http://www.aif.ru/online/aif/1286/49_01

Аргументы и факты
№ 25 (1286) от 22 июня 2005 г.

Оперная прима Анна Нетребко. Звезда в джинсах



«Забраться на музыкальный олимп возможно, но удержаться там очень трудно. Один плохой спектакль — и ты летишь вниз», — утверждает ведущая солистка оперы Мариинского театра Анна Нетребко.

НА ЗАПАДЕ ее называют «звезда в джинсах», «оперная прима нового поколения». Анна действительно не похожа на оперных примадонн — худенькая, очень живая, имеет разряд по акробатике и легкой атлетике, любит модно одеваться и проводить время в шумных компаниях друзей. Друзей у нее хватает, а вот со временем — сплошной цейтнот. Ее выступления расписаны вперед на несколько лет. Нетребко жаждут заполучить самые лучшие оперные сцены мира. К счастью, в гастрольном графике певицы Россия стоит не на последнем месте. В конце июня Анна будет выступать в Питере на фестивале «Звезды белых ночей». На родине Нетребко любят и ценят. Подтверждение тому — Государственная премия в области культуры, недавно врученная ей президентом В. Путиным.

Певцу на сцене реклама не помогает

— ОПЕРА считается самым мимолетным и самым условным видом искусства в отличие от живописи, кино, литературы. Вышел на сцену, спел — и ничего не осталось. Как вы думаете: не убьет ли оперу современный ритм жизни?

— Таких сложных прогнозов я делать не берусь. Но по собственным ощущениям могу сказать, что опера — это потрясающее искусство хотя бы потому, что это живое искусство. И никакой самый мощный компьютер, никакие стереоустановки никогда не заменят звука живого человеческого голоса или оркестра.

— На Западе сейчас популярен жанр «кроссовер» — некий гибрид популярной музыки и классики. Как, по-вашему, имеет ли смысл смешивать «высокое» и «низкое»?

— Если этот жанр популярен — а он сегодня популярен, — значит, он имеет право на жизнь. Лично я этим заниматься не собираюсь. На мой взгляд, опера — элитарное искусство. До него надо, что называется, дозреть. Да, это не так просто. Но зато однажды, когда вы откроете для себя оперу, этот мир будет вас питать всю жизнь.

Я тоже далеко не сразу поняла прелести этого искусства. В детстве переключала телевизор каждый раз, когда там показывали оперный спектакль. Но, взрослея, начала ходить в Мариинский театр и в какой-то момент поняла, что это — нечто невероятно страстное, настоящее. И что этим я хочу заниматься всю жизнь.

— Ваша карьера складывается очень удачно и в России, и на Западе…

— Особенно на Западе.

— Но за границей сегодня масса русских певцов обивает пороги театров в надежде заключить контракт. Зачем? Может, на родине их карьера сложилась бы более успешно?

— В России их карьера не может сложиться хорошо, потому что у нас, к сожалению, на всю страну — два или три оперных театра, которые нормально функционируют. А каждая консерватория ежегодно выпускает до двадцати оперных певцов. Вот и смотрите — где они здесь могут пристроиться?

На Западе, кстати, хватает и своих певцов. Конкуренция высока. Но это — законы современного мира, которые мы не можем изменить.

— Сейчас все чаще звучит мнение, что в опере ХХI века многое решают деньги, внешность, связи, а не голос.

— То, что называется «промоушен», реклама, действительно очень важно. Но когда певец выходит на сцену, ему не помогает уже ничто. Если певец не может спеть, значит, он посредственность. И его удел — обивать пороги.

Пение — это тяжелый физический труд

— РАССКАЗЫВАЮТ, что в самом начале вашей блестящей карьеры вам пришлось даже уборщицей поработать. И что Гергиев вас именно тогда и заметил — когда вы в Мариинке полы мыли.

— Уборщицей в Мариинке я действительно подрабатывала, а вот все остальное — выдумки. На самом деле я выиграла Конкурс им. Глинки, и мы с моим педагогом решили, что можно попробовать прослушаться в Мариинский театр на небольшие партии. Меня взяли. Но пела я в итоге не Барбарину, а Сюзанну — одну из ведущих партий. Так решил режиссер. Я сидела на репетициях, а он меня попросил: «Ну-ка, сделай!» Я спела все с первого раза. И меня поставили на спектакль. Это было, наверное, первое везение в моей карьере.

— Считается, что голос надо «кормить». А у вас — идеальная фигура, ни одного лишнего килограмма.

— О! Есть я очень люблю и хорошо разбираюсь в разных кухнях мира. И мне иногда приходится собирать волю в кулак, чтобы не переборщить. Иногда это не получается, и тогда я (надувает щеки) расплываюсь. Как и любая женщина.

— Если много не есть, то откуда тогда силы берутся, чтобы петь сложнейшие партии?

— Я на сцене уже почти 15 лет. И мой рецепт успеха один — работать надо! Пение — это тяжелый физический труд, который требует, как и профессиональный спорт, ежедневных многочасовых тренировок. Просто так не выйдешь и не споешь.

— В России после спектакля актеры обычно шумной компанией едут куда-нибудь отмечать успех — в ресторан или на чью-нибудь кухню, где посиделки обычно затягиваются до утра. На Западе есть такая богемная жизнь?

— Это есть в каждой стране. Я вообще не сторонник пьянства, хотя могу отдать должное хорошим спиртным напиткам. На Западе не очень-то принято напиваться. Но весело провести время любят все. Напряженный режим работы не позволяет нам проводить ночи на дискотеке, поэтому после спектакля, как правило, мы едем в хороший ресторан.

— 5 миллионов рублей — Госпремия — это большие деньги для вас?

— Это огромные деньги! Пока еще не знаю, что с ними делать. Но обязательно потрачу их разумно. Точно не на себя. На себя я трачу то, что зарабатываю пением.

— По западным меркам вы состоятельный человек?

— Да, у меня все есть, мне ничего больше не надо, кроме здоровья и счастья моих близких.

Юлия ШИГАРЕВА
Фото Александра КУРОВА (ИТАР-ТАСС)

Ваш досуг
Санкт-Петербургский выпуск
23-29 мая 2005
№ 20(212)



СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК

СОЛИСТКУ МАРИИНСКОГО ТЕАТРА АННУ НЕТРЕБКО НАЗЫВАЮТ ЯРЧАЙШЕЙ СЕНСАЦИЕЙ В МИРЕ ОПЕРЫ ЗА ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ. ЕЕ ВЫСТУПЛЕНИЯ ПРОХОДЯТ НА ЛУЧШИХ СЦЕНАХ МИРА, ОТ НЬЮ-ЙОРКСКОЙ METROPOLITAN OPERA ДО ВЕНСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ОПЕРЫ И ЛОНДОНСКОГО КОВЕНТ-ГАРДЕН. ДИСКИ ПЕВИЦЫ ПО ПОПУЛЯРНОСТИ ОПЕРЕЖАЮТ МНОГИЕ АЛЬБОМЫ ПРИЗНАННЫХ ПОП-ЗВЕЗД


С принцем Чарльзом и Валерием Гергиевым

Накануне открытия «Звезд белых ночей» звезда фестиваля Анна Нетребко дала эксклюзивное интервью «ВД».

Западная пресса на все лады обсуждает детали вашей биографии - вас считают современной Золушкой...

Господи, чего только не насочиняли обо мне в газетах! Рассказываю правду. Да, я действительно подрабатывала в Мариинском театре уборщицей - на пару со Златой Булычевой, которая сейчас тоже является солисткой театра. Это продолжалось два года - я училась, соответственно, на первом и втором курсах Петербургской консерватории. Но на этом правда заканчивается и начинается выдумка - якобы однажды я стояла в «интересной позе», а ко мне подошел Гергиев и сказал: «Ах, какой у вас прекрасный голос»! (Смеется.) На самом деле, отучившись в Консерватории, я, как и все, проходила прослушивание на эпизодическую роль Барбарины в моцартовской «Свадьбе Фигаро» - а в результате неожиданно для себя получила роль Сюзанны.

Сейчас вас называют первой оперной дивой поколения МТУ. Как вы относитесь к такому определению?

Еще одно клише. На MTV, как и на других музыкальных каналах,
показывали клипы на оперные арии, которые снял для меня известный клипмейкер Винсент Патерсон. Это был совершенно новый для меня опыт - кому-то он понравился, кто-то его категорически не принял. Но мне самой было очень интересно - по сути, приходилось осваивать совершенно новую профессию. Могу только сказать, что я была рада, когда узнала, что каналы, специализирующиеся на популярной музыке, проявили такой интерес к тому, что мы сделали.

Опера в вашем понимании - элитарное или демократическое искусство?

Элитарное. Ее нужно научиться понимать и в ней нужно уметь разбираться - это не та вещь, которая дается сходу. Но я могла бы сказать абсолютно любому человеку: если ты откроешь для себя оперу, она будет питать тебя всю твою жизнь. В ней есть вещи, которые ничем никогда нельзя заменить - живой звук, живые голоса, звучание оркестра и, самое главное, - живые эмоции.

В вашей жизни столько оперы - хватает ли сил слушать музыку в свободное от работы время?

Да, я люблю слушать хип-хоп.

?!

Да-да, хип-хоп - это мой любимый музыкальный стиль.
Меня восхищает его энергия и ритм - это совершенно отличные от моей повседневной работы ощущения.

Есть ли у вас свои фавориты?

Джастин Тимберлейк. Green Day. И, немножко из другой среды, Робби Уильямс. С ним мне даже удалось познакомиться. Мы участвовали в одном ток-шоу на немецком телевидении, слегка пофлиртовали - так, на публику, после чего все газеты орали не своим голосом, что Робби Уильямс соблазнил русское сопрано... Опять враки - сразу после шоу Робби сел в частный самолет и улетел.

Помимо хип-хопа у вас есть другие увлечения?

Люблю красивую одежду и неплохо разбираюсь в моде. Мои любимые дизайнеры – Marc Jacobs, Dolce & Gabbana и Escada. Последняя марка одевает меня для торжественных случаев. Пусть некоторые смотрят косо на мои пристрастия - я этого не боюсь. Я молодая женщина и хочу хорошо выглядеть - по-моему, это естественно.

Не боитесь разрушить сформированный веками образ оперной дивы - неприступной павы в мехах и бриллиантах?

Вы знаете, про оперу говорят, что это высокое искусство, а про поп-музыку - что это вроде бы и не искусство вовсе. Иногда в исполнении так называемых оперных див такого наслушаешься, что не по себе становится, а после хорошего рок-концерта могут быть потрясающие ощущения - от высочайшего профессионализма, артистичности исполнителей и драйва.

Сейчас вы на вершине музыкального Олимпа и фактически у вас есть все, о чем может мечтать оперный певец. Чего же все-таки не хватает?

Конечно, есть атрибуты профессии, которые огорчают, но которые надо принимать как неизбежность, - например, тот факт, что ты не принадлежишь себе, что на три года вперед у тебя расписан каждый день и так далее. Но в целом могу сказать совершенно искренне - я абсолютно счастливый человек!

Михаил Голицын


С Роландо Виллазоном в "Ромео и Джульетте"

http://www.utrospb.ru/utro/news.aspx?id=1182

Утро Петербурга
№: 352 от 07.07.05

СЕРГЕЙ ВИКУЛОВ. Секреты мастера

Есть танцовщики, имена которых еще при жизни стали легендой. Сергей Викулов принадлежит к их числу. Статный, красивый, мужественный, с потрясающими линиями — зал замирал, когда артист появлялся на сцене. Викулова называют последним танцовщиком-романтиком, удивительно созвучным современности, а главным свойством его танца считалась полетность. Он очаровывал зрителей и критиков не только высотой взлета, но и естественностью движения в воздухе. Иногда казалось, что, приземляясь, он не касается земли.



Сейчас народный артист СССР Сергей Васильевич Викулов — балетмейстер-репетитор Мариинского театра. Он работает и с молодыми танцовщиками, и с учениками, репетирует и ставит балеты по всему миру. Для последнего выпускного спектакля Академии балета имени А.Я. Вагановой Викулов поставил для выпускниц Т.А. Удаленковой номер «Валькирии» на музыку Р. Вагнера. — Сергей Васильевич, расскажите о вашей последней постановке.

— Мне хотелось сделать свежий номер, современный, но не похожий на избитый стереотип современной хореографии, когда в танце нет красоты и гармонии, а все сводится к простому набору невыразительных движений.

Это не первое мое обращение к музыке Вагнера, 20 лет назад я поставил «Смерть Изольды». В основе этого номера — музыкальные образы, характеры, интонации. Прежде всего, великая музыка. С одной стороны, обращение к творчеству великого композитора облегчает задачу, с другой — усложняет. Всегда страшно «подходить» к великим произведениям.

— Как вам работалось со студентками Академии? С учениками работать сложнее, чем с артистами?

— Нет, с ними работать очень интересно. Когда я предлагал хореографический текст, совершенно не приходилось приспосабливаться и думать о том, что ученицы смогут не справиться с какими-то сложностями. Все сделали быстро, на одном дыхании. Интересно танцевала солистка Любовь Кожарская, она, кстати, уже принята в труппу Мариинского театра.

Каким номер получился — судить не мне, а времени и публике. Но отзывы критиков и музыкантов доброжелательные, говорят, что получилось ярко, с музыкой есть связь.

— Как вы оцениваете выпуск этого года в Академии балета? Есть интересные имена?

— Выпуск интересный, достойный внимания. В этом году для выпускного спектакля специально возобновили фокинскую «Шопениану». Это сложнейшее произведение, мало трупп в мире, которые могут танцевать этот балет. Но студенты справились, танцевали с большим настроением, на одном дыхании, в духе петербургских традиций. 12 человек из Академии балета уже приняты в Мариинский театр, остальными выпускниками заинтересовались другие труппы. Надеюсь, им удастся реализовать свои возможности в театре.

— Что интересного сейчас происходит в балетной труппе Мариинского театра? Вам интересно там работать?

— В Мариинском театре интересно работать всегда, потому что там особая атмосфера, особое состояние. К тому же работа с молодыми, интересными, талантливыми, одержимыми артистами всегда заряжает энергией, побуждает к творчеству.

— Чего, на ваш взгляд, не хватает современному балетному театру?

— Конечно, великих хореографов, новых идей. К сожалению, можно говорить о том, что в 20 веке мир эстетики остановился на перепутье. Жизнь как высшая ценность, человек — эти понятия как-то стерлись, обесценились. Вот уже 30 лет со времени смерти Д. Шостаковича мир живет без великого композитора, без великого художника. Искусство превратилось в конъюнктуру. Часто создаются не произведения искусства, а проходят определенные акции, создается целая индустрия такого рода. Это точка отсчета движения в никуда. Все смешалось, пропали традиции, школа. Но ведь искусство всегда было и для плебса на площадях, и элитарное. Обидно, что элитарное искусство сдает свои позиции.

— Каким вам видится будущее классического балета?

— Будущее не в отказе от традиций, а в их развитии. Надо развивать свое, иначе потеряем и интерес к себе, и собственное лицо. Конечно, ждем нового явления в балете, нового хореографа, «нового Григоровича», чтобы о современном русском балетном театре снова заговорили как об уникальном явлении в искусстве.

Любовь Надеждина

Профсоюзы на Западе погубят искусство
— считает Юрий Темирканов
Юлия БРОЙДО
http://www.spbvedomosti.ru/document/?id=6289&folder=166
9 июля петербургская Филармония завершила свой очередной концертный сезон. Билетеры и капельдинеры получили заслуженный отпуск, а оркестры разъехались на гастроли. Маршрут Заслуженного коллектива России Академического симфонического оркестра Филармонии под управлением Юрия Темирканова пролегает через Францию, Италию и Испанию. А нам остается ждать осени.
Накануне отъезда Юрий ТЕМИРКАНОВ побеседовал с журналисткой Юлией БРОЙДО.

— Юрий Хатуевич, совсем недавно Галина Вишневская сказала в одном из интервью, что на российском ТВ и вообще в культуре срочно нужно вводить цензуру. Вы так не считаете?
— Это очень опасное слово — цензура. Хотя сегодня, может быть, она и нужна — до тех пор, пока у тех, кто причастен к культуре, не появится свой внутренний цензор. Я не думаю, что я реакционер. Скажу больше: я не против стриптиза и ночных клубов. Но это другой жанр, и к культуре, к тому, чем мы занимаемся, не имеет никакого отношения. Должна быть общественная цензура, пока те, кто отвечает за культуру, не поймут разницы между борделем и сценой. А когда общество вырастет настолько, что художник в нем начнет понимать, что этого нельзя делать и этого — тоже, потому что это аморально, — можно обходиться и без цензуры. Пушкин в своей работе о народном образовании написал, что художник должен понимать, что аморальное должно быть наказано очень строго. Правда, он написал «Гавриилиаду». Поэтому однозначно ответить на ваш вопрос очень трудно.

— А уместна ли демократия в оркестре? Или дирижер должен быть диктатором?
— Оркестр — творческий организм. Но во главе этого организма должна быть личность, которая определяет его развитие. Дирижер не может руководствоваться желаниями народа, профсоюза, парткома. Это не имеет никакого отношения к демократии или диктатуре. Просто любой творческий организм концентрируется вокруг одного человека, который создает и отвечает за этот организм. Мы знаем тысячи примеров, когда был человек — был театр, его не стало — остались те же актеры, все осталось, а театра нет. Был оркестр, но не стало дирижера-диктатора — и не стало оркестра. На Западе профсоюзы погубят искусство. Кроме всего прочего, в профсоюзы обычно идут самые бесталанные, как и у нас в советское время во всех комитетах заседали самые плохие артисты. Они не могут командовать. А на Западе командуют они, а не личности.

Я знаю, почему это случилось. Профсоюзы в свое время как раз и возникли в противовес этим самым творцам-диктаторам. Но они перешли все границы разумного. Благое дело профсоюзов — защищать тружеников. Но когда они берут на себя ответственность еще и за художественные вопросы — это катастрофа. Ведь и представить себе невозможно, что, например, Куросава снимает кино, говорит актеру сделать так и так, а тот отвечает, что не согласен, что думает по-другому. Это дикость. При таком подходе не было бы ни Куросавы, ни Феллини.

— Как-то вы сказали, что режиссер — это сердце спектакля: пока оно не болит, его не замечаешь. А дирижер?
— Это не я сказал, а Станиславский. Но, в конце концов, про дирижера можно сказать то же самое. Разница лишь в том, что дирижер неизбежно заметен, поскольку стоит на сцене. Но если он мешает слушать, мы вспоминаем слова Станиславского.

— Как вы сегодня определяете роль дирижера? Что он должен делать?
— Дирижер должен быть проповедником — тем же, что и батюшка в церкви, который произносит слова, которые не сам придумал. Священник пересказывает Библию, трактует смысл. Он является посредником между Всевышним и паствой, как и дирижер — посредником между создателем и публикой. И чем дирижер ближе подтягивается к тому, чьи мысли передает, тем больше он музыкант. А если он старается показать себя, тогда он жулик.

Точно так же и в опере. Ведь 99% режиссеров, которые приходят в оперный театр, попросту не знают, что такое опера. Оперу берутся ставить все, кому не лень: кто из кино, кто из драматического театра. Но они не понимают, что такое на самом деле жанр оперы. Они берутся за готовую оперу и ищут решение. А Моцарт бедный писал оперу и не знал, есть ли у нее «решение». И Чайковский тоже не знал, как «решать» свои оперы. Современные режиссеры ставят иногда такую чушь на сцене, которая к музыке не имеет никакого отношения. Есть забытое сейчас понятие — музыкальная драматургия, которое означает, что в оперном театре смысл всего, что происходит, исходит из музыки. И зрительный ряд должен сопровождать то, что из музыки следует. А если это не так, то тогда это вообще не тот жанр, вообще не опера. Это нечто, что сопровождается музыкой Чайковского или Моцарта. Режиссеры превращают композиторов-гениев в сопроводительную музыку — как в кино. В кино музыка действительно сопровождает. А мы оперу в кино превращаем. Поэтому она сейчас погибает. Жанр становится другим.

В Германии недавно поставили «Риголетто»: он — космонавт и прилетает на планету, населенную обезьянами. Это демонстрирует то, как низко пал мир. В наш век коммуникации духовность становится вторична: писем никто не пишет, книг не читает.

— А где же выход?
— Выход в том, чтобы не иметь наглости иметь решение, а эта наглость — от хамства, бескультурья, необразованности. Например, Венера Милосская мне кажется толстоватой, но это не значит, что ее нужно обтесать. Если есть груз культуры, мы должны понять, что хотел художник. Это будет означать, что мы не от обезьян произошли.

— Сейчас появилось очень много звезд, причем не только среди деятелей поп-культуры, но и среди классических музыкантов. Как вы относитесь к этому явлению?
— В последние годы принято как-то без этих эпитетов не обходиться: у нас все звезды, все гении, все великие... Мы тоже вынуждены следовать манерам нашего времени, хотя мне это и не очень-то нравится.

— Сегодня много говорят о роли продюсера, который подчас важнее музыканта. А можно ли из ничего сделать звезду?
— Можно. Недавно в Англии вышла книга «Кто убил классическую музыку?». Не помню имени ее автора — это какой-то скандальный журналист. Но одна мысль в ней очень правильная: всевозможные продюсеры и импресарио, в конце концов, своей деятельностью погубят культуру, потому что они превратили ее в торговлю. И, к сожалению, это правда. Самый большой ужас нашего времени заключается как раз в том, что продюсер может сделать звезду практически из ничего.

Сорок лет назад кумирами становились на самом деле благодаря таланту. Артисты долго и упорно шли к вершине. Кумир, звезда — тогда таких плохих слов не было. Были просто великие музыканты. И публика понимала, что это за люди. Вот, например, Рихтер — он никогда не делал карьеру, никогда не давал интервью, не лез в телевизор, не крутился перед начальством. Ему это было не нужно. Публика и без того понимала, что это Рихтер. Он был выше всей этой ерунды. К сожалению, в наше время мы так жить не можем. Мы забыли слова самого умного русского человека на свете: «Служенье муз не терпит суеты». Сегодня именно суета определяет твое положение в обществе.

— В России зачастую известны совсем не те западные музыканты, кто действительно на вершине Олимпа. С чем это связано?
— Это связано с тем, что мы по самым примитивным финансовым соображениям не можем себе позволить привозить всех великих. Но к нам в Филармонию приезжают замечательные музыканты. Приезжают потому, что мы друзья. Они не хотят мне отказать, потому что я их лично прошу. Но это не может продолжаться без конца. Поэтому, в конце концов, наша бедность определяет нашу афишу.

— Вы много выступаете за рубежом. От русских музыкантов ждут прежде всего русской музыки. Вам не надоело все время играть Чайковского и Рахманинова?
— Да надоело, конечно. И это, кстати, вина менеджеров, которые подчас рассуждают, как на базаре: если ты из России, значит, должен играть русскую музыку, а если из Франции — французскую. Они не знают, что в наших профессиях не может быть таких соображений — национальности. Музыка и культура вообще не имеют национальности.

— Определяя программу концерта или репертуар всего сезона, вы, наверное, учитываете, будут ли продаваться билеты на эту программу. Насколько это ограничивает вашу фантазию?
— Мы вынуждены считаться с тем, что у нас покупают. Я не думаю, что у нас уровень интеллигентности ниже, чем на Западе. Просто у людей такая сложная жизнь! Знаете, как замечательно сказал Энгельс на похоронах Маркса: «Мы сегодня хороним человека, все учение которого можно свести к нескольким словам — перед тем как человеку в голову придут высокие мысли, ему нужен хлеб и крыша над головой».

— Тем не менее классические музыканты стараются быть ближе к народу. Можно вспомнить трех теноров на стадионе, Евгения Светланова, выступавшего с Ларисой Долиной и Александром Градским. Известно и о вашем совместном проекте с Шерон Стоун. Как вы к этому относитесь и на что бы вы никогда не согласились ни за какие деньги?
— Время нам диктует так жить. А на что бы я не согласился? Я сделал так: в Лионе отрепетировал с оркестром «Пиковую даму», потом закрыл клавир и сказал, что в этой дряни я участвовать не буду. И очень большие деньги потерял. Я вырос в стране Чайковского и Пушкина. И что же, я буду дирижировать этой чудовищной постановкой, а потом приеду домой и буду говорить, что Пушкина люблю, а Чайковского обожаю? Это будет неправда. А так я за эту любовь заплатил много денег.

[/img]

http://www.vedomosti.ru/newspaper/artic ... 8/10/95658

Ведомости
10.08.2005, №146 (1427)

Будь я у руля — разогнала бы полтеатра

Признается солистка Мариинской оперы Ольга Бородина

Британская пресса признала Ольгу Бородину положительной героиней лондонских гастролей Мариинского театра. Не только Financial Times, но и другие издания выделили ее выступление в партии раскольницы Марфы в “Хованщине”. Оно стало возвращением — правда, в составе гастролирующей труппы — русской примадонны на сцену Королевской оперы после двухлетней давности инцидента, когда Бородина со скандалом покинула театр.

Меццо-сопрано Ольга Бородина — коренная петербурженка. И живет она в нескольких шагах от родного Мариинского театра. Но услышать певицу — обладательницу одного из самых красивых голосов времени проще в миланской La Scala или нью-йоркской Metropolitan Opera. Однако Ольга Бородина по-прежнему называет себя солисткой Мариинского театра.

— Как, в отличие от своих успешных коллег, вам удалось сохранить отношения с родным театром?

— Я для этого ничего специально не делала. Просто считала и продолжаю себя считать солисткой Мариинского театра, который меня вырастил и которому я многим обязана. Кому-то кажется, что я средняя певица, кто-то считает меня мегазвездой. Я просто делаю свое дело, и мне абсолютно плевать, звезда я или нет. Думаю, на сегодняшний день я сделала максимум того, что могла. Я никогда не форсировала события, не лезла вперед. Я никогда не покупала себе пиар для того, чтобы быть на обложках и на телевидении, несмотря на то что испытывала в этой связи сильное давление со стороны своего менеджмента. Но я считаю, у меня другая дорога. Я никому ничего не должна. Я не люблю тусовки и не люблю быть на виду. У меня много настоящей работы.

— А за что вы невзлюбили Covent Garden?

— Маэстро Паппано, с которым у меня были и остаются сложности во взаимоотношениях, мне кажется, ведет неправильную политику в театре. Он очень вспыльчивый и злопамятный человек. Качества, которыми не должен обладать художественный руководитель такого театра, как Covent Garden. Мы не нашли общего языка по поводу постановки “Аиды”. Я объяснила Антонио Паппано свою позицию, он не понял и обиделся. Я деспотов не выношу ни в качестве дирижеров, ни в качестве режиссеров. Я тут же сама становлюсь такой же.

— Для того чтобы быть примадонной, характера нужно больше, чем таланта?

— Без характера не может быть таланта. Иначе никогда не выйдешь на сцену в одиночку, а на тебя смотрят несколько тысяч человек в ожидании наслаждения. Характер, быть может, у меня плохой, но личность должна быть сильной.

— И часто приходится быть сильной?

— Гораздо чаще, чем хотелось бы. Приходилось даже дирижеров со спектаклей снимать. На самом деле, это очень неприятно делать, но иногда просто обстоятельства вынуждали. Когда я точно понимала, что иначе спектакля не будет. Но сейчас я могу выбирать, с кем работать. Я пою только в тех спектаклях, в которых чувствую себя комфортно. Хотя сегодня очень сложно бывает с партнерами. От коллег многое зависит, а они часто даже до среднего уровня не дотягивают. Хороших голосов много, а хороших певцов — единицы.

— А что, по-вашему, превращает хороший голос в высококлассного певца?

— Мозги. А если не дано, надо менять профессию. Или всю жизнь петь: “Кушать подано”.

— К тому же певице нужно быть еще и красавицей, а то, как прекрасное сопрано Дебору Войт, дисквалифицируют за лишние килограммы…

— Это чудовищно. Covent Garden пригласил певицу, прекрасно зная, какого она размера. Она приехала. Но театр вдруг выгнал ее, проявив невиданное скотство, которое, кстати, сыграло отрицательно на репутации не певицы, а театра. Певицу весь мир знает и любит такой, какая она есть. Когда такие прекрасные певцы, как Дебора Войт, открывают рот, возникает совершенно другой мир, и не имеет абсолютно никакого значения, каких размеров они покупают себе наряды. Как правило, человеку не дается все сразу. Либо красота, либо голос. Но ничего не поделаешь, теперь в опере мода на красивую картинку, а не на классные голоса. Миновали времена, когда было немерено шикарных вокалистов. Сейчас затишье. К тому же большие проблемы с преподаванием. Особенно у нас. Преподавать некому, а между тем хороший голос — не значит хороший певец. Сколько хороших голосов быстро исчезают, потому что их толкают на партии, которые они петь не должны, но они соглашаются ради возможности выйти на сцену. Но всегда так было и будет: взлеты чередуются с падениями. Ныне такой период, который надо просто пережить. И на первый план вылезают режиссерские эксперименты.

— Вы прослеживаете прямую зависимость между увеличением откровенно режиссерских постановок и уменьшением высококлассных певцов?

— Безусловно. Как бы это мягче выразиться… Мне пытаются втюхать, что сегодня у публики не проходят красивые душевные постановки. Реально это совсем не так. Люди не только в Санкт-Петербурге, но и во всем мире спрашивают меня: “Но когда же наконец мы увидим то, чего так ждем?” На самом деле удручают все эти извращенческие переделки, когда сюжет оперы запихивают в некие дурацкие обстоятельства. Единственное, что я могу сделать, — не участвовать в том, в чем не хочу. Мне участвовать хочется только в чем-то красивом и настоящем, что ныне большая редкость.

— Неужели даже в родном Мариинском театре вы не можете реализовать свои желания?

— У меня слишком мало времени, чтобы этим заниматься. Нужно найти не только режиссера и художника, но и певцов. Этим кто-то должен профессионально заниматься. А не так, как ныне заведено в Мариинском театре: все поют солисты Академии молодых певцов — дети, которые вообще не имеют представления, что такое быть оперным певцом. Пока что, кроме амбиций, у них ничего нет. Катастрофа. Очень редко, когда можно хоть что-то немного приличное услышать. Я считаю подобную систему безобразием, подрывающим авторитет театра. Но не мне же решать подобные вопросы. Я не директор театра и не его заместитель. Но, наверное, будь я на месте руководства, разогнала бы больше половины театра.

Что касается меня, я всегда найду, где мне воплотить то, что я хочу. Такая возможность у меня есть в той же Metropolitan. Руководитель театра Джеймс Ливайн меня постоянно спрашивает, что и с кем я хочу спеть.

— Metropolitan Opera — ваш любимый театр?

— Да. Когда приезжаю в Met, мне всегда говорят: “Welcome home”. Я в Нью-Йорке всегда бываю с удовольствием. Еще и потому, что там везде и всегда порядок. И ты заранее знаешь за год, за два расписание репетиций и даты спектаклей. И кто твои партнеры, дирижер и режиссер. И там прекрасный пошивочный цех, который сделает такие костюмы, в которых ты будешь хорошо смотреться. И от тебя требуется только быть здоровым и готовым к работе. Абсолютная противоположность Мариинскому театру, где все редко бывает предсказуемо.

— Такова воля Валерия Гергиева.

— Гергиев — гений. Думаю, вряд ли найдется тот, кто бы возразил. Как ни крути — это огромная личность. И на нем держится все. Плохо-хорошо, но держится. Вот если его не будет, кто бы ни пришел на его место, сразу театра не станет. Без Гергиева я не представляю своего участия в спектаклях Мариинского театра. Хотя совпасть с ним во времени и пространстве — задача трудно выполнимая. Но с Гергиевым я начинала, и ни на кого другого менять его не хочу. Наверное, потому что я избалована и люблю личность рядом. Хотя бы одну. Он фантастический дирижер. Я ни в ком больше не встречала столь мощную лавину энергии. Работая с ним, переживаешь состояние, близкое к эйфории.

Мария Бабалова

http://www.mn.ru/issue.php?2005-31-33

Московские новости
№31 за 2005 год (12.08.2005)

Играть по мировым правилам
В Королевском театре Мариинке выпал королевский успех


В Лондоне завершились гастроли петербургского Мариинского театра, которые прошли на сцене театра "Ковент-Гарден". Их итоги подводит в эксклюзивном интервью "МН" художественный руководитель театра Валерий ГЕРГИЕВ.

- Как вы оцениваете лондонские гастроли?

- В течение трех недель в Лондоне выступала вначале балетная, а затем оперная труппа Мариинки. Были показаны как известные спектакли - вроде "Лебединого озера" и "Хованщины", так и новые работы. С особым интересом зрители восприняли пять коротких балетов английского балетмейстера Уильяма Форсайта (совершенно неожиданный репертуарный ход Мариинского театра), которые уже два-три сезона с большим успехом идут в России. Лондон с не меньшим энтузиазмом прореагировал на эти постановки, и это подтверждает правильность нашей репертуарной политики. Пять лет назад я встречался с Форсайтом в Австралии, затем в России и пригласил этого самобытного балетмейстера поработать с нами. С Форсайтом с большим удовольствием занимались и наши звезды, и молодежь.

- Что больше понравилось англичанам - традиционные или новаторские вещи?

- Мы показали оперу Пуччини "Турандот", сделанную французской постановочной группой. Это скорее чисто европейская постановка, тесно связанная музыкальными и театральными нитями с партитурой. Спектакль не претендует на роль низвергателя традиций - в отличие от спектаклей нашего Дмитрия Чернякова или таких британских режиссеров, как Грэм Вик или Дэвид Маквикар, с которыми я много сотрудничал. Есть режиссеры, которые выходят к публике с задачей, как мы говорим, "переплюнуть того, кто буквально еще вчера плевался". В этих гонках мы, как правило, не участвуем. Поэтому наряду с комплиментами приходится выслушивать довольно резкие негативные высказывания - в частности, по поводу того, что было сделано с партитурами оперы "Жизнь за царя" или с ее сценическим воплощением. Я поддерживаю такие режиссерские прочтения, они необходимы хотя бы раз в год. Их можно назвать рискованными. Это смелые и чаще всего интересные работы - точнее, небезынтересные эксперименты. Другое дело, что можно спорить, насколько уважительно молодые постановщики относятся к автору произведения (в данном случае к композитору).

На сцене лондонского королевского театра были представлены лучшие стороны русской оперной традиции. Особо хочется отметить "Хованщину". В том, что мы привезли ее в Англию, сказалось, с одной стороны, желание не рисковать: это исторический, в какой-то мере музейный спектакль. Но и демонстрация возможностей наших певцов - в нем поют Ольга Бородина, Владимир Галузин, Сергей Алексашкин, Владимир Ванеев, Юрий Марусин и многие другие. Это все серьезные вокальные работы. Я доволен, что в Лондоне неплохо заявили о себе талантливые молодые певцы. К примеру, Евгений Никитин, которого мы не считаем новичком, но его партия Бориса в Лондоне стала огромным успехом; впервые такого масштаба работа была показана на ответственной международной сцене. Очень хорош был Алексашкин в роли Пимена. Это опытный артист, мы его очень любим и уважаем, он не часто поет эту партию. Перед Лондоном мы выступили в Зальцбурге и Баден-Бадене. Сейчас возвращаемся домой.

- Как бы вы охарактеризовали репертуарную политику Мариинского театра?

- Наш репертуар можно назвать разнообразным, если не разношерстным. У нас много классических работ самых разных композиторов - Россини, Бизе, русской музыки. Наравне с традиционалистами с нами сотрудничают композиторы и режиссеры-модернисты. Мариинский театр сегодня настолько интернационален как по репертуару, так и по составу публики, что мы должны учитывать вкусы тех, кто хочет видеть и слушать традиционные спектакли, и тех, кто предпочитает современную музыку.

- Вы сами не пробовали ставить оперные спектакли по примеру Ростроповича, выпустившего "Хованщину" в Большом театре?

- Я не ставлю спектакли, но иногда очень осторожно поправляю, советую. Я даже попал в афишу в качестве постановщика - якобы вместе с Цыпиным я переделывал "Бориса Годунова". Да, мы поправляли в нем многое, но я не постановщик этого спектакля. Это не моя профессия.

- Последние годы вы много дирижируете симфоническими оркестрами. Не сместились ли ваши интересы в сферу инструментальной музыки?

- У меня довольно универсальные интересы в музыке, я с равным удовольствием дирижирую и театральными, и симфоническими оркестрами, и даже исполнением балетной музыки.

- Не возникла ли у вас своя концепция дирижирования? Помню, Геннадий Рождественский заметил, что делит дирижеров на диктаторов и демократов. Дирижером-диктатором он назвал Герберта Караяна, а демократом...

- ...себя.

- ...Томаса Бичема, ну и себя в том числе.

- Я не делю дирижеров на диктаторов и демократов. Мне нравятся дирижеры, которые руководствуются диктатом музыки. Однако есть дирижеры, которые все подчиняют удобству в отношениях с музыкантами. Существуют дирижеры политики, создающие интерпретации, держа нос по ветру. Стоит сказать о небольшой группе дирижеров с незаурядным дарованием. Для их оценки совершенно не важно, улыбается он оркестру или молчалив по природе. Главное, что он служит музыке, а не заставляет музыку служить себе.

- Мне не раз приходилось слышать от крупных композиторов, что значение дирижера в европейской музыкальной культуре сильно преувеличено. В 20-е годы прошлого века в России существовали симфонические оркестры без дирижеров...

- Если поставить плохого дирижера во главе крупного коллектива, без него оркестр будет звучать лучше. Однако с такими яркими фигурами, как Евгений Светланов или потрясающий Вильгельм Фуртвенглер, результат будет превосходить все ожидания. В камерном оркестре я допускаю отсутствие дирижера. В крупном театре или известном оркестре без него жить нельзя. Его роль, может быть, и преувеличена, но слушатели идут на встречу с артистами, в которых верят.

- Вам не кажется, как Галине Вишневской, что в наше время опера, особенно оперный вокал, переживает кризис?

- Я бы не хоронил оперу полностью, но считаю, что вопрос стоит довольно остро, особенно в нашей стране, откуда очень многие серьезные вокалисты и музыканты уехали на Запад. Оставшиеся живут надеждами на любые контракты из-за рубежа. В этом плане похвастаться нечем.

- Мне показалось, что сейчас вы практически не дирижируете музыкой авангарда.

- Я столько в свое время дирижировал современной музыкой, что сейчас могу себе позволить исполнять музыку Стравинского, Шостаковича, Прокофьева.

- Можно ли говорить о каких-то ваших предпочтениях в музыке?

- Я не могу себе позволить навязывать огромному коллективу музыку двух-трех композиторов, которые мне кажутся значительными. Я обязан дирижировать операми хотя бы десяти крупных композиторов. Это не только Чайковский и Мусоргский, но и Верди, и Вагнер, не только Римский-Корсаков и Глинка, но и Моцарт, и Пуччини. При этом считаю абсолютно необходимым для себя пропагандировать за рубежом музыку Шостаковича и Прокофьева.

- Ощущаете ли вы реальную поддержку государства?

- Сейчас возникла довольно серьезная поддержка. Тот факт, что огромные средства вкладываются в приведение в порядок двух крупнейших театров страны, говорит сам за себя. Впрочем, это вовсе не гарантирует, что эти театры смогут лет через пять ответить на вложения значительным творческим подъемом.

- Как вы относитесь к проекту реконструкции Мариинского театра и строительства его нового здания, вызвавшем в Петербурге неоднозначную реакцию?

- Понимаете, было решено провести международный конкурс. Может быть, не следовало это делать, а России нужно было идти своим путем без участия Европы, Америки или Азии. С моей точки зрения, это был бы путь в никуда. Мы собрали авторитетное международное жюри. Я в его работе не участвовал - там работали профессионалы. Выбрали проект французского архитектора. Кому-то он показался привлекательным, кому-то не стыкующимся с архитектурной атмосферой Петербурга. Однако ликвидировать результаты конкурса довольно трудно. Можно помочь архитектору создать минимальные обстоятельства риска. Многое мы уже сделали, уменьшив его аппетиты: чтобы здание не возвышалось над Мариинским театром и исторической застройкой района.

Нам нужен театр, знаменитый не тем, что его здание кричит о собственной архитектуре, а тем, что оно функционально и способствует творческому процессу. Необходимо либо играть по мировым правилам или возвращаться за "железный занавес".

Ефим Барбан, Лондон

30 августа Валерий Гергиев вместе с "Оркестром мира" открывает концертный сезон в Москве.

http://www.kurier.spb.ru/spbk/cultura/28_03.shtml

Санкт-Петербургский Курьер
№ 28, 14 июля 2005


ЮРИЙ ГРИГОРОВИЧ: «ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ДИНОЗАВРОМ»



Через две недели в Мариинском театре стартуют большие гастроли Театра балета под управлением знаменитого хореографа Юрия Григоровича. С 1 по 15 августа театр представит петербургскому зрителю настоящую классику балетного искусства - спектакли «Корсар», «Спартак», «Раймонда», «Ромео и Джульетта», «Раймонда» и «Щелкунчик».

Незабываемый вкус сладостей

Кстати, о «Щелкунчике». Этот балет Григорович привозил в Петербург на прошлогодние гастроли, привозит и в этот раз. И не потому, что репертуар Краснодарского театра балета невелик, напротив, за несколько лет хореограф поставил там больше десятка спектаклей (что много - сравните хотя бы с питерскими балетными театрами). Но именно в «Щелкунчике» маленький Юра Григорович дебютировал на сцене Кировского театра.

- Шел 1937 год, мне исполнилось десять лет, я учился в балетной школе и был допущен к участию в эпизоде под названием «Дети на елке». Спектакль играли первого января на новогоднем утреннике для ленинградской детворы. Я навсегда запомнил: на сцене стоит стол, на котором лежат настоящие пирожные и лимонад. Семья моя тогда жила весьма скромно, и сладости я видел лишь по большим праздникам, а тут их можно было есть вдоволь, нас никто не ограничивал - сыграв роль, мы отбегали в глубину сцены и наваливались на лакомства. Никогда не забуду вкус тех пирожных…

Григорович нечасто приезжает в Петербург, в город, где родился сам, где родились его родители. Кстати, увлеченность балетом у Юрия Григоровича, что называется, «в крови» - его дядей по материнской линии был знаменитый танцовщик Мариинского театра, соученик Вацлава Нижинского, ведущего актера парижских «Русских сезонов», Георгий Розай. Так что, как бы ни увлекался юный Григорович археологией, астрономией, путь его лежал на сцену Кировского театра. И поэтому для Григоровича-фаталиста, уверенного, что «люди живут так, как им предназначено судьбой», выступление его театра в Мариинке - не просто еще один пункт в гастрольном маршруте.

- Петербург занимает в моем сердце особое место. Когда я приезжаю сюда, то сразу погружаюсь в воспоминания. Здесь у меня действительно было все впервые: первые учителя с улицы Росси, первые ученические партии, первый театр, первые профессиональные роли, первые хореографические сочинения в операх и первые самостоятельные большие балеты. Первая руководящая должность - здесь; первые зарубежные гастроли, успех и известность - все отсюда.

Но… Уже почти нет тех, кому мог бы сказать: «А помнишь?..» Ушли родственники, однокашники, коллеги. Когда началась война, мне было четырнадцать. Мой дед родом из Флоренции, мама носила итальянскую фамилию и занималась в балетном училище у Агриппины Вагановой. Говорю и себе не верю, так далеко это все. Нет той страны, того поколения, поэтому ехать на родину и приятно, и трудно…

«Большой театр не ваша вотчина!»

Еще один спектакль, который привезет Григорович в Петербург, неразрывно связан с легендарным прошлым балетмейстера - с его 33-летним правлением в Большом театре. Трагический и чувственный «Спартак» называют знаковым балетом Григоровича. Впрочем, сам маэстро не спешит расставлять точки над « i» в своей уникальной творческой судьбе.

- Я еще жив. И я не знаю, что могу создать завтра. В моем возрасте Петипа создал «Спящую красавицу». Вы можете говорить о чьей-либо карьере, только когда этот человек покинет нас - когда он умрет. Скажем так, я всегда влюблен в тот балет, который я делаю.

А насчет Большого театра… Я отдал этому театру больше трех десятков лет. Эти годы - самые прекрасные и плодотворные в моем творчестве. Но они отнюдь не были легки. Хотя бы потому, что худрук и главный балетмейстер такого театра - отнюдь не полновластный хозяин своего коллектива. Большой - это придворный, правительственный театр. Каждый вечер здесь делегации, президенты, премьер-министры, короли. Во все дела постоянно вмешивается высокое начальство, диктует свои требования, а порой бесцеремонно нарушает творческий процесс. Сколько сил отняли, например, грубые попытки партийных чиновников затормозить мою работу над «Иваном Грозным» на музыку Сергея Прокофьева. Успокоились лишь тогда, когда я поставил своего «Ивана Грозного» на сцене парижской «Гранд-Опера», и спектакль имел шумный успех…

Вмешивались в современные постановки, в интерпретации классики, диктовали, кого я могу пригласить на постановку спектакля, а кого нет. Я никогда не забуду, как истерически кричала в своем министерском кабинете Фурцева, когда знаменитый Серж Лифарь захотел поставить для Майи Плисецкой свой балет «Федра»: «Да как вы смеете! Кто вам позволит приглашать в наш театр эмигранта! Большой театр не ваша вотчина! Вы там ничего не решаете! Мы можем вас вышвырнуть в любую минуту!».

«Я нигде не халтурю»

Сегодня Григорович - в Краснодаре. И этот город хореограф покидать не собирается.

- Дело в том, что я люблю свое дело. Людям что-то нравится из того, что я делаю, что-то не нравится. Это нормально. Но я работаю везде одинаково, нигде не халтурю. А здесь чудные условия. Я очень рад, что у меня есть театр, свой театр. Там идут только мои спектакли. У нас функционирует своя балетная школа, которая уже поставляет в театр молодые кадры. Так что я очень доволен тем, что у меня нормальная и хорошая работа.

А вот «гостить» знаменитого хореографа куда только не зовут - его спектакли идут в Италии, Белоруссии, Польше, Молдавии, Грузии, Якутии, Турции, Корее. Парадоксально, но факт: после сенсационного расставания с Большим театром и переездом на Кубань Григорович отнюдь не сбавил оборотs - напротив, развил бурную деятельность. Как шутит балетмейстер, сегодня в мире очень вырос «спрос на Григоровича». И при этом он ощущает себя «динозавром».

- Я, конечно, человек другой эпохи, уходящая натура. Иногда мне кажется, что меня, как Гогена, занесло куда-то в Полинезию. Смотрю по сторонам и ничего не понимаю.

Жестокое искусство балета

Но в мире балета Григорович остается общепризнанным авторитетом.

Отвлекусь. Вокруг Григоровича всегда кипели страсти. «Благодаря» своему таланту, принципиальности и жесткости он всегда с легкостью наживал… мягко говоря, недоброжелателей. Не случайно композитор Арам Хачатурян так и надписал на
программке «Спартака»: «Гениальному хореографу, выдающемуся артисту с плохим характером. С любовью».

- Быть добреньким ко всем и прощать всем все - для искусства это гибель. Чтобы сохранялась дисциплина творческой работы, необходимо быть очень жестким, требовательным. Я покоя не даю никому - ни артистам, ни костюмерам, ни осветителям. Я могу быть сумасшедшим и злым. Это нормально. Особенно когда не вижу отдачи от танцовщиков, когда они не пытаются понять, чего я от них добиваюсь. И тогда я прекращаю с ним работать.

Из принципа: «балет - дело молодых», еще будучи руководителем Большого театра, Григорович пошел «на вы» с 63-летней Майей Плисецкой, прекрасно сознавая, чем это обернется.

- Балет - прекрасное, но очень жестокое искусство. Талантливому актеру едва за 40 лет, он в расцвете сил, а ему уже нужно уступить свои роли молодым. Таков закон балетной сцены, однако, с ним никто не хочет мириться, особенно крупные артисты. На Западе, где давно существует контрактная система, этот процесс проходит не так болезненно. В российском императорском балете действовало правило: артист состоит в труппе двадцать лет, после чего отправляется на покой. Матильда Кшесинская, как известно, пребывала в близких отношениях с императором, но на пенсию вышла в положенный срок. А сейчас у нас - ненависть и война, и всеми правдами и неправдами пытаются продлить свой век на сцене. А кому из зрителей приятно смотреть на старое, негнущееся тело?!

Благодаря опять же таланту, принципиальности и сумасшедшей отдаче своему делу Григоровича всегда окружали и окружают страстные поклонники. К примеру, Виталий Вульф рассказывал, как он специально ездил в Италию, только чтобы увидеть премьеры балетмейстера.

Было бы что сказать

Но и недоброжелателей, и поклонников Григоровича объединяет понимание: судьба русского балета второй половины ХХ века неразрывно связана с именем этого человека. Каковы же позиции, на взгляд Юрия Григоровича, знаменитого русского балета сегодня?

- Влияние русского балета на мировой балетный театр, как известно, очень велико. Я бы даже рискнул сказать, что ХХ век – это век русского балета. Вспомним дягилевские сезоны в Париже, гастроли по всему миру Анны Павловой, школу Матильды Кшесинской... В знак уважения к русскому балету западные балерины брали русские псевдонимы. Есть «Токио-балет», который носит имя Чайковского. В течение 30 лет главным балетмейстером Парижской Гранд-опера был Серж Лифарь, воспитанник русской школы. Позже, уже в 80-е годы, на этом посту был Рудольф Нуриев. Лучшая труппа Америки «Нью-Йорк Сити Балет» создана Джорджем Баланчиным, выпускником Петербургской школы. Труппой «Американский балетный театр» руководил Михаил Барышников. Сейчас нет, пожалуй, такой страны, где существует балет, чтобы там не работали наши артисты и педагоги.

Но… за последние 10 лет русский балет потерял это ведущее положение в мире. Раньше в нашей стране была цензура, и за границу выезжали только некоторые коллективы, но какие! Сейчас двери распахнулись для всех! И какие-то авантюристы, не понимающие даже, что такое балет, организовывают балетные группы, которые и представляют за рубежом нашу страну. Берется какой-нибудь бывший артист Большого театра и пишется: «Гастроли Большого театра с участием солиста такого-то…» Это все подрывает авторитет российского балета. «Спасибо, мы уже видели солиста Большого театра! Больше не хотим!»

И вообще, к сожалению, в искусстве все чаще встречается открытый коммерческий цинизм. Обидно, что многие думают не о деле, не о профессии, а стремятся привлечь к себе внимание, сделать нечто невероятное. Спокойного профессионального чувства собственного достоинства как бы и не существует, вместо него колоссальные амбиции, ничем, как правило, не подкрепленные. Японцы точно подметили причину многих наших проблем: «Она в безразличии к тому, чем занимаетесь». Особенно беспокоит меня то, что равнодушие и разочарование овладевают молодежью.

Так что когда хореографы жалуются на кризис в балете, на то, что его причина - в нехватке новых сюжетов, мне кажется, причина в ином. Балет - искусство страстей, сильных характеров, столкновений. Ведь жест, мимика отражают внутренний мир. Так что дело не в сюжетах. Важно, что хочешь сказать. Было бы что сказать.

Елена Боброва

http://www.freetime-spb.ru/article/11/2555/

Free Тайм
№8 2005

Галина Сидоренко о Кармен и диете



Казалось бы, Мариинский театр должен дорожить таким бесценным кадром. Но по нелепому стечению обстоятельств колоратурное меццо-сопрано фактически невозможно услышать в Мариинском. Зато в Европе, в красивейшем немецком городке Ксантене, она с огромным успехом дебютировала этим летом в партии Кармен. А в сентябре она не только представит публике свой уникальный сольный альбом, но также примет участие в ледовой опере «Бесконечность» в партии Вечной Ночи. Уютно устроившись в заведении Blow up, Галина Сидоренко внезапно разоткровенничалась буквально обо всем на свете.

– Опыт Кармен близок вам в нетеатральной реальности?

– Конечно. Еще муж говорил, что во мне есть что-то от Кармен. В образе Кармен я пыталась показать нежную душу: любовь – состояние нежное. В натуре Кармен – сочетание нежности и силы. Когда соединяются страсть и нежность, возникает фейерверк. И я всегда была против того, чтобы Кармен представляли развратным созданием.

– Кармен – опера романтическая, а мы живем в неромантическом мире. Вы – романтик?

– Постепенно я снимаю с себя розовые очки, оставаясь по сути романтиком. Но уже трезвым.

– Вы живете в мужском мире или «мужской мир» – уже анахронизм?

– Ну что вы. Хотя, безусловно, мир изменился. Если раньше я трепетно относилась к тому, что в день праздника – к примеру, в день рождения или Новый год – меня не поздравят, не принесут подарок, то это значит, что меня разлюбили и забыли. Сегодня я уже понимаю, что не так важно, когда тебе преподнесут подарок. Хорошо будет уже тогда, когда я проведу свой день рождения так, как наметила сама. В этом году я провела его потрясающе.

– И как же?

– В Петербурге оказались мои друзья из Норвежской оперы. Но, прежде чем чудесно провести с ними вечер в кафе «Моцарт», я с моим любимым концертмейстером Михаилом Аптекманом успела еще спеть на концерте несколько любимых песен Гершвина.

– Вы упомянули кафе «Моцарт». Вы любите ресторанную жизнь?

– Скрывать не буду – люблю. Люблю рестораны, где мне нравится атмосфера. Как только я захожу в какой-нибудь ресторан, я ее сразу чувствую – на энергетическом уровне, и если мне хорошо, остаюсь. Как правило, в тех местах и обслуживание бывает хорошим, и кухня. Исключений я еще не встречала.

– А какую кухню вы предпочитаете?

– Сложно сказать. Я человек не слишком притязательный. В какой бы стране я ни побывала, мне нравится любая кухня. Пожалуй, за исключением Америки: «Макдоналдс» меня никогда не привлекал. Когда была в Таиланде, я часто просила: «No spices please», потому что тайская кухня очень острая. Но обратите внимание, как тайцы выглядят – вы никогда не поймете, сколько им лет. И с сексом у них все в порядке, и с продолжением рода тоже

– Вы много путешествуете?

– Начнем с того, что я люблю путешествовать. Если засиживаюсь в одном городе больше месяца, меня одолевает «охота к перемене мест». Очень хочется куда-нибудь уехать и сменить обстановку. При этом для меня не так важно, будут это города России, Европы или Америки.

– А какие столы бывают на Кубани?

– Традиционные кубанские столы включают, как правило, борщ с розовой свеклой, мясные блюда, летом – компоты. У нас великолепно готовила бабушка. Мне очень запомнились невероятно вкусные кисели, разлитые по тарелкам. Еще непременным атрибутом праздничного стола был торт «Наполеон», но не из слоеного, а из песочного теста.

– А какое блюдо считается самым главным, когда приходят дорогие гости?

– Конечно, «Наполеон». А в остальном выставляется все, что есть в доме.

– А сами вы готовите?

– Раньше, когда нагрузка была меньше, готовила больше. Не будем снимать со счетов, что XXI век крайне динамичный, все приходится решать на ходу. К счастью, в Петербурге открылось много приличных «едален», кофеен, где можно хорошо перекусить. Вот сегодня у меня четыре важные встречи. Если после каждой я буду забегать домой перекусывать, у меня попросту не хватит времени.

– Принципа воздержания в еде вы придерживаетесь?

– До недавнего времени я себя ни в чем не ограничивала: что хотела, то и ела. Но когда спела Кармен и резко похудела на три килограмма, то решила это состояние закрепить – так мне понравилось быть легкой.

– Вес ушел сам по себе?

– Именно. Я почти не могла съесть лишнего. Эйфория, тонус, ответственность, праздничная атмосфера фестиваля, наконец, время, когда сбываются мечты, – это ни с чем не сравнимое состояние, великое событие в жизни. Не говоря о том обожании, которое встретила среди партнеров. Все в совокупности и повлияло на похудение.

Вообще, в последнее время я стала обращать больше внимания на то, как и чем питаюсь. Не только потому, что это модно, а потому, что сама осознаю необходимость. Как правило, то, что мне нравится, является и вкусным и полезным. Даже если все книжки будут писать, что это вредно, а мне это будет нравиться, значит, в данный момент мне это будет нужно.

– И что же вам нравится?

– Прежде всего овощи и фрукты. Не могу жить без рыбы, особенно красной.

– Говорите о рыбе, а взяли салат с курицей…

– Курица – второе предпочтение после рыбы. То есть сначала рыба, а затем птица. Может быть, это идет оттого, что на Кубани в хозяйстве у бабушки всегда были куры.

– Вы говорите, что похудели, но вы, в принципе, всегда выглядите более чем хорошо: всегда в форме, всегда стройны. В чем секрет?

– Моя мечта – посещать бассейн, тренажерный зал и танцы живота, которые не только модны, но и полезны. Во всяком случае, для женского организма. Пока все это я проделываю дома, поскольку опять-таки не хватает времени.

– То есть форма поддерживается сама собой?

– Все очень просто: с утра зарядка, душ. А еще важно, что я мало пользуюсь услугами автотранспорта, предпочитая ноги. Я много бегаю по городу. Как говорит одна моя знакомая, «для того чтобы быть везде – надо быть везде».

– А соблазны?

– Есть – сладкое. Раньше в буфете Мариинского театра все пирожные были мои. Теперь я себя больше сдерживаю и ограничиваю. Даже не потому, что все отражается на фигуре, а потому, что страдает самочувствие: тяжелая пища есть тяжелая пища. А нужно быть легкой во всех отношениях.

– Жизнь в Петербурге приучила вас к такому строгому режиму?

– Миф о том, что оперный певец должен соблюдать режим, давно развеян. Оперный певец не может лечь спать в одиннадцать вечера просто потому, что в это время он еще на сцене – спектакль в разгаре. Поэтому укорять себя за то, что что-то из намеченного не сделала, я давно перестала. Себя вообще нельзя ругать. Я стараюсь, чтобы день был максимально приятен, прежде всего для меня. Стараюсь так его выстроить, чтобы, конечно же, успеть все из намеченного, а планирую я на каждый день очень много. Самое главное – выспаться. Я за то, чтобы сна было больше. Надо быть в форме, хорошо выглядеть, не показать сильнейшую усталость. А моменты, когда хочется выдохнуть, расслабиться и просто молчать, случаются нередко.

– И сколько же вы спите?

– Последнее время часов шесть. Но норма для меня – семь-восемь. Шесть – маловато. Многое зависит от сознания, как себя настроишь.

– Перед сном вы не совершаете хотя бы иногда какую-нибудь мини-церемонию с благовониями для снятия стресса? Или все сугубо функционально?

– Иногда позволяю себе роскошь принять ванну с маслами, зажечь свечи, включить прекрасную музыку – и всем этим насладиться.

– А какие ароматы вы предпочитаете?

– Сегодня так много разных смешанных ароматов, что сказать однозначно сложно. Во всяком случае, чистыми ароматами я не пользуюсь, а вот интересными смешанными – да. Главное – найти гармонию с собой.

– Наверно, к гармонии вы стремитесь и через красивую одежду?

– Разумеется.

– Вы пользуетесь услугами модельеров, заказываете наряды или предпочитаете готовое платье?

– Есть два платья от Татьяны Парфеновой. Есть потрясающие брюки от Moschino, которые я купила с премии, полученной на одном из самых престижных конкурсов королевы Сони в Осло. В моем гардеробе больше готового платья, многое я переделываю на свой лад.

– То есть вы сами шьете?

– Да, иногда, чаще всего летом, я шью сама. Очень люблю это занятие. Но, опять же, не хватает времени. Но часть моего гардероба сшита моими руками.

– То есть счастье вы приближаете своими руками?

– Конечно. Просто когда человек знает, к чему стремится, ему легче жить.

Владимир Дудин

http://www.trud.ru/export/200507291380601.htm

Труд №138 за 29.07.2005

ГАЛИНА ГОРЧАКОВА: РУССКИХ ПЕВЦОВ ЗА ГРАНИЦЕЙ ЛЮБЯТ И БОЯТСЯ
ОНИ - СЛИШКОМ СИЛЬНЫЕ КОНКУРЕНТЫ, УБЕЖДЕНА ЗНАМЕНИТАЯ ОПЕРНАЯ СОЛИСТКА

Известная певица Галина Горчакова, признанная Всемирной ассоциацией оперных критиков лучшим сопрано современности, поющая в знаменитых театрах Европы - Ковент-Гардене, Ла Скала, Гранд-опера, Мюнхенской опере, - дала в Петрозаводске единственный концерт в честь 85-летия Республики Карелия.



- Галина Владимировна, у вас такая знаменитая фамилия. Вы из дворянского рода Горчаковых?

- Да. Нас совсем немного осталось - сейчас Горчаковых в Санкт-Петербурге не больше 50. Хотя я-то родом из Новосибирска. Честно говоря, не знаю, как мои предки попали в Сибирь. Дедушка был очень достойным, притом скромным человеком. Помню, как он реставрировал старые фолианты. У него был большой стол и огромные ножницы. Он складывал и склеивал потрепанные листы, из которых снова получались книги. Наверное, поэтому я с особым трепетом отношусь к литературе, обожаю чтение.

- Вы окончили Новосибирскую консерваторию. Но, говорят, пришли туда уже почти сформировавшимся музыкантом.

- Я, можно сказать, родилась в опере, принесли меня впервые в оперный театр в младенческом возрасте, потому что мама с папой там работали. У нас в Новосибирском театре наверху маленькие балкончики - как лодочки. Меня в эту лодочку сажали - поручить ребенка было некому, и я все репетиции, все спектакли там тихо сидела. Дома воспитание было строгое: я мыла полы, посуду, вязала, шила. И постоянно пела. Буквально не закрывала рта. К десяти годам уже играла оперы по клавирам и знала больше половины всех партий классического репертуара. Участвовала в мимансе, выходила на сцену с “крестьянскими” и “барскими” детьми. Дом да опера - вот, собственно, и все воспоминания детства.

- Почему же карьеру солистки вы решили начать не в родном городе, а, окончив консерваторию, уехали в Свердловский оперный театр?

- Представьте, как меня воспринимали в Новосибирской опере - я для них навсегда осталась “девочкой с бантиками”. Хотя у меня уже и семья своя была... Самостоятельную карьеру лучше делать на новом месте. Три года я проработала в Свердловске, очень благодарна этому городу. Только за первый год ввелась в семь опер на главные партии. Но через какое-то время, чувствую, стали стопорить. Один спектакль в месяц - в очередь с другими сопрано. Так недолго и квалификацию потерять. И я решила: надо уезжать. Вообще-то меня всегда тянуло в Петербург. Может, я ощущала, что здесь мои корни. Съездила на прослушивание в Мариинский театр. В течение двух лет выступала там, еще не будучи в труппе. И была принята только когда началась моя международная карьера - в 1991 году, после того как спела Ренату в “Огненном ангеле” Прокофьева в лондонском Альберт-холле. Считаю, что я много сделала для пропаганды русской оперы за рубежом. Пела Римского-Корсакова, Чайковского, Прокофьева... В 90-е годы на Западе был настоящий бум русской оперы, мода на русских солистов. Сейчас нас стали придерживать - испугались конкуренции: у нас же вокалисты очень сильные. Сделали свое дело и местные профсоюзы - итальянские, американские, немецкие, им ведь надо своих защищать...

- Но в конце концов вам пришлось оставить и Мариинский театр...

- Потому что в методах его руководства все больше стало проявляться диктаторство. Я могу терпеть чью-то волю, если она сплачивает творческий коллектив. Но если чувствую, что это диктат ради диктата, во мне просыпается протест. И я ушла. Было очень тяжело. Но я рада, что подобное испытание мне было послано. Теперь точки над “i” расставлены.

- Стало быть, не жалеете?

- Нет. Естественно, мне теперь приходится работать несколько меньше. Но я прошла ту стадию, когда пение - это род наркотика. Карьера перешла в более спокойную фазу. Я могу себе позволить иногда просто поваляться на диване. Хватит уже, на несколько жизней вперед наездилась. Три раза обогнула земной шар...

- Поклонники ходили в Мариинский театр специально, чтобы вас послушать. Сегодня, когда вы ушли из Мариинки, не убыло ли ваших почитателей?

- Куда бы я ни поехала, все равно соберу тысячный зал. Поймите правильно, я никогда не страдала манией величия, хотя мне ее активно приписывали. Знаете, есть у вокалистов шутка: кто такой воробей? Это закончивший консерваторию соловей... Я за то, чтобы в консерваториях меньше учили. Надо просто активнее искать природные таланты и бережнее их пестовать. А в вузе к тебе применяют стандартные педагогические методики, да еще и разные педагоги в разные стороны тянут. Все годы своей самостоятельной карьеры я только и делаю, что избавляюсь от консерваторских штампов.

- Часто в концертах вы исполняете арии итальянского репертуара. Они вам больше нравятся?

-В юности - когда душа горячая, когда страсти рвутся в клочья - итальянская опера была для меня все. С возрастом огонь немножко затухает, зато начинаешь ценить изящество мелодии. Тогда больше нравится французская музыка - сладкая, “мармеладная”, но не такая импульсивная и страстная, как итальянская. А сейчас я влюблена в испанскую музыку. Она напоминает русскую - такая же драматичная, насыщенная, “густая”.

- Вашему сыну уже 18 лет. Он студент консерватории. Надеетесь, что повторит ваш яркий путь?

- Ничего не могу на его счет сказать. У него отдельная жизнь. И ничего не собираюсь ему навязывать. В одном уверена: он очень одарен как музыкант.

- Зрители, приходя на спектакль, слышат и видят прекрасный результат творческого труда: замечательное пение, красивые костюмы, эффектные декорации... А что после того, как закрывается занавес? Счастлива ли звезда в своей повседневной жизни? Много ли у нее, например, друзей?

- Настоящих друзей много не бывает, а у знаменитого артиста тем более. И даже не ты сам, а люди начинают держать дистанцию. В тебе перестают видеть личность, воспринимают только навешанные на тебя доброжелателями и недоброжелателями ярлыки. Да ведь и сами словечки “звезда”, “примадонна” - не более чем ярлыки. Человек обрастает легендами, сплетнями, вовлекается в интриги, о которых он и не подозревает. Оказывается под стеклянным колпаком...

- Кстати, о звездах... Вы выступали с Пласидо Доминго. Он хороший партнер?

- Как сказать. У нас, например, была такая сцена: я на коленях, а он в этот момент со всей силы давит мне рукой на плечо - ему так удобнее брать длинную ноту. Хотя как перед певцом я перед ним преклоняюсь. По крайней мере, он не пел тогда мне в ухо - и на том спасибо. А с другими партнерами бывали и такие ситуации...

- А вы не хотели бы создать свою оперную школу?

- Нет. Я слишком серьезно к этому отношусь. Настоящую индивидуальность можно воспитать только тогда, когда педагог работает с учеником постоянно, слушает, как тот репетирует, помогает подбирать репертуар, вместе с ним думает о музыке. Это огромная ответственность.

Цыганкова Светлана, соб. корр. “Труда”.
Петрозаводск.

http://www.nv.vspb.ru/cgi-bin/pl/nv.pl?art=219944649

Невское время
/ 09.09.2005 /

ЮРИЙ ТЕМИРКАНОВ: МУЗЫКА - ЭТО ПРЕЖДЕ ВСЕГО ВЫСОКАЯ КУЛЬТУРА

Признаюсь: встретиться с этим замечательным человеком мечтал давно. Но застать художественного руководителя и главного дирижера Петербургской филармонии имени Шостаковича на месте нелегко.

Его гастрольная жизнь расписана на недели и месяцы вперед. Однако случилось так, что Юрий Хатуевич проводил несколько летних дней на берегах Невы, готовясь к очередному заграничному турне вместе с оркестром и завершая напряженный для себя и коллектива сезон серией концертов в Большом зале.
Его имя известно всему мировому сообществу. Народный артист и лауреат самых престижных премий, главный дирижер Балтиморского оркестра и желанный гость в любом из крупнейших оркестров мира, Темирканов - несомненная и яркая звезда мировой музыки. Но побеседовать с маэстро захотелось немного о другом: не только о музыке, но и о нем самом.
Мы расположились в кабинете Юрия Хатуевича с прекрасным видом на площадь Искусств. Кнопка диктофона была включена, запись началась...
- Позвольте начать с последнего вопроса?
- А почему не с первого?
- Потому что обычно о ближайших творческих планах спрашивают в финале интервью.
- Попробуйте.
- У вас нет желания сойти с филармонических подмостков и встать за пульт в каком-либо театре? Ведь все до сих пор помнят ваши оперные постановки Чайковского в Кировском театре...
- Я недавно дирижировал "Пиковой дамой" в "Ла Скала". У меня есть один очень интересный творческий план, но пока говорить о нем не буду, потому что я человек суеверный. Проект обещает быть весьма любопытным. Мне предлагают много постановок в оперных театрах, но я отказываюсь...
- Что тому причиной?
- По-моему, опера как жанр погибает. Конечно, не так, что завтра закроются сразу все музыкальные театры. Ходить на оперу и балет, конечно, будут продолжать. А погибает он потому, что им занимаются те, кто в музыке ничего не понимает: от режиссеров кино до каких-то устроителей массовых гуляний. Им кажется, что оперу ставить легко. А поскольку они равнодушны к музыке, ее игнорируют, то придумывают всякую мерзость. Вот сейчас поставили в Германии "Риголетто" Верди. Это уже пик безвкусия и пошлости в оперной режиссуре! Он - космонавт и прилетает в далекую галактику, все обитатели которой - обезьяны. И представьте себе спектакль, в котором все поют великого Верди и постоянно чешутся. Соблазны большого мира испортили человека...
- ?
- Да-да. Телевидение, компьютеры кругом. И мир одичал. Раньше, когда мы видели на экране какие-то африканские племена с кольцом в носу и с проколотыми ушами, то говорили: "Так это ж дикари!" А теперь вся Европа прокалывает себе все, что можно. И наколки все делают себе где только можно. Одичал народ.
- Музыка способна сегодня облагородить людей?
- Музыка только этим и занимается. Это единственный из видов искусств, который обращен к светлым сторонам души человека. Ведь в человеке есть и темное, и светлое. А музыка связана только со светлыми эмоциями. Даже когда она звучит трагически и люди плачут, слушая музыку, то все равно это светлая печаль. И эти слезы - признак духовности. Музыка - это как якорь, который удерживает человека в поле духовности. Это искусство не для всех.
- Почему?
- Музыка - это искусство для тех, кто по дарвинской теории ушел подальше от тех, от кого мы произошли. Хотя верить в такое происхождение не очень-то хочется. Музыка - это прежде всего высокая культура. Это не массовая культура. А ведь большинство недалеко от Дарвина ушли. Им и нужны латиноамериканские сериалы. Вот это для масс.
- Позвольте несколько вопросов о личном...
- Пожалуйста.
- Раньше вы жили в Петербурге в бывшей квартире Писемского. Нынче какой у вас вид из окна?
- У меня вид на Адмиралтейство и Александровский сад.
- А каков вид из окна вашего дома в Лондоне?
- Мой дом стоит на маленькой улочке в центре города. На ней расцветают вишни. Это настолько красиво, что японцы приезжают фотографировать улицу. Кстати, от моих дверей до ближайшего парка пять минут ходу. А в парке бегают зайцы и белки. И камнями в них никто не кидает.
- То есть дирижер должен находиться в покое, чтобы потом встать за пульт в нормальном творческом состоянии?
- Покой нам только снится. Никогда не получается перейти в состояние покоя. Даже если есть формальный отпуск дней на десять. А ты уже не способен отключиться от будущих забот: "Ах, вот скоро поедем на гастроли!" И уже думаешь о следующей программе.
- Настоящий дирижер - это гражданин мира?
- Нынче вся моя жизнь - на чемоданах. Только успевай переезжать из одного города в другой, не говоря уже о странах. К счастью, мы дожили до времени, когда мы можем спокойно ездить по миру. А совсем недавно были еще времена, когда артисты уезжали на Запад и навсегда бросали свою страну. Причины были разные: кто из-за денег, кто-то из-за колбасы. И таких людей считали чуть ли не изменниками родины. Хотя очевидно, что многих советская власть сама выталкивала из страны. Сегодня ситуация совсем иная. Но мне жалко, что наши знаменитые музыканты очень часто живут не дома, не в России. Но какое счастье, что они могут приехать сюда и здесь выступать. И ты сам можешь уехать, не спрашивая разрешения у партийной комиссии, состоящей из пенсионеров. Какое было свинство, когда комиссия райкома решала, ехать мне за границу с женой на те копейки, которые мне оставляли после зарубежных гастролей, или нет. Или мне разрешали ехать самому. Я рад, что дожил до того времени, когда наша страна стала нормальной.
- У вас есть любимые композиторы?
- Нет таких. Дирижер работает с любыми партитурами.
- Представьте себе, что у вас очередной юбилей и вы составляете программу юбилейного концерта...
- Не буду я этим заниматься. Мне это неинтересно.
- А если захочется дирижировать любимыми сочинениями?
- Я и дирижировать-то не буду. Это для меня работа, а не праздник. А тот юбилей, который для меня устраивали, был абсолютным сюрпризом. Его придумывали другие люди. Я и не ожидал, что это получит такой резонанс. Особенно когда вернулся с гастролей и увидел, что по всему городу висят мои портреты.
- При вашей напряженной жизни как часто вам удается бывать на родине, в Нальчике?
- Каждый год я всю жизнь езжу в Нальчик. Только один раз летом я этого не смог сделать. Так случилось в тот год, когда я поступил в Консерваторию и нас послали в колхоз. На картошку.
- Родные остались в Нальчике?
- К счастью, остались.
- Самые яркие впечатления прошедшего сезона?
- Нам была оказана огромная честь: мы сыграли концерт в ООН в честь 60-летия окончания войны. Мы исполняли Седьмую (Ленинградскую) симфонию Шостаковича. Это был необыкновенный концерт, потому что в зале сидели наши ветераны с орденами и медалями. Они просто плакали, когда слушали музыку. И теперь нас пригласили открыть сезон в Карнеги-холл.
Да и дома немало забот. Я учредил Фонд Темирканова, куда перечислил одну из своих денежных наград. Для того, чтобы иметь возможность поддержать наших ветеранов, которые воевали. Мы пригласили их в Большой зал. Для них устроили специальный концерт. Важно ведь внимание к этим старикам. И если у тебя есть такая возможность сделать добро, то его надо делать.
- Сделанное добро возвращается к человеку.
- Говорят, что это так.
- Вы можете сказать, что вы себя реализовали на сто процентов и стали счастливым человеком?
- Совсем счастливыми бывают только идиоты, которые ничего не соображают. Я не думаю, что есть хотя бы один человек, который думает, что он полностью реализовал себя.
- Когда вы играли в Нальчике на скрипке, вы мечтали, что станете дирижером?
- Даже и не предполагал. Помните, как у Пушкина: "Дар случайный, дар напрасный..."? Все зависит от случая. Ведь есть неординарные люди, которым судьба не дала шанс проявить себя. Это вовсе не означает, что они менее талантливые, чем ты. Просто не случилось. Но точно никто не знает, почему это случилось у тебя в жизни. Если ты подумаешь, что наличие наград, званий, почета - знак твоей избранности, то ты просто дурак.
- Вы ощущаете на себе бремя славы?
- Очень сильно. Особенно когда хочется прогуляться по Александровскому садику, а на тебя таращатся прохожие во все глаза. И ты уже ничего такого неприличного и сделать не можешь. Раньше, когда был молодым, такое внимание жутко нравилось, потому что чувствовал - вот она, слава! Сейчас подобное внимание утомляет. Но это вынужденная плата за популярность.

Сергей ИЛЬЧЕНКО