь идти от себя.

Вопросы: А.Г.

Журнал Собака@RU
Декабрь 2005

Михаил Шемякин

Михаил Шемякин в представлении не нуждается. Черные одежды, очки в черной оправе, строгий взгляд, - мы узнаем его из тысячи. Достижений у него много, тоже не секрет. Из последних - оформление балета «Волшебный орех» (Мариинский театр), эскизы к которому представлены на открывшейся выставке.

- Михаил, расскажите о своей работе над «Волшебным орехом».
- Работа длилась два года. Я писал либретто, придумывал костюмы, декорации и даже общие мизансцены, работал со светом, - это моя режиссура. Сейчас проходит выставка эскизов костюмов и макетов декораций к этому балету.

- А над чем вы работаете в настоящее время?
- Над тремя следующими балетами, премьера которых состоится в начале января в Софии: «Весна священная» Стравинского, «Кроткая» по Достоевскому на музыку Рахманинова и метафизический балет на музыку Сергея Прокофьева. Это совместный проект с Мариинским театром. Хореограф - Данвена Пондурская, с которой мы работали над «Волшебным орехом».

- И одновременно, насколько я знаю, вы работаете над мультфильмом по Гофману.
- Да, он должен выйти в начале следующего года. Там работа похожая, хотя сценарий пишу не я, это делает Виктор Славкин, который уже написал очень много сценариев для «Союзмультфильма». Все делается по моим эскизам. Я рисую чернильницу, человека, который должен работать с этой чернильницей, шкаф, книги, персонажей, костюмы.

- Вы сейчас не занимаетесь скульптурой?
- Почему же? Я работаю над памятником «Гофман и мир Гофмана» для Кенигсберга (Калининград). Сейчас он пока только в гипсе и пластилине - посмотрим, что из этого получится. Владимир Владимирович видел эскизы проекта и обещал всячески поддерживать. А сейчас надо спонсоров искать. Президент наш очень точно сказал, и мне это запомнилось: у нас богатая страна с бедным народом. Так что увидим...

Выставку Михаила Шемякина «Эскизы к балету «Волшебный орех» можно увидеть в Строгановском дворце до 13 декабря


http://www.nanevskom.ru/numbers/product/324/
Журнал "На Невском"
декабрь 2005

Академия его художеств

Не так давно в Строгановском дворце можно было увидеть эскизы, макеты и костюмы к балету "Щелкунчик", теперь там открылась выставка, посвященная работе Михаила Шемякина над "Волшебным орехом". Небольшие по размеру работы, как считает сам художник, хорошо смотрятся на стенах Строгановского дворца.



ТЕКСТ: ЕКАТЕРИНА ЕФРЕМОВА
ФОТО: ВЯЧЕСЛАВ АРХИПОВ

-- А почему же не в Эрмитаже?
-- Да Эрмитаж подобных выставок и не делает никогда.

-- Но у вас же была огромная выставка в 1995 году?
-- Нет, огромная выставка была тогда в Манеже, а в Эрмитаже - маленькая, часть ювелирных работ и небольшие акварели в театральном фойе. Там же со Славой Полуниным мы показывали спектакль на тему карнавалов Санкт-Петербурга: все было сосредоточено вокруг театра. А теперь Русский музей предложил сделать такую выставку, я согласился, а Эрмитаж мне ничего не предлагает уже давно.

-- В Эрмитаже есть ваши работы?
-- Нет. Только мой фарфор: Ломоносовским фарфоровым заводом скульптуры были переданы в дар Эрмитажу, а я недавно получил благодарственное письмо от Михаила Пиотровского. Так что есть там что-то.

-- А предложений по приобретению ваших работ от музея не поступало?
-- Нет, государство у меня никогда ничего не покупало и никогда ничего не предлагало.

-- Но ведь эрмитажный проект музея современного искусства, который собираются разместить в Главном штабе, предполагает приобретение работ именно современных художников…
-- Дело в том, что это совершенно иная линия -- то, что там формируется и собирается людьми иных профессий. Меня часто спрашивают об Илье Кабакове, которого недавно выставлял Эрмитаж. Кстати, я один из первых пропагандистов его творчества: устраивал выставку в галерее Дины Верни в 1972 году, помогал публикациям и в альманахе "Аполлон", и в журнале "Искусство России и Запада (Art of Russia and the West)". Тогда он занимался графикой и был в одной со мной когорте. Я всегда отношусь с большой симпатией к тому, что он творит или вытворяет, он очень остроумный человек, делает забавные инсталляции. Мы просто люди разных профессий. Насколько я понимаю, так называемый музей современного искусства под руководством господина Пиотровского, который, насколько я знаю, археолог…

-- Вообще-то он востоковед-арабист по своему университетскому образованию…
-- Но не специалист же по современному искусству, насколько я понимаю…

-- Как директор Эрмитажа, он знает кое-что про современное искусство…
-- Думаю, что я знаю про современное искусство чуть-чуть побольше господина Пиотровского, поскольку уже лет сорок пять это просто моя профессия. То, что он собирает или собирается собирать, - не имеет никакого отношения к моей профессии. Там выставляются инсталляции. Господин Кабаков подарил Эрмитажу свой "туалет", и господин Пиотровский заявил во всеуслышание, что и петербуржцы и Эрмитаж должны быть счастливы, что господин Кабаков согласился выставиться у них, и все тем более должны быть польщены, что он подарил свою работу. Подобными вещами я не занимаюсь, поэтому не получаю и приглашений.

-- А вот Валерий Гергиев предложил вам такой потрясающий гофмановский музыкальный проект в Мариинском театре…
-- Да, это его была идея: чтобы я сделал новую версию "Щелкунчика". Он хорошо знает мои работы, бывал в Америке в нашей деревне, в Клавераке. А уж идея завершить "Щелкунчика" была моей, а он ее очень хорошо принял. В результате получился не только спектакль, но и двойной альбом, который называется "Шемякинская гофманиада".

-- Дирижировал ли Гергиев музыкой Слонимского?
-- Дирижировал на премьере, один раз. Маэстро все время в перелетах, в других странах, хотя сам мне признавался, что любит дирижировать балетами Слонимского. Правда, дирижировать балетами - это не уровень Гергиева, как вы понимаете.

-- Почему же? На последних "Звездах белых ночей" он потрясающе дирижировал балетами на музыку Стравинского.
-- Ну, Стравинский - это его конек, энергетика. А так считается, что на балете дирижер выступает в роли тапера: все смотрят на ножки балерин, а ведь нужно понимать, прислушиваться, чувствовать энергетику рук…

-- …спины и головы…
-- Все-таки опера - это более престижно.

-- Когда Валерий Гергиев дирижировал Стравинским, то не он следовал за балетом, а наоборот -- балерины едва поспевали за его дирижерской палочкой.
-- Это было здорово для зрителя, но кисло для балерин.

-- Как вы думаете, почему ваши балеты на сцене Мариинского театра частью критики воспринимаются в штыки?
-- Думаю, что связано это с общей безграмотностью и с безобразной ситуацией в постсоветской прессе. Для меня многие люди, которые здесь обитают, все равно остаются постсоветскими людьми, с искалеченными мозгами, с уродливой психикой и с феноменальным зарядом недоброжелательности к своим соотечественникам, за границей особенно. Про меня написано много на всех языках мира, но у меня существует только одна-единственная, не очень, к счастью, объемная папка, которая называется "Бяки или каки" - на русском языке.

-- А можно ли каким-то образом влиять на мнение этой части художественной критики?
-- А я не собираюсь бороться. Что, как говорил мой отец, рубить дерьмо шашкой? Вот господин Церетели умеет обращаться с этой публикой, у него карман намного шире: сделать банкет, напоить, накормить, получить тут же пост президента Академии художеств. Этим занимается любезный Зураб Константинович, я такими вещами заниматься не собираюсь.

-- Как бы там ни было, это ваш Петр Первый сидит в центре Петропавловской крепости, а не церетелиевский…
-- Так он же предложил своего Петра поставить вместо моего…

-- Но ему же отказали и послали в Шлиссельбург, но потом вроде бы сошлись на месте перед гостиницей "Прибалтийская".
-- Да вы что?.. Хотя, в общем-то, я почтительно равнодушен и к той, и к другой прессе, для меня самый главный показатель успеха спектакля - его кассовый сбор. А как вы знаете, на "Щелкунчика", который идет уже пятый год, попасть очень сложно. На второй день после премьеры (я до сих пор помню эти слова) я прочитал отзыв, в котором было сказано, что с первой минуты постановки уже было понятно, что спектакль провалился. Вот он уже пятый год все проваливается… Писатель Василий Аксенов однажды ответил на жалобы одной журналистки на "зажим" прессы: "Такой развязной и свободной прессы невозможно наблюдать ни в одной стране мира". То, что здесь пишется, невозможно прочитать в других странах: там есть суд, ответственность за вранье, которое здесь считается в порядке вещей. Например, я знаю прекрасно, что многие статьи, которые написаны против меня, - заказные, я даже знаю, кто кому и сколько платил. Есть люди, которые борются с определенными фигурами в изобразительном искусстве, в частности со мной, и это ни для кого не секрет.

-- Для меня -- секрет. А кто и зачем это делает? Ведь вы же принадлежите российской культуре: живущий в Америке русский художник.
-- Безусловно, я всегда это подчеркиваю.

-- Какой смысл пинать вас ногами?
-- Большой смысл: на художественный рынок выдвигаются определенные направления. Например, сейчас в Музее Гуггенхайма проходит выставка "Россия!" -- глупейшая выставка, на которой почему-то Мане, Сезанн, чуть ли не Пуссен и Лоррен. Показывают, что же собирали в свое время в России. Частично там есть и иконы, и Рокотов, и Боровиковский, и последний крик моды - концептуалисты. Одна из газет написала, что Шемякин обижен на то, что его не выставили в Гуггенхайме, но я, поверьте мне, не рвался туда. Когда-то это был очень серьезный музей, там можно было увидеть Кандинского, а сейчас этот музей занимается выставкой мотоциклов…

-- Рекламирует американскую промышленность?
-- Есть такая то ли скульптор, то ли мастер хеппенинга Ванесса Бикрафт, которая выставляла (как раз перед выставкой "Россия!") 250 живых голых манекенщиц, на которых были надеты только черные туфельки. Люди ходили с бокалом шампанского и под видом того, что разглядывают произведение искусства, рассматривали этих девиц. Такие там сегодня проходят выставки. Вслед за "российской" экспозицией планируются хеппенинги Марьяны Абрамович, которая с двадцати лет скачет голая по всем странам, а ей уже за шестьдесят: она будет голая жить посередине Музея Гуггенхайма. Это уже второе ее выступление: недавно она неделю жила здесь в стеклянной коробке. Здесь это демонстрация высокого искусства: она кушает, смотрит телевизор, справляет свои естественные потребности, но все это делается на глазах журналистов и публики: "открытая жизнь".

-- У нас есть целые телевизионные проекты, построенные по принципу жизни "за стеклом"…
-- Ну, у вас проекты, а там - высокое искусство. Сегодня кто-то говорит, что это относится к искусству, а то - не относится к искусству… Безобразие, я считаю, что на выставке "Россия!" не показано современное искусство: Целкова, Краснопевцева, Вайсберга, Зверева, Яковлева - этих художников, которые являются гордостью российской культуры, на этой выставке нет. Зато есть Комар и Меламид со своими карикатурами и зубоскальством на мертвого Сталина и на мертвого Ленина, Кабаков со своими инсталляциями, Кулик, который в свое время изображал человека-собаку, голым бегал по выставке, Косолапов, который прославился своей картиной, где изображен Христос, говорящий: "Сие есть кровь моя - это кока-кола". Правда, одну из его работ по просьбе верующих убрали с выставки "Русский поп-арт" в Третьяковской галерее: пустой оклад иконы был заполнен черной икрой, под названием: "Давно ли вы ели последний раз черную икру?" Вот он там выставлен. А когда куратора выставки спросили, почему там не выставлен Шемякин, то она ответила: "Он неконкурентоспособен. Мы его в будущее не взяли".

-- А вы не хотите ли пойти по пути Церетели и сделать в Петербурге свой собственный музей?
-- Мне предлагал Лужков в Москве сделать музей и даже выделил под него помещение - бывший кинотеатр "Форум". Но кинотеатр сожгли, и идея зависла в воздухе. Здесь, в Питере, предложений о создании музея не возникало. Меня в основном интересует судьба моей библиотеки и всего прочего, с ней связанного. Но Игорь Сечин, один из приближенных Владимира Путина, мне совершенно четко сказал: "От вас нам ничего не надо. Работайте, пожалуйста".

http://www.freetime-spb.ru/article/16/4110/

FREE TIME, декабрь 2005

Красота для "Богемы"

Екатерина Соловьева принадлежит к молодому поколению певцов Мариинского театра. А это значит, что певица знает много тех житейских премудростей, о которых порой даже не догадывались ее великие предшественницы. Фитнес, солярий, спа-процедуры известны молодой сопрано не понаслышке. Плюс к этому фотосессии, кастинги, промоушн. Екатерина Соловьева учится искусству красоты у Марлен Дитрих и поет партию пушкинско-чайковской Татьяны.



– Расскажите немного о том периоде, когда вы были лицом фирмы Lancome, выпускавшей линию косметических средств Le Boheme.

– Да, в 2003 году, когда в Америке я участвовала в постановке Бэза Лурмана оперы «Богема» на Бродвее, на фирме Lancome была запущена специально разработанная косметологами линия Le Boheme. Особый подбор тонов и красок так или иначе воссоздавал стиль 1930-х годов. Имидж моей героини Мими тоже подбирался в этом ретронаправлении – в направлении Марлен Дитрих.

– Как проходила фотосессия?

– Это была настоящая работа. После нее я не завидую юношам и девушкам, которые в этой профессии, потому что это действительно тяжелый, изматывающий труд.

– Сколько времени занимали сессии?

– Не день и не два. До этого еще были пробы, подготовка к основной сессии. Тщательно подбирался стиль – холодноватые тона, немного в духе черно-белого кино. И никаких ярких цветов, если не считать красной помады, и то особого, «негромкого» оттенка. Красный цвет ведь бывает разных оттенков – от вульгарно красного до приглушенного с коричневым отливом, бывает насыщенный, с блеском или матовый. Все было продумано до мелочей.

– Вы пользовались косметикой этой линии?

– Конечно. Косметика Lancome вообще прекрасна. Но выбор косметики у меня, как правило, бывает связан с определенным стилем, который в свою очередь связан с определенным временем жизни.

– А какие чувства появлялись у вас, когда вы видели свое лицо в витринах?

– Во всяком случае, я по этому поводу не переживала. Прекрасно понимаю, что это другая сторона жизни. Но она очень интересна. Я люблю эксперименты, люблю создавать образы, особенно на сцене, – это дает возможность окунуться в ту или иную эпоху. Кстати, со сцены нередко многое берется для жизни.

– Вы имеете в виду экспансию театральной моды на «Русских сезонах» Дягилева?

– Да, оттуда в индустрию моды вошло многое. Но не только. Многие балерины, певицы, та же Марлен Дитрих для своих съемок сама придумывала образы, была законодательницей моды сама себе, моделировала платья, фасоны которых впоследствии женская часть ее почитателей переносила в свои гардеробы.

– Вы говорите об эстраде, а из гардероба нынешнего оперного спектакля неужели что-то можно перенести в жизнь?

– Действительно, иногда думаешь, что никогда бы не надел такого. В моем случае кое-что я брала на заметку после участия в западных спектаклях, например, из той же «Богемы» можно было взять на вооружение некоторые элементы. Еще у меня был опыт участия в своеобразной постановке оперы «Евгений Онегин» в стиле китча в Театре «Вельком» в Варшаве. Китчевыми были и неожиданные цветовые сочетания. Но мне все это очень понравилось – неожиданные сочетания ярко-желтого, красного, синего, зеленого, оттенки золотистого. Это смотрелось очень выразительно.

– Оперная сцена прекрасно может служить тем же подиумом.

– Думаю, да. Помните роскошный спектакль «Сказки Гофмана» в Мариинском театре? Занавес поднимался, и со стороны зрителей, перед которыми открывалось великолепие стилизованного шоу, обрушивался шквал аплодисментов. Что же касается fashion в опере, не могу не упомянуть такого радикального спектакля, как «Семен Котко» в режиссуре Юрия Александрова. Образ революционерки Любки был мне очень интересен. Опять-таки – возможность попробовать нечто совершенно другое, в частности, несуразную одежду – тельняшку, длинную юбку, бушлат с длинными рукавами, красную косынку. Чем эта красная косынка не для жизни?



– Сложно быть красивой?

– Какую красоту вы имеете в виду: внутреннюю или внешнюю?

– Ту, которую видно всем – со «штукатуркой».

– А, со штукатуркой. Тяжело ли носить ее в жизни или на сцене? Жизнь и сцена – разные вещи. На сцене актер, в частности певец, создает другого человека, – не важно, сколько косметики будет при этом использовано. Хотя через косметику характер тоже можно выразить. Например, в «Сказке о царе Салтане» и «Богеме» используется совершенно разный макияж. А в «Сестре Анжелике» косметики почти совсем нет. А косметика в жизни очень гармонирует с внутренним состоянием, которое она только помогает выявить.

– К вашему повседневному имиджу не прикладывали руку имиджмейкеры?

– В Америке я много встречалась с профессионалами такого рода, занимающимися «лицами». Я очень внимательно наблюдала за их работой, которая мне была симпатична, и старалась запомнить, что они считают лучшей косметикой для сцены, для жизни. А еще учусь всему этому у звезд – читаю мемуары легендарных женщин.

– А не есть ли косметика и украшения женщины данью традиции, от которой в век высоких технологий уже легко можно отказаться?

– Не думаю, ведь все это до сих пор способно доставлять радость. Не только женщине. Все это – маленькие секреты.

– А о чем вы сами думаете, когда настраиваетесь на тему «красоты»?

– Об этом могу подолгу говорить с подругами. Я считаю, что этому надо уделять время, не доводя себя до того, чтобы в один прекрасный момент подойти к зеркалу и сказать: «Как я ужасно выгляжу!» Всегда надо находить немного времени для себя.

– А задумывались ли вы о том, что будет, когда одна красота сменит другую? Как вы относитесь к переменам возраста?

– Думаю, что буду находить какие-то положительные моменты. Все равно мы будем друг друга помнить такими, какими мы были. В каждом возрасте можно находить стороны, которые будут притягивать людей. Для этого, кстати, совсем необязательно «натягивать лицо», делать пластические операции. Нужно просто поддерживать то, что имеешь.

Владимир Дудин

http://www.nv.vspb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=229529705

Невское время
/ 29.12.2005 /

МИХАИЛ ШЕМЯКИН: "МАМА НИКОГДА НЕ ВОДИЛА МЕНЯ НА "ЩЕЛКУНЧИКА"

Под стать новогодним волшебствам оказалась хореографическая сказка "Волшебный орех", рождение которой на сцене Мариинского театра назвал главным событием своего творческого года художник Михаил Шемякин. Он выступил автором либретто, декораций, костюмов и постановщиком спектакля. Вместе с предыдущей его работой в том же театре - "Щелкунчиком" - эта постановка составила своеобразную "Балетную гофманиану Шемякина". Есть идея показывать ее на гастролях как своего рода "хореографический сериал", что станет прецедентом в истории мирового балета.

Вот и нынешний приезд мастера в Петербург был связан с "Волшебным орехом". В Русском музее открылась выставка его эскизов к этому балету, в основе которого - история превращения племянника Дроссельмейера в Щелкунчика. Вскоре после вернисажа мы встретились с художником в фонде его имени на улице Садовой.
- Михаил, помните ли вы первый "Щелкунчик" своего детства?
- Мама никогда не водила меня на "Щелкунчик", я вообще не знал этот балет. И вышло так, что мое первое знакомство с ним произошло лишь в конце 90-х. Однажды ночью у себя в мастерской я включил телевизор и увидел американский фильм-балет "Щелкунчик". Это было так плохо, что меня хватило минут на пятнадцать. И засыпая, я подумал - какое счастье, что я не работаю в балетном театре!
- Выходит, рано радовались...
- Дальше произошло самое невероятное. Не успел я заснуть, как меня будит жена Сара: "Валерий из Лондона звонит, у него к тебе какое-то срочное дело". Как все медведи, когда их будят, я бываю не очень приветливым, даже если это Гергиев. Беру трубку и что я слышу! Валерий просит меня заняться... "Щелкунчиком"! Тут я взревел. "Ты что, говорю, с ума сошел! Я никогда не работал с балетом, а "Щелкунчик" только что посмотрел, и я его уже ненавижу заранее". Я предложил Гергиеву на выбор десяток интересных театральных художников, но он возразил: "Театральные художники мне не нужны. Мне нужен ты. Тем более что минимум лет тридцать ты уже работаешь над "Щелкунчиком". И попросил купить его новый диск с записью музыки этого балета, сделанной в Лондоне.
- Что же вам открыла лондонская запись Гергиева?
- Да я просто не узнал этой музыки. Мне она открылась не как сусальная вещь для детских утренников, а как трагическая симфония, тем более что Чайковский писал ее незадолго до смерти. Еще не дослушав до конца, я понял, что буду это делать.
- И с чего начал балетный дилетант?
- С контракта. Мой американский адвокат помог мне его хорошо составить, чтобы все, что не танцует, было моим. И все мизансцены - тоже. Остальное было за хореографом Кириллом Симоновым. Я понимал, что мне придется серьезно бороться с рутиной, предлагать что-то необычное. Например, я настоял на том, что Дроссельмейера будет играть клоун Антон Адасинский. Все были в бешенстве, но ничего поделать не могли. И Гергиев потом признал, что это настоящий Дроссельмейер. А вот со сроками я его надул. Он дал мне два с половиной месяца, а я делал два с половиной года. На этот счет у нас были большие скандалы. Он кричал: "Ты мне опрокинул все планы!.." На что я ему спокойно объяснял, что большая серьезная вещь требует большого времени, с чем он в конце концов всегда соглашался.
- Я помню, что многие предрекали вашему "Щелкунчику" провал. А вы сами были уверены в успехе?
- Мы были готовы ко всему. В день премьеры какой-то журналист обратился к Гергиеву: "А какая у вас концепция новой постановки "Щелкунчика"?" "У нас нет никаких концепций - ни у меня, ни у Шемякина", - мрачно сказал Валерий и пошел дирижировать. Ну а потом... Потом мы 37 раз выходили на авансцену и восемь раз поднимался занавес Головина, хотя и три раза - это уже считается здорово. Я помню Валерия, буквально засыпанного цветами. У него был вид собаки, которую ударили мозговой костью. Он шел на провал, я - тоже. Все с таким трудом двигалось, так тяжело актеры привыкали к маскам... Всюду проблемы, проблемы. Недаром Мариинский театр называют сумасшедшим домом. Единственное, что отличает его от настоящего сумасшедшего дома, так это то, что сам главврач - тоже сумасшедший. Валера любит этот анекдот, а я люблю его все время повторять.
Вслед за "Щелкунчиком" появилась идея постановки еще одного балета на гофмановский сюжет, который предшествует уже известным событиям. Поначалу это был одноактный балет "Принцесса Пирлипат, или Наказанное благородство". Однако в нынешнем году балет стал полнометражным, причем уже под другим названием.
- Михаил, почему была переименована "Принцесса Пирлипат"?
- Это очень потешная история. Дело в том, что Валерий Гергиев, когда речь заходила о "Принцессе Пирлипат", неизменно спрашивал: "А как у нас дела со "Старухой Изергиль"?" Может, потому, что и Гофман, и Горький оба - на Г? Когда же я его поправлял, он говорил: "Название мне не нравится, трудно запоминается. Надо придумать что-то другое". И однажды меня осенило: а почему бы не назвать балет - "Волшебный орех"! Я высказал это предложение в тот момент, когда Валера после спектакля принимал душ в Мариинском театре. Он высунулся из душевой, весь в мыле, и сказал: "Волшебный орех"? Гениально!" И запел мелодию из "Волшебной флейты".
- Это был настоящий прорыв, потому что Мариинский театр долго ничего не ставил на музыку петербургских композиторов. И вот теперь на афише появилась фамилия Слонимского. Сергей Михайлович рассказывал мне, что вы дружны еще с 60-х годов.
- Совершенно верно. В пору нашего знакомства он уже имел солидный вес в музыкальных кругах, хоть и доставалось ему, как всем левакам, на орехи. А я был еще юнцом, но Сергей Михайлович относился ко мне, как к ровне. Нас объединяли крупные фигуры метафизического значения, такие как грандиозный философ Яков Семенович Друскин и его замечательный брат музыковед Михаил Семенович Друскин. Слонимский - фигура знаковая в музыке. Он же в свою очередь относится с большим пиететом к тому, что наковырял ваш покорный слуга. А чувство юношеской дружбы, чувство преклонения перед тем, что было нам дорого в духовном мире мастеров, осталось и по сей день.
- Как же вам работалось по разные стороны океана?
- Хорошо работалось... Случилась даже такая мистическая история. Я решил создать в этом балете два царства - подводное и надземное. В одном из них происходит искушение мраком, в другом - искушение весельем. Времени у нас было в обрез, Гергиев торопил. И когда я уже создал макеты сцен, костюмы, то вдруг сообразил, что забыл послать Слонимскому эскизы. Он там сидит, сочиняет и не знает, чем я искушаю, какие фигуры двигаются. И вот получил я от него кассету с музыкой. Очень волновался: а вдруг будет несовпадение! Ставлю запись и слышу - бульканье, чавканье музыкальное. Идут мои воины подводного царства. Включаю сцену подземного искушения - слышу свист ветра. Совпадение с моими эскизами абсолютное! Так мы соединили все наши усилия и попали в десятку.
- Не только в своих работах, но и по облику вы очень театральный человек. Я вашу знаменитую фуражку называю "шемякинкой"...
- Шемякинкой? (смеется.) Нет, это обыкновенная армейская шапка за полтора доллара. У каждого художника есть свои проблемы с глазами. Когда я делал выставку "Автопортреты художников", то обратил внимание, что начиная с XVII века все эти мастера уже под козырьками. Это защита от света. Поскольку я уже лет 17 живу в подвальном помещении, где висят лампы, то всегда защищаю глаза. Ну а что касается сапог, то в деревне все мужики ходят в сапогах. И Клаверак, где я живу в Америке, - это тоже деревня. Только сапоги мои более ладно скроены. Так что никакой имидж я себе не придумывал. Ношу то, что мне удобно.
- И никогда не делаете исключений?
- Ну почему же, исключения бывают. Был случай с Ельциным, когда он решил лично вручить мне Государственную премию России. В результате я ждал этой премии целый год. Наконец сообщают мне по телефону, что президент Ельцин прибыл в Вашингтон и меня приглашают на церемонию вручения премии. Сотрудники посольства посоветовали мне надеть фрак. Взял я напрокат какую-то хреновину с бабочкой. Ельцин держал большую речь и сам прикрепил мне лауреатский знак. Запомнилась и коробочка еще советских времен. Как ни старались размыть герб СССР, след от него остался глубоким тиснением на коже. Ну а сверху шлепнули двуглавого орла.
- Как вас воспринимают на Западе - как русского, который живет в Америке, или как человека мира?
- Те, кто меня знает, всегда считают меня русским художником. И это правильно. Естественно, называют и кабардинцем, потому что я всегда подчеркиваю связь с Кабардино-Балкарией. Никогда не стремился быть ни янки, ни французом. Мои работы действительно давно стали интернациональными, хотя говорить обо мне как о человеке мира я считаю большим преувеличением.
- Есть ли у вас традиция встречи Нового года?
- Раньше любил с двумя друзьями встречать Новый год в Клавераке. Так тихо я и отмечал этот праздник до той поры, пока не связался с Россией. Россия меня здорово подразорила и здорово сбивает мои планы. Здесь меня постоянно "обувают", но я, как осел, продолжаю верить, что все-таки совесть у людей проснется... Сейчас нередко приходится встречать Новый год чуть ли не в самолете. Две тысячи шестой я встречу во Франции. И опять со "Щелкунчиком" Мариинского театра. Парижане вновь хотят его видеть, и мне по художественной части надо все контролировать в театре Шатле, где будут проходить гастроли.
Ну а в первых числах января у Шемякина - театральная премьера в Софии. В его оформлении здесь будут показаны балеты "Весна Священная" Игоря Стравинского, "Кроткая" по Федору Достоевскому на музыку Сергея Рахманинова и "Метафизический балет" на музыку Сергея Прокофьева. Так что Новый год художника снова начнется с "балетных па".

Олег СЕРДОБОЛЬСКИЙ

http://www.nv.vspb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=229529760

Невское время
/ 29.12.2005 /

НОВЫЕ ГЕРОИ ТОЙ ЖЕ ОПЕРЫ

В "Богеме" - актерские дебюты.


На этот раз Мариинский театр решил не отмечать Новый год шумными премьерами и пышными балами, но кое-что интересное все-таки припас:
3 января в опере Пуччини "Богема" мы увидим на сцене дуэт Анны Нетребко с молодым мексиканским тенором Роландо Вилазоном. Для обоих это будет дебют: южный тенор впервые выступит в Петербурге, а солистка Мариинского театра впервые "примерит" роль Мими. Ранее она уже пела в этой опере партию Мюзетты, девушки совсем иного, пылкого и горделивого темперамента, который очень подходил молодой и привлекательной исполнительнице. Но партия Мими трагична, образ этот не так привычен для этой певицы. Незадолго до премьеры Анна Нетребко поделилась с нами своими впечатлениями.
- В вашем творческом графике еще не одна "Богема" в лучших театрах мира. Но Петербург первым услышит вашу Мими.
- Да, это будет мой дебют. Валерий Абисалович предложил мне спеть в Петербурге Мими и пригласил к участию в спектакле одного из моих сценических партнеров - замечательного мексиканского тенора Роландо Вилазона. Я очень рада, что мой дебют в этой партии состоится именно на родной Мариинской сцене, и это, конечно, очень волнительно.
- Кстати, а как вы справляетесь с волнением?
- С ним никак не справиться. Оно может возникнуть в любой момент.
- Когда вы исполняете партию, в вашей героине остается что-то от вас?
- Как правило, я просто не берусь за тех героинь, в которых нет ничего от меня. Мими просто женщина. Она очень мягкий, открытый человек. Я не знаю, это обо мне или нет? Но, наверное, так можно сказать о каждой женщине, которая одинока, хочет любить и быть любимой.
- Но до этого вы пели другую героиню - Мюзетту.
- Мими - партия довольно крепкая, требующая глубокого дыхания, поэтому, чтобы исполнять ее, мне пришлось подождать и поработать. А Мюзетта мне нравилась всегда свой взбалмошностью (здесь точно есть что-то от меня).
- С кем на одной сцене вам больше всего нравится петь?
- Я люблю петь со всеми своими партнерами, они все замечательные и разные. На сцене Роландо Вилазон - моя вторая половина. У нас с ним и голоса хорошо сочетаются, и по энергетике мы близки. Мы нашли друг друга, и теперь до 2011 года будем вместе петь во многих театрах, записывать диски.
Партнер для меня очень много значит. От него зависит качество и моего исполнения: когда рядом хорошие, сильные певцы, я подтягиваюсь до их уровня, они меня заставляют петь и играть лучше.
- А как влияет на ваше исполнение постановка? Современная, традиционная - что вам больше нравится?
- Мне нравятся современные трактовки опер, если они интересные, как это было в Зальцбурге на постановке "Травиаты". Но были в моей жизни и неудачные опыты, когда современная интерпретация была неинтересной, не соответствовала музыке, а потому и мое исполнение ни меня, ни публику, я думаю, не удовлетворяло.
- Меняется ли характер вашего исполнения от постановки?
- Конечно, в зависимости от постановки характер меняется, но несущественно. Когда я разучиваю партию, то тогда, внимательно глядя в клавир, я для себя и решаю, каким именно будет образ. Потому что в музыке, в словах это все написано - надо только найти.

Алина ЦИОПА

http://www.ng.ru/index4.html

Григорий Заславский
Если нет таланта, красота не поможет
Так думает Анна Нетребко

Анна Нетребко в момент триумфа.
Фото ИТАР-ТАСС
За недолгую свою карьеру Анна Нетребко успела очаровать Валерия Гергиева и Владимира Путина. В прошлое воскресенье в рамках проекта Московской филармонии «Искусство колоратуры» состоялось ее долгожданное выступление в Концертном зале имени Чайковского. С ней вместе пел Роландо Виллазон. Через неделю после выступления в Москве Нетребко предстоит петь в Метрополитене. Внешне в ней нет ничего от звезды. Знакомясь, представляется: «Аня». Не скрывает, что в музыке больше всего любит хип-хоп. Когда смешно, смеется. С ужасом рассказывает о том, что обычный завтрак в московском отеле обошелся ей в 120 долларов. Концерт в Москве прошел в дни, выделенные певице ее импресарио на каникулы. Разговор с певицей состоялся накануне ее выступления.



-Анна, у вас есть свои поклонники, которые следуют за вами из города в город?

– Есть, но я не особо с ними знакома. Я стараюсь держать дистанцию, потому что иногда бывают такие поклонники, которые считают, что артист – это их собственность. Были люди, которые сперва подходили, говорили комплименты, а на следующий раз – что косметика не хороша, платье не то и почему партнер толстый… Я мило улыбаюсь: «Хорошо». Последний раз, когда я пела «Богему», костюмы все были мои. Там была такая современная постановка и кошмарные костюмы, я сказала, что принесу свои. И была у меня такая шапочка розово-сиреневая. Так подошла ко мне бабушка после спектакля: «Анечка, там написано, что шапочка розовая, а у вас она была розово-сиреневая». Я говорю: «Хорошо, в следующий раз розовую надену».

– Что для вас союз с Роландо Виллазоном?

– Я счастлива, что мне представилась возможность первой выступить с Роландо у нас в России. Я очень рада этому, по-моему, это подарок для наших слушателей, такой замечательный тенор. Мы впервые начали работать два года назад, это случилось на фестивале в Мюнхене, мы пели «Травиату» с одной репетиции практически. И сразу стало ясно, что нам легко работать. Мы очень быстро нашли общий язык, в том числе и музыкальный. После этого, когда год назад мы встретились на «Ромео и Джульетте», это было совершенно поразительное сочетание… По-английски это называется «кемистри», у нас, пожалуй, нет такого слова… Это замечательное сочетание и голосов, и энергетики, и плюс он такой отзывчивый партнер, который моментально угадывает, что ты делаешь. И плюс – еще великолепно при этом поет.

– Но ведь режиссеры не обязаны были брать вас вместе. Как получается, что вы все время оказываетесь на сцене вдвоем? Или вы друг друга уже рекомендуете? К примеру, он гарантирует, мол, она, конечно, сложный человек, но я обещаю договориться?

– Почему же я сложный? Я не сложный человек! Нет, составы решают, конечно, директора театров и импресарио. Но они же видят, кто будет хорошо вместе сочетаться. Ну, как-то так сложилось, что театры нас захотели видеть вместе, к счастью. А после огромного успеха «Ромео и Джульетты» они еще больше захотели нас видеть вместе. И как-то так пошло-поехало…

– Просто спели с ним однажды «Травиату» и сразу возник такой творческий союз?

– Да, с ним было очень удобно петь. Хотя я не очень тогда его слушала, потому что очень была занята свой ролью, поскольку роль у меня была большая и серьезная. Но потом, когда я послушала диск с записью, я подумала: «Как он великолепно поет, сколько у него красок в голосе, какая замечательная фразировка!»

– Вас расстраивает, когда больше восхищаются вами, чем Виллазоном?

– Где? Когда?

– Ну, вот после петербургского концерта, например.

– Нет, если бы вы были на спектакле, вы бы увидели, что он имел огромный успех. Нет, публика и принимала его теплее, чем других солистов. Кто же мог так говорить? Наверное, завистливые тенора.

– Наверное. А среди кого больше завистников – среди теноров или сопрано?

– Я не знаю. Я о таких глупостях не думаю. Я считаю, что зависть – губительное чувство. Зачем завидовать чужому успеху, таланту?.. А между нами никакого соперничества нет, и я даже сильно расстраиваюсь, когда появляются статьи: о, это был ее вечер или – нет, это был его вечер, он был лучше или она была лучше. Дурацкое и непонятное сравнение: зачем сопрано с тенором-то сравнивать?! И ему тоже неприятно такое иногда читать. Ведь самое главное – не кто поет лучше. Самое главное, что, когда мы поем на сцене, мы на 150 процентов отдаем свой голос, свою душу, свои эмоции…

– А вообще ради чего вы сегодня выходите на сцену? Ради удовольствия? Нового качества? Или чтобы понять, что все по-прежнему хорошо и вы, значит, можете быть спокойны?

– Я не думаю, что когда-нибудь я буду спокойна… Ради чего я выхожу на сцену? Я – очень счастливый человек, потому что занимаюсь делом, которое очень люблю. Я очень люблю петь оперу. И на сцене я счастлива и каждый раз мне нравится переживать эти замечательные чувства. С другой стороны, я все время стремлюсь куда-то, планка моя постоянно поднимается, не стоит на месте. Я все время ставлю перед собой какие-то новые задачи. И не думаю, что когда-нибудь остановлюсь.

– Идти дальше – это новые партии? Что для вас московский концерт – это новый шаг или просто проходной концерт, а новые высоты берутся в других местах?

– Проходных не бывает. В Москве мне предстоит завоевать московскую публику. И мне и Роландо.

– В Москве вас и так любят.

– Что вы? Меня же не знают здесь, я же выступала в Москве всего два раза… А если любят – тем более! Значит, я должна еще лучше выступать, раз от меня чего-то ожидают. Несмотря на то что очень холодно и Роландо очень переживает, потому что немножко кашляет из-за этого холода.

– А как певцы готовятся к выступлениям в такой мороз? Ведь, наверное, голос, как и скрипку к переменам температур надо готовить?

– Я ничего особенного не делаю, но в такую погоду состояние более заторможенное, все как-то спит и приходится больше разогреваться, чем обычно.

– Коньяк пьете?

– Я не люблю коньяк, но в эти дни последние, когда такой сильный мороз, я пью немного водки. Но совсем немножко, просто чтобы поддержать…

– А Виллазон?

– Тоже водку пил вчера.

– Вы его приучили?

– Ну, что вы, он же мексиканец, может пить много. А в грузинском ресторане сегодня мы пили чачу. Но немного, просто чтобы поддержать тонус.

– Когда человек становится известным, не важно – в популярной музыке или в классической, он попадает в мир шоу-бизнеса. Надо иметь особенности, о которых будут потом писать. Если нет специальных требований, значит, и не звезда.

– Значит, я не звезда.

– Ну, а как же лимузин, особый номер и чтобы лиловый негр вам подавал манто?

– Нет, таких требований у меня нет. Но, конечно, я предпочитаю останавливаться в нормальных отелях, чтобы у меня были нормальные условия жизни и, конечно, хорошо, чтобы меня встречала машина, тем более в такой холод. А больше мне ничего не нужно. Еще – чтобы меня не доставали!

– Но у вас, например, эксклюзивный контракт с известной немецкой звукозаписывающей фирмой. И обращают уже внимание на то, что на вас надето, какие часы на руке, и думают: это тоже контракт? Если лейбл бросается в глаза – значит, рекламирует… Вы в эти игры играете?

– В эти игры я играю. У меня есть… Сейчас скажу… Есть контракт с немецкой фирмой. Это – телефон. Я долго отказывалась, но в конце концов согласилась на это. Это мне ровным счетом ничего не стоило, я снялась в двух рекламных роликах, которые без конца крутят. Кстати, очень красивые. И все. У меня есть телефон, по которому я могу говорить везде и бесконечно. И еще за это заплатили кучу денег. Этот контракт безболезненный. А на те, которые обязывают к чему-то, у меня просто нет ни времени, ни возможностей, я не думаю, что я бы на такие согласилась.

– Некоторые музыканты, имевшие хорошие контракты со звукозаписывающими фирмами, потом рассказывали об этом как о страшной кабале. Что вы можете сказать о себе, для вас это – удача или тяжкая ноша?

– Самая тяжелая работа и ноша – бесконечный промоушн, который я должна делать. Это действительно очень и очень меня тяготит. Вы не поверите, от какого количества интервью я отказываюсь. Если вы приедете за границу, в Германию например, откроете журнал и в каждом – моя фотография. Это все – промоушн, промоушн. И от в два раза большего количества интервью я отказалась. Можете себе представить, какое количество этого всего!

Без промоушна сейчас никуда, к сожалению. Но с другой стороны, неталантливый человек на одном промоушне долго не продержится. Надо подкреплять это талантом, к сожалению. Или – к счастью.

– А вы сами отличаете свои победы от промоушна?

– Я отличаю. Когда выхожу на сцену, пою спектакль и публика встает и аплодирует. Это моя личная победа, я считаю. И никакой промоушн не поможет.

– Вы стали первым лауреатом новой Государственной премии России. Первой и, может быть, единственной, поскольку уже прошлым летом стали говорить, что три премии – мало, что надо пять… Было ли вам интересно, кто получил премию с вами вместе?

– Ну, Ахмадулину я знаю, я, конечно, читала ее стихи. А еще были реставраторы – конечно, великая вещь… Для меня это стало неожиданностью, мне сказали об этом за два дня. А окончательно я поняла, что, собственно, произошло, уже оказавшись в Кремле, на самой церемонии… Теперь я еще больше горжусь, что я русская! Здорово!

– Вы удивились?

– Я удивилась. Мне дали как молодой, одна из трех премий была для молодых, из старой гвардии я никого не выбила…

– Что вы сказали президенту? Помогите молодым? Или – помогите Мариинскому театру?

– Я знаю, что наше правительство дает огромные деньги на Мариинский театр. Кудрин, Греф… Они дают миллионы на наш театр, так что что-то еще просить…Тем более, это не мое дело. Я поблагодарила. Сказала «спасибо!».

– А что президент? Сказал «пожалуйста»?

– Да. Вообще мы хорошо поговорили. Так получилось, что мы вместе оказались за столом на банкете. И он очень милый, обаятельный человек. По крайней мере, когда общается с обычными людьми. Мы общались на какие-то отвлеченные темы, кто что любит пить… Что-то такое.

– И что любит пить наш президент?

– Мы говорили про шампанское. Я спросила: «Что вы пьете? Водку?» Он говорит: «Воду». Я говорю: «А что, нельзя водку?» Он говорит: «А кто мне запретит?» Ну так, в шутку. А я сказала, что люблю шампанское.

– Вам нравится проект нового здания Мариинского театра? Там ведь, знаете, очередные проблемы?

– Мне нравится. А что там случилось?

– Архитектору предлагают отказаться от золотого купола.

– Мне нравится проект, мне кажется, что это здорово, красиво, необычно. Говорят, что архитектура города пострадает, – она уже давно пострадала от хрущевских зданий!

– Почему вы отказались от концерта в Карнеги-холле?

– Да, концерт должен был состояться через месяц, но, подойдя к этому времени, я поняла, что возможности подготовиться – а там очень большая серьезная программа – из-за моей занятости у меня нет. Я очень честно отказалась, то есть перенесла на два года. Им, кстати, очень понравилась моя честность.

– А вам не пришлось платить неустойку?

– Нет.

– Что, просто улыбнулись, и они вот так, за красивые глаза…

– Да… Но неустойку платить не пришлось. Но я отказалась заранее, а вот если бы за две недели и по такой причине, тогда, наверное, что-то бы я платила.

– Сегодня певицы все – красавицы. Сегодня это обязательно? Раньше ведь это не имело значения.

– Сейчас все изменилось. Не скажу, что певица или певец должны быть вместе красивы, но они должны выглядеть по крайней мере соответствующе. Когда ты смотришь спектакль, ты должен верить, что это Мими, умирающая от чахотки… Физическая красота необязательна, но она, конечно, помогает. Но если присутствует только одна физическая красота и нет голоса и таланта, то красота не поможет. Тогда надо идти и петь в другое место, а не в оперный театр. Голос должен быть. Сейчас так много хороших, молодых и талантливых оперных певцов, что более габаритным певцам немного сложнее существовать в оперном мире.

– Все-таки для русских певцов русский репертуар всегда был обязательным. У вас же основа репертуара – западноевропейская, вас называют, например, лучшей Виолеттой, а русскую оперу вы почти не поете. Неинтересно?

– Ну, нет. Я читала одно интервью, в котором я будто бы сказала, что русскую оперу я не люблю и вообще это все написано не для моего голоса. На самом деле это мой голос не подходит для русского репертуара. Мой голос – другого качества. Наверное, русский репертуар требует более крепкого голоса или более высокого, а мой – находится между. С первых лет обучения мне стало ясно, что мне гораздо легче дается Моцарт, Беллини, Доницетти, чем Глинка, Римский-Корсаков, тем более Чайковский…

– А как же – ступени и новые победы?

– Я работаю над этим. Сейчас почти записала русский диск с Валерием Гергиевым и Мариинским оркестром, который выйдет в свет через год. Там весь русский репертуар, ария Снегурочки, над которой я билась очень долго, письмо Татьяны, которое я записала с листа и которое почему-то удивительно хорошо и легко вдруг зазвучало. Там надо поработать еще над музыкальной фразой, но это – впереди. Вот это – моя победа.

http://www.freetime-spb.ru/article/17/4513/

FREE TIME
февраль 2006

Хочу быть блондинкой!



О Ларисе Юдиной знают не только в Петербурге и Москве, но, кажется, уже и в Европе и за океаном, куда певица отправилась петь сложнейшие партии Лючии ди Ламмермур и Царицы Ночи. Ее оглушительное, головокружительное высокое колоратурное сопрано вытворяет фантастические вокально-акробатические номера, которые, наверное, уже регистрируются в книге оперных рекордов. Приехавшая в Петербург из Перми девять лет назад, певица совсем недавно покорила сердца парижан в Театре Шатле на премьере оперы Россини «Путешествие в Реймс», где предстала в костюме а-ля Мерилин Монро.

– Удалось вам вскружить голову Парижу?

– На оперной сцене в Париже я выступаю впервые. До сих пор я ездила туда в основном с концертами. Можно сказать, что на этот раз Париж я сумела поразить. Публика в Театре Шатле воспринимала спектакль много эмоциональнее, чем у нас. Если они смеялись, то смеялись, не стесняясь, что о них подумают соседи, которые, впрочем, тоже смеялись от души.

– А погулять по Парижу успели?

– Да, погода была чудесная. Гулять по Парижу – сплошное удовольствие, французы не стесняются подходить к красивым женщинам и говорить им всевозможные комплименты или просто здороваться. У нас же все смотрят в асфальт. После гастролей в Европе не остается ни усталости, ни мешков под глазами. Там какая-то другая экология.

– При эффектной внешности девушке выгодно иметь еще и колоратурное сопрано?

– Выгодно, хотя и непросто.

– А не совпало у вас появление хороших колоратурных верхов с изменением образа жизни, иными переменами?

– Я всегда была уверенной в себе и знала, что смогу добиться многого. Я от природы трудоголик. У меня было так: появлялась уверенность, я шла вперед и знала, что эти верха надо развивать и дальше.

– Со стороны вы порой производите впечатление легкомысленной особы.

– Есть и такое. Но вот, к примеру, Анна Нетребко – она очень легкий и воздушный человек, ее в театре все любят и обожают. Но это не мешает ей быть серьезной и целеустремленной в работе. Легкие люди притягивают к себе много хороших людей. Я всегда стремлюсь подходить к людям легко, по-доброму. Проблем у всех и без того хватает, зачем же им добавлять еще мои? Свои проблемы я оставляю за пределами театра. Есть небольшой круг людей, которым можно довериться, которые могут понять и помочь. А в театре я всегда легкая и воздушная. Но у каждого из нас в любом случае есть маски: дома, на работе, с друзьями.

– А насколько у вас эти маски отличаются друг от друга?

– Очень сильно отличаются. Дома я расслабляюсь. Занудствовать мне не перед кем, я живу одна. Дома люблю расслабиться у телефона, собрав сообщения с автоответчика с просьбами позвонить туда и сюда. Эти «тра-ля-ля» иногда могут длиться часами.

– Вы сознательно оградили себя от какой-либо совместной жизни?

– Романов в жизни женщины, тем более яркой, может быть очень много. Но все они корректируются теми или иными поставленными или непоставленными целями. Сейчас моя цель – не терять время, которое я потеряла когда-то, и целенаправленно заняться карьерой. Но я не оградила себя от внимания мужчин, у меня достаточно и поклонников, и друзей, и тех, кто делает предложения.

– А было предложение, над которым вы серьезно задумались?

– Было, но я его как-то отодвинула.

– Летом прошлого года в Мариинском театре кто-то преподнес вам охапку роз.

– Это было после моего дебюта в «Риголетто» Верди. Роз было 55. Было очень приятно.

– Это был букет от главного поклонника?

– Они у меня все главные. Этот был из Москвы. Повторюсь, друзей у меня хватает. Вот после конкурса Елены Образцовой у меня появился и такой друг, как Георгий Михайлович Гречко – известный космонавт Советского Союза. Не так давно космонавты пригласили меня на один из своих банкетов, где, представляя меня публике, назвали мой голос космическим.

– Поклонники с замиранием сердца наблюдали за переменой вашего имиджа: от брюнетки к блондинке.

– Во всяком случае, то, что я искала в себе, я нашла: от цвета волос до стиля одежды.

– И как происходил поиск? Обращались к стилисту?

– Я очень много искала, сменила не один цвет. Наконец, пришла в салон и сказала: «Здравствуйте, я хочу стать блондинкой». Просьбу восприняли настороженно, боялись взяться за «переделку». Но нашлась девушка, которая согласилась. Вскоре я услышала от нее: «А вы не хотите сменить стиль?» В салоне я просидела шесть часов. Сменились и прическа, и стиль. Сейчас та девушка, изменившая мой стиль, – мой стилист-парикмахер. Кстати, она не только ученица Сергея Зверева, но и представляет семейную династию парикмахеров-стилистов. Теперь половина девушек Мариинского театра бегает к ней стильно стричься. Многие блондинки в театре – ее работа.

– Психология блондинки повлияла на мироощущение?

– Да. Но мои друзья говорят так: «Лариса, как хорошо, что ты не натуральная блондинка. Они все такие глупые, а с тобой есть о чем поговорить, и темперамент у тебя другой». Становишься ярче, уверенней. Это мой цвет. Могу заметить, что в белый цвет перекрашиваются многие женщины, но у некоторых он создает налет вульгарности.

– А много времени посвящаете себе?

– Если у меня выходной, я могу посвятить его целиком питательным маскам. Выходные нужно устраивать себе обязательно для восстановления организма. При «замечательной» погоде в Петербурге, где солнце редкий гость, организму требуются дополнительные лучи ультрафиолета. Нужно ходить в солярий. Тем более нам, певицам. Вот у меня в партии де Фольвиль в «Путешествии в Реймс» короткое платье, и ножки должны быть загорелыми.

– Вы живете по режиму?

– Особого режима нет, но стараюсь планировать, хотя всегда может всплыть что-то неожиданное.

– А регулярность процедур по поддержанию себя в тонусе вы соблюдаете?

– Приходится. У женщин, по Кларе Новиковой, имеются настоящие реставрационные мастерские. Это – под глаза, то – от целлюлита и так далее. Как говорит, например, кинозвезда Шерон Стоун: «Я всегда пользовалась правильной косметикой и не ленилась следить за своей внешностью». Крема, косметика, режим дня, спорт. Не есть лишнего.

– Кстати о еде. В последнее время выдвигается много противоречивых взглядов на проблему. Есть точка зрения, что можно есть много, но есть мнение, что после семи вечера есть вообще нельзя.

– Думаю, что все зависит от склонности того или иного организма к полноте. У меня есть подруга, которая любит и пельмени, и мясо, и картошку, и ребенка родила – и все равно худая. Я вот могу и поправиться, и похудеть. У меня был период, когда я весила 72 килограмма! Это было сильно. Но я решила: хватит. Пошла в медицинский центр, прошла все полагающиеся обследования, в результате которых мне определили причину изменений веса. Были массажи, мезотерапия, иглоукалывание, и всевозможные маски, и психолог.

– А что делал психолог?

– Выявлял причины моего интереса к еде в больших количествах. Мой бывший бойфренд хорошо готовил и обижался, когда я отказывалась есть. Приходилось соглашаться. При этом друг говорил, что любит меня такой, какая я есть.

– А после прохождения курсов вы продолжили поддержание организма в том же режиме?

– Так или иначе, я старалась поддерживать себя. Мне было сказано, что прежде всего необходимо раздельное питание. Для многих это сегодня стало уже аксиомой. Если мясо, то не с хлебом, а с салатом, если хлеб, то с бульоном. После еды желательно не пить: пища разбухает и неправильно усваивается. Если вечером хочется поесть – не надо себя мучить, но съесть что-нибудь такое, что не упадет в желудок камнем: поклевать, как птичка. На ночь диетологи и косметологи рекомендуют кисломолочные продукты, особенно женщинам. И систематически, хотя бы два раза в неделю, заниматься спортом. Я люблю плавать, поскольку задействуются те мышцы, которые бездействуют на фитнесе.

– Чем, по-вашему, должна руководствоваться женщина, которая не просто стремится к успеху, но хочет быть максимально свободной?

– Прежде всего могу дать такой совет: нужно быть уверенной в себе, но не самоуверенной. И стараться не нервничать. Когда ты нервничаешь, быстро стареешь, перестают блестеть глаза, ты сам себя внутри сжираешь, начинаешь плохо выглядеть, ничего не хочется делать. Нужно учить заставлять себя идти дальше. Даже если тебе плохо, надо уметь переступить через это и пойти дальше.

Владимир Дудин

http://spb.afisha.ru/theatre/play/?id=9682362

Афиша СПб

Фальстаф

Режиссер К.Серебренников



Принцип выбора режиссера-постановщика для очередной премьеры в Мариинском театре порой напоминает рулетку — иногда русскую. Свой первый опыт в оперной режиссуре на мариинской сцене осуществляет москвич Кирилл Серебренников — режиссер, поставивший самые рейтинговые спектакли в МХТ, «Современнике» и Центре современной драматургии и режиссуры. В Мариинке ему достался «Фальстаф» — последняя опера Верди, сложнейший музыкальный механизм с эквилибристикой вокальных ансамблей. Премьера намечена на 15 и 16 февраля.

Ольга Манулкина: — Как случилось, что вы ставите спектакль для Гергиева?

— Ну он же такой известный, такой невероятный профессионал, может все гениально и неожиданно сделать.

О.М.: — С издержками этого увлекательного процесса вы уже познакомились? Вот сегодня труппа приехала из Японии, и нужно все делать с ними заново.

— Я знал, на что шел. Меня все пугали, говорили: «Ты это зря, кошмар, кошмар, КОШМАР!» — за день до премьеры могут поменять солиста, сложный театр, артисты заматерелые, монстры, зубры. Но пока все вроде складывается. Монстры оказались профессионально вменяемыми людьми, которые поют в разных театрах мира и умеют делать эту работу. Отличная молодежь из Мариинской академии. И вообще я не люблю все эти разговоры. Просто есть обстоятельства, в которых нужно работать — никто не говорил, что будет легко.

Жанна Зарецкая: — От табаковского МХТ сильно отличается?

— От МХТ сильно, но я же жил в Советском Союзе, я знаю, что это такое.

Ж.З.: — А Мариинка — это Советский Союз?

— Конечно. Если бы я был западным человеком, я, наверное, сошел бы с ума, но нам это все знакомо, все такое родное, ничего удивительного и ужасного. И Питер очень советский город.

О.М.: — Как вам работается с Верди? Ваши вкусы в музыке — на какой территории?

— Знаете, я очень люблю советский авангард: Губайдулину, Шнитке, Денисова. Верди — это просто «ай-люли», просто «ля-ля-ля-ля-тра-ля-ля». Там все прекрасно, музыка волшебная, ультрасовершенная, каждый номер — чудо, намечающийся шлягер. Хотя у Верди я не все оперы люблю. Вот от «Травиаты» мне просто дурно становится — никогда бы не согласился ее ставить.

О.М.: — Как вы обходитесь с партитурой — у вас есть ассистент?

— Да, Леня Овруцкий, молодой дирижер из Москвы. Он переводит мое «Вот с этого места, где ля-ля-ля» на «c цифры 6».

О.М.: — Имена солистов в Мариинке иногда окружены тайной до дня премьеры, но сегодня мне сказали, что Фальстафа репетируют Черноморцев и Умеров.

— Да, Виктор Михайлович Черноморцев идеально подходит на эту роль. Тут прямое попадание в материал.

О.М.: — Не могу разделить ваш энтузиазм: он кажется таким мрачным.

— Да вы что?! Он заводной, смешной, обаятельный. И рисунок роли у него плотный, он и в ванне прыгает. Еще есть потрясающая Таня Павловская. Даниил Штода поет прекрасного дурацкого Фентона. Вообще в Академии хорошие ребята, игровые, живые, певцы новой генерации, которые могут петь и прыгать или, скажем, лежать, и уже не будут говорить: «Мне тут неудобно, я должен опираться на диафрагму, а здесь у меня звук идет туда-то, а не туда-то». Мы перенесли действие в 1970-е, людям более-менее понятны опорные сигналы. Им не нужно играть каких-то абстрактных виндзорских дам и опустившихся рыцарей.

Ж.З.: — 1970-е — ваша любимая эпоха? Действие «Леса» Островского вы ведь тоже перенесли в 1970-е.

— То были советские 1970-е, а здесь — помните «Скромное обаяние буржуазии»? Вот может быть, что-то оттуда. Но не очень конкретно — как, впрочем, и в «Лесе»: там что-то есть советское, но не все. И здесь история притчевая. В этой опере ведь много грустного. Она не такая уж совсем буффонная. И в конце — там в музыке такие тревожные моменты. Да и вообще история жестокая: хорошего человека забивают практически до смерти. Поэтому эту оперу сегодня нельзя сделать без жестких вещей. Все эти сильфиды не могут напугать Фальстафа, если это происходит в наше время, нужно другое. И у нас решение жестковатое, в чем-то непривычное…

О.М.: — Вы считаете, что комический оперный жанр в чистом виде сегодня вообще не имеет шансов на существование, там обязательно должна быть какая-то?..

— Экзистенция? Да, потому что люди идут в оперный театр не за тем, чтобы их развлекли, — их развлекают в другом месте: для этого есть «Аншлаг». А к оперному театру зритель вообще очень серьезно относится — ему нужно поплакать, получить полную гамму впечатлений. Они же сюда как в гипермаркет приходят, где они могут одеться, обуться и на машине уехать. Да и не так развлекательны эти старые оперы, природа юмора поменялась. Там в музыке много смешного, я это вижу, слышу, но сегодняшнему зрителю этого уже мало. Приходится добавлять юмор в постановку, в актерское исполнение. Вот я тут посмотрел стрелеровские «Так поступают все»…

О.М.: — Ну это как раз исключение, там в самой опере смешного мало.

— Ну да. А у Стрелера, наоборот, прозрачнейший, нежнейший спектакль. Такое все легкое, надмирное, что хочется гирьку подвесить. Я понимаю, что это чудеса, но такого театра делать не могу.

Ж.З.: — А чей театр вам близок?

— Из монстров? Любимов когда-то очень нравился. Я все детство на Таганке просидел, все спектакли видел. И еще у Анатолия Васильева. А вот в «Современнике» тогда ни разу не был. Во МХАТ тогдашний сходил — и так мне не понравилось! А вот «Братья и сестры» Додина недавно только посмотрел — это колоссальная история. После такого спектакля можно вообще ничего больше не ставить.

Ж.З.: — У вас есть удивительная способность готовить публику к восприятию того, что вы ставите. Вы всегда очень четко и внятно рассказываете концепцию, и это работает как гипноз — публика видит именно то, что вы ей внушили.

— Я раньше работал в Театре юного зрителя в Ростове-на-Дону. Там перед каждым спектаклем выходил дежурный педагог и говорил: «Дети, сейчас вы увидите…» И знаете, это работало. Я ненавижу режиссерские «письма в зал» в программках, но я иногда пользуюсь средствами массовой информации. Зрителям сейчас трудно читать сценический текст. Они разучились, у них теперь телевизор. Специалистов по театру хватает на один зал, а дальше идет зритель по билетам, купленным за очень много денег. Он имеет право понимать то, о чем с ним говорят. Хоть как-то у них повернутся мозги в правильную сторону

Ж.З.: — И что бы вы хотели сказать перед «Фальстафом»?

— Только то, что это баловство.

Ж.З.: — Вы никогда не забываете развлекать публику. В опере много визуальных аттракционов?

— Знаете, я не люблю, даже ненавижу скучный театр, который иногда зовут глубоким и духовным. А я его называю скучным и пресным.

Ж.З.: — А может быть глубокий, духовный и нескучный театр?

— Я очень мало такого видел. Вот Алла Борисовна Покровская, когда я ставил в МХТ «Мещан», находилась со мной в постоянном конфликте — ей казалось, что все это не так и не правильно. Потом она устала и уже со мной не билась. А сейчас они без меня играли «Мещан», и после этого она мне позвонила и говорит: «А хороший у нас спектакль получился». Это спустя пару лет. Правильно, говорит, вы как-то все сделали, все плачут в зале.

Ж.З.: — Так Покровскую-то вы вставили в спектакль как она есть, со всей ее традиционной актерской природой — ничего в ней не ломали.

— Не надо ничего ломать! Невозможно ничего ломать в рамках театра, в котором я работаю. Я работаю в государственном репертуарном театре. Будет своя контора — буду ломать. Вот Додин, скажем, — он может ломать, у него театр-лаборатория. Кажется ему, что у этого актера позвоночник неправильный, он его ломает, тратит на это годы. А я должен сделать спектакль за три месяца. Это технология другая. Здесь я вообще должен сделать спектакль за месяц — причем с тремя составами, хором и балетом, да еще и без оркестра, который приедет в последний момент.

О.М.: — Каков ваш диагноз — есть особая оперная режиссура?

— Эта работа требует большой квалификации. Я бы, например, не смог сделать три оперы в год — дай бог, одну. К этой работе я готовился год — не шутка, буквально. Слушал записи, учил их наизусть, все изнутри исследовал. Я понимал, что не могу сюда приехать, как в драматический театр, и сказать: давайте попробуем так или эдак. Я должен сказать: на эту ноту вы делаете это, а на эту становитесь сюда. Другое дело, что на Западе оперная режиссура сейчас гораздо радикальнее драматической, она там делает то, что не может делать драматический театр, — борется с буржуазностью, буржуазией.

О.М.: — Вам кажется, все еще борется?

— Да-да. Я много пересмотрел на DVD, видел все эти постановки с расчлененкой, раздеванием. Мне вообще кажется, что там режиссеры-радикалы идут в оперу именно затем, чтобы фраппировать тамошнюю буржуазную публику.

Ж.З.: — Вы тоже будете фраппировать?

— Я готов к тому, что многие встанут и уйдут в самом начале. Питерская публика иногда бывает очень чопорная и очень снобская… Как-то мы привозили сюда спектакль «Откровенные полароидные снимки». И у нас было два зала. Диаметрально противоположных. Сначала пришла питерская интеллигенция. У них явно был шок, они просидели весь спектакль в ужасе, им было дурно. После ко мне подошел человек в потертом пальто и с умным лицом и сказал: «Я хочу посмотреть вам в глаза: что там у вас, чем вы живете, вы что хотите этим сказать?» А на следующий день пришли молодые, внятные, простые, умные, динамичные люди — и устроили стоячую овацию. Я понимаю, что публика очень неоднородна.

Ж.З.: — Если честно, мне тоже давно хотелось посмотреть вам в глаза. Не потому, что спектакли шокируют, а чтобы понять, что вас за живое задевает. Из спектаклей это не очень понятно. Единственный спектакль, в котором понятно, — очень страшный «Пластилин». Было на самом деле страшно.

— Ну уж «Пластилин» делался с таким холодным носом! Я могу уже не врать, уже время прошло. Все говорили: «Он пришел и сделал первый спектакль в Москве с таким горячим сердцем!» Да это был двадцатый спектакль — не в Москве, а вообще. Он был собран по винтику. Была битва с пьесой, битва с материалом.

Ж.З.: — Битва за публику и за Москву?

— За публику и за Москву. «Пластилин» просчитан по микронам. Поэтому он и идет до сих пор. Вот сейчас год его не играли. И один артист позвонил мне перед спектаклем и говорит: «У меня внутри сидит сытый жирный бурундук — а я должен играть мальчика, которого трахнули, замучили где-то в Екатеринбурге. Откуда мне это достать в себе? Я приехал из Австралии, денег заработал кучу, я счастливый человек, у меня сын недавно родился, что мне делать?» Но они собрали детали — и все заработало так, что зрители плакали и не хотели уходить.

Ж.З.: — Жесткая структура — это и есть режиссура. Я же вас про другое спросила — про то, что вас задевает, что у вас болит.

— А про то, что у меня болит, я никогда вам не расскажу. Я ненавижу жалующихся людей.

Ж.З.: — Мне еще одна история покоя не дает. Сейчас братья Пресняковы выпустили сборник пьес «The Best». Так там в пьесу «Изображая жертву», которая считается одним из лучших ваших спектаклей, добавлен персонаж Режиссер, который уверяет драматургов, что он обязательно должен в текст что-то добавить, а то он не режиссер, а «как бы режиссер». И добавить предлагает отвратительную чернушную историю. Поговаривают, что режиссер этот — вы.

— Это не я. Хотя Пресняковы, конечно, суки (смеется). При них вообще говорить ничего нельзя. Они все что угодно написать могут. Но и я такой же, — я их пьесы переписываю, как хочу. У нас договор о ненападении полный. Мы абсолютные три брата родные. Сейчас я кино снял, «Изображая жертву», — они написали сценарий, весь декабрь снимали — было 26 съемочных дней с утра до ночи. Там у меня Лия Ахеджакова работает, Марат Башаров, Юра Чурсин, Хаев Виталий, Аня Михалкова. К лету, дай бог, выйдет.

Ж.З.: — Когда вы не будете так популярны, как сейчас, продолжите режиссурой заниматься?

— Нет, девушки, я буду популярен всегда!

Ольга Манулкина, Жанна Зарецкая
25 января 2006

http://www.rg.ru/2006/01/12/netrebko.html

Российская газета
Дата публикации 12 января 2006 г.

Принцесса оперы
выходит на стадионы и рисует ангелов

Выступления Анны Нетребко каждый раз - сенсация. Три года назад она всколыхнула Зальцбург своей Донной Анной в "Дон Жуане".

Цена билета на ее "Травиату" в Зальцбурге на черном рынке зашкаливала за 4000 евро, а трансляцию посмотрели более миллиона человек. Критики и публика слились в единой экстатической любви к певице. В начале месяца Анна Нетребко вышла на родную сцену Мариинского театра и впервые исполнила партию Мими в "Богеме", ее партнером стал один из самых известных молодых теноров Роландо Виллазон. А 13 января Мариинский театр покажет свою "Травиату" с Анной Нетребко в главной партии.

Российская газета | Существует мнение, что шум в СМИ вокруг Анны Нетребко начинает перекрывать собственно творчество. Как вы это прокомментируете?

Анна Нетребко | К моему большому сожалению, шумиха в масс-медиа раздулась до невероятных размеров. Особенно в Германии - просто страшно сказать, что там творится. Появляются интервью, которые я никогда не давала. Однажды на обложке журнала я увидела свое лицо, приставленное на чье-то чужое тело. Если судить по прессе, я уже четыре раза была беременна. Вследствие чего якобы несколько раз пыталась отказаться от "Травиаты". То у меня связь с Робби Уильямсом, то с Роландо Виллазоном... ну, с Виллазоном еще понятно: мы с ним много поем вместе и часто играем любовь на сцене, а с Робби Уильямсом-то почему? Все это похоже на бесконечный кошмар.

РГ | Есть ли грань, отделяющая оперу от того, что называется "поп-культурой", и через которую оперной звезде, как бы хороша собой она ни была, переступать не стоит?

Нетребко | Это грань, за которой качество исполнения начало бы падать. Что касается внешности... я молодая, привлекательная женщина, мне нравится хорошо одеваться, и если я фотографируюсь для модного журнала и эти фотографии хорошие, я ничего плохого в этом не вижу. На сцене же я стараюсь держать планку так высоко, как только могу, и каждый раз поднимать ее все выше. Это трудно. Много упреков было в мой адрес после "концертов на стадионах" - огромный тур по городам Германии. Я сама сначала была скептически настроена: микрофоны, тысячи людей. Но программа, которую я исполняю, - та же самая оперная программа, только более популярная, и исполняю я ее так же, как пою ее в театре. Приходится вкладывать даже больше энергии, чтобы всю эту огромную массу людей "завести". Публика устраивала овации, и именно благодаря этим концертам у меня в Германии теперь очень много поклонников.

РГ | Вернемся к зальцбургской "Травиате". Пресса была в восторге, а министр финансов господин Кудрин, который серьезно интересуется оперой, сказал, что это была лучшая "Травиата", которую он когда-либо видел.

Нетребко | Мне очень приятно. Постановка действительно потрясающая. Вилли Деккер - гениальный режиссер. Петь всем было очень непросто, и, может быть, мы немного потеряли настоящее бельканто, но появилась эта сумасшедшая страсть, эти прерывающиеся фразы. И нет статичных моментов - все время какое-то движение.

РГ | Вам не обидно, что эта постановка транслировалась на все европейские страны, кроме нашей?

Нетребко | Очень обидно. Был еще замечательный "Любовный напиток" из Венской Штаатсопер - очаровательный спектакль, в который все влюбились. Его тоже транслировали на Европу, а у нас никто этого не видит, к сожалению.

РГ | На днях вы записали с Валерием Гергиевым новый диск, в который вошли арии из русских опер. Чья это идея и есть ли там что-то из репертуара, который вы еще не исполняли на сцене?

Нетребко | Идея моя. И это было наслаждением - работать с бесподобным оркестром Гергиева! Валерий Абисалович был такой внимательный ко мне, так мне помогал. "Письмо Татьяны", которое в принципе не моя территория и я вряд ли буду его петь на сцене, в записи получилось таким красивым! Не знаю почему, но мне очень трудно петь русскую музыку. Когда год назад я пела "Царскую невесту", мне надо было перестраивать голос, и это очень тяжело! И теперь, когда я в течение двух месяцев готовила и партию Мими, и "Письмо Татьяны", это была огромная разница! На "Письме" я мучилась, не понимала, как к нему подступиться, а с Мими все шло как по маслу. Но в результате и то и другое получилось хорошо. Еще в диске две арии Снегурочки, которые я тоже никогда не буду петь, Марфа из "Царской невесты", каватина и рондо Антониды из "Ивана Сусанина", два романса Рахманинова и сцена из "Войны и мира". Я обожаю Прокофьева и это одна из моих любимых опер.

РГ | Есть ли у вас потребность расширять свой репертуар? И как происходит выбор?

Нетребко | Я знаю много гениальных певцов и певиц, которые всю жизнь шлифовали пять партий, но я бы так не смогла. Мне обязательно нужно что-то менять. Год назад мне говорили: "Какая из тебя Мими?!" А Мими оказалась для меня самой легкой партией. В этом сезоне я спою "Ромео и Джульетту", "Манон" и "Пуритане" - лучшего и представить нельзя. А репертуар выбирается по-разному. Что-то я выбираю сама, что-то - с моим менеджером. Поступают предложения от ведущих театров. Вот Метрополитен-опера предложила мне спеть в "Дон Паскуале" и "Пуританах". Как правило, театры знают мои возможности, мой голос и предлагают то, что должно хорошо получиться.

РГ | А есть что-то, о чем вы мечтаете спеть, но к чему не чувствуете себя готовой?

Нетребко | Есть три партии, которые я обязательно буду петь. Леонора в "Трубадуре", "Тоска" и "Манон Леско". Меня опять станут предостерегать, но эти партии будут моими, я знаю!

РГ | На сколько лет вперед расписаны ваши контракты?

Нетребко | На пять лет. Сейчас будет новая постановка "Свадьбы Фигаро" в Зальцбурге, и я рада вернуться к замечательной партии Сюзанны. Потом "Манон" Массне в Лос-Анджелесе и еще одна "Манон" в Вене с Роберто Аланья. Потом "Пуритане" и "Сомнамбула"...

РГ | "Манон" в Лос-Анджелесе ставит Винсент Петерсон, который снимал ваши оперные клипы?

Нетребко | Да, это его дебют в опере. Я уже видела макет. Действие будет перенесено в Париж 50-х. Я попросила: "Сделай меня красивой". Он обещал. А то иногда так получается... я сейчас "Риголетто" пела в Мюнхене - это был кошмар! Они дали грандиозную рекламу, распродали билеты на аукционе. Постановку я уже видела - действие происходит на планете обезьян. Все обезьяны, а я и Риголетто - астронавты. Конечно, это полный бред, но я даже обезьяной могу быть, если это имеет смысл. У меня была одна репетиция без костюмов в каком-то зале. А когда на меня надели этот жуткий белый парик, который везде прилипал, я уже ни о чем думать не могла. Кругом одни обезьяны, я не понимаю, что мне делать, куда идти. Я ужасно пела, ничего не играла, дирижер тянул темп, все разваливалось. Это было, наверное, самое провальное из моих выступлений. Мне было так обидно, что я ничего не могла дать публике. И это ощущение было не у меня одной. Моим партнером был замечательный Паоло Гаванелли, с которым мы только что с огромным успехом спели "Риголетто" в "Ковент-Гарден". Но что он мог исполнить в скафандре, обращаясь к обезьянам? А Рамон Варгас вообще отказался от этого спектакля. Он честно пытался, почти до конца, но сломался, когда на него стали накладывать волосяную маску: Герцог был гориллой, а Монтероне - орангутангом.

РГ | Как вы работаете? Что для вас важнее - стиль исполнения или техника?

Нетребко | Надо совершенствоваться и технически, и музыкально. Я становлюсь старше, организм меняется, меняется голос. Но я всегда знала, что самое главное - это хорошее крепкое дыхание. Послушайте Ренату Скотто. Я считаю, что таких певиц сейчас не существует вообще! Помимо того, что у нее был потрясающий дыхательный контроль, она могла исполнять партии от высоких колоратурных до драматических. Я слушаю ее Джильду и не могу поверить своим ушам. Это феноменально!

РГ | Вы только что блестяще исполнили Мими в "Богеме". До этого вы пели Мюзетту. Кого петь интереснее?

Нетребко | Они совсем разные. В Мюзетте мне так нравится весь этот бардак устраивать на сцене: ножки позадирать, посуду побить (смеется). Но, конечно, Мими стоит петь уже из-за потрясающей темы "Sono andati? Fingevo di dormire..." Там такая музыка! Когда в "Ковент-Гарден" я посмотрела Анджелу Георгиу, то поняла: "Вот она, Мими - мягкий красивый звук, хрупкая молодая женщина". За два дня я спела Мими четыре раза и не устала, а Джильду спою один раз - и неделю отхожу. На Мими у меня уже контракты практически во всех главных театрах мира, а через год запись на "Дойче Граммофон".

РГ | Я заметил, что у вас в "Богеме" другие костюмы.

Нетребко | Здесь я была немножко примадонной (смеется). Костюмы - из моего гардероба, но я сразу сказала, чтобы не волновались, я не буду выбиваться из стиля спектакля. Поскольку я рисую, то в детстве изучала историю моды и ориентируюсь в том, кто, что и когда носил.

РГ | Чем вы пишете?

Нетребко | Акварелью, маслом, очень нравится графика.

РГ | Время на это остается?

Нетребко | Время есть, вдохновения нету. Сейчас в Мюнхене у меня было свободное время, и мне очень понравились ангелы Рубенса - толстые целлюлитные ангелы (смеется). Я просто влюбилась в них! Мне так захотелось их нарисовать. Пошла в музей, посмотрела эту целлюлитку, потом купила книжку и начала пытаться их изобразить в карандаше. Получилось! Всем понравилось.

Алексей Конкин

Карина делает подборку супер. Ставлю новое интервью СЗ.

Балерина С. Захарова: «Главное в доме — большая кровать!»




«В процессе работы возникают симпатии — мы танцуем любовь. Но грань я никогда не перехожу», — признаётся одна из самых известных балерин России.

АиФ, выпуск 08 (1321) от 22 февраля 2006 г., http://www.aif.ru/online/aif/1321/63_01?print
Ольга ШАБЛИНСКАЯ
Фото Эдуарда КУДРЯВИЦКОГО

В НАЧАЛЕ февраля в Большом театре молодой хореограф Юрий Посохов представил свою версию балета С. Прокофьева «Золушка». Золушка, которую исполняет прима ГАБТа Светлана ЗАХАРОВА, обнимается и целуется с принцем прямо на сцене. В отличие от своей героини Светлана чувства напоказ выставлять не любит…

«Детства у меня не было»

— СЕГОДНЯ в связи с реконструкцией Большого театра балеты идут только на Новой сцене. Одна из балерин обо мне сказала: «Захарова — единственная, кто теперь часто танцует в Большом. Даже «Кармен» и «Золушку» ей отдали».

— Во-первых, сам постановщик Альберто Алонсо решил, что в роли Кармен хочет видеть именно меня. Во-вторых, Кармен я уже довольно долго не танцую — репетировала практически с утра до ночи «Золушку» Юрия Посохова. Очень рада, что мне удалось поработать с ним. Сейчас в мире такой дефицит молодых талантливых хореографов!

Когда у меня идёт подряд несколько спектаклей, в театре начинаются интриги: «А почему это Захарова танцует больше, чем все остальные?» Но никто не замечает, что бывают периоды, когда я вообще не появляюcь на сцене целый месяц. У каждого танцовщика в Большом есть контракт, и театр не имеет права дать станцевать артисту меньше, чем там заявлено. У меня прописано 20 балетов в сезон. Должна же я свои спектакли оттанцевать, мне за это зарплату платят!

— Знаменитая балерина Сильвия Гиллем сказала: «Танцовщицы — только с виду эфемерные создания».

— Действительно, нужно быть очень сильной. У меня и детства-то как такового не было из-за балета. Когда я училась в Киевском хореографическом училище, жила в интернате. Мама приезжала ко мне на выходные из Луцка. Но потом наступал вечер, маме нужно было уезжать домой… Я стояла на третьем этаже на балконе, плакала и смотрела, как удаляется её фигура…

Когда меня уже приняли в труппу Мариинки, я жила в общежитии театра. Это была коммунальная квартира в пятиэтажке, дом — в аварийном состоянии. Казалось, даже тараканы здесь жить не могут. Всё разваливалось, сыпалось… Слава богу, я прожила там всего несколько месяцев. Потом напротив Мариинского театра построили шикарное общежитие, где мне выделили отдельную комнату. Это был рай!

— Мастера фэн-шуй говорят: «Оглянитесь вокруг, когда вы находитесь дома. Это и есть вы». Что для вас было самым важным в обустройстве квартиры?

— Свою первую квартиру купила ещё в Питере. Самое главное для меня было, чтобы батюшка из собора освятил моё жильё. А что касается комфорта, то очень важно было оборудовать спальню. В юности я спала на небольших общежитских койках, но мечтала о собственной огромной кровати. Купила себе большую-пребольшую… Сделала в спальне звуконепроницаемые окна, повесила тяжёлые шторы. Надо, чтобы в моей комнате были тишина и темнота. В общем, полный покой!

Уезжая из Питера в Москву по приглашению Большого театра, решила: в новую квартиру куплю кровать ещё больше — чтобы лежать на ней во всех направлениях! Поспать я люблю — могу и до двух понежиться, если нет утренних репетиций.

Когда чувствую, что в моей квартире слишком много лишнего, — фюйть, половину безжалостно выбрасываю. Не люблю, когда вещи на меня давят. Мне говорят: «Такое — и на помойку?! Ведь всё это хранит какую-то историю!» А зачем мне эти воспоминания? Нужно жить сегодняшним днём и всё время добиваться чего-то нового.

«Я даже готовить не умею»

— С УТРА — многочасовые репетиции, вечером — спектакли… И как тут балерине наладить личную жизнь?

— Всё зависит от темперамента, а не от рода работы. Многие мои подружки встречались с парнями ещё в училище. У меня же первая большая любовь случилась уже в Мариинском театре.

— Он тоже был танцовщиком?

— Ну а как же? Театр — это же маленький мир. Порой смотрю: парень и девушка из труппы всё время вместе, на гастролях живут в одном номере. Ну, наверное, скоро поженятся. А потом… Пары вдруг раз — и перемешались. Со мной такого не было, но подобные отношения в театре меня всегда смущали.

Конечно, у нас с моими партнёрами в процессе работы рождаются какие-то симпатии, и это нормально, ведь мы танцуем любовь. Но грань я никогда не перехожу. Работа должна быть работой, не надо её смешивать с личной жизнью. Те, кто вместе и живёт, и работает, обычно несчастливы в браке.

— Почему, как думаете?

— Думаю, виноваты амбиции. На репетициях часто приходится спорить с партнёром, иногда доходит до повышенных тонов… А если танцовщик — твой муж, то как тут сохранить мир в семье?!

Когда ты звезда, хочется, чтобы за тобой ухаживали, делали комплименты, дарили подарки, преклонялись. Мужчина-артист хочет того же самого. На этой почве и начинаются конфликты. Людям не хватает тепла, которое им может дать человек вне актёрской профессии.

— Я видела, сколько поклонников встречает Светлану Захарову после спектаклей. Но на сегодняшний момент ваша семья — мама и брат…

— У меня есть близкий друг, который во всём меня поддерживает, нам хорошо вместе. К балету он не имеет никакого отношения. Но пока я не готова к браку. Конечно, я уже сложилась как балерина, в мировом балете у меня высокое положение… Но пока, думаю, мне ещё можно пожить несколько лет без мужа и детей.

Для меня жизнь без мамы практически невозможна. Я ведь даже готовить не умею. Могла бы научиться, конечно, но на готовку столько сил уходит! А питаться балерине нужно хорошо, качественно, правильно. И в душевном плане мне без мамы было бы совсем плохо. У меня нет таких близких подруг, с которыми я бы могла поделиться самым сокровенным. В театре лучше не откровенничать, иначе такие сплетни начнутся… А мама — человек, который даже под пытками не выдаст моих тайн.