http://mk.ru/numbers/2197/article76261.htm

Московский Комсомолец
от 29.05.2006

Смертельное па-де-де
Великого танцора вынудили отказаться от родины



Эта трагическая история, полная трусливой лжи, мерзких оговоров, низкой клеветы, глупой самоуверенности и абсолютной бездарности работников спецслужб, началась в июне 1961-го и закончилась каких-то восемь лет назад.

Передо мной — “Заключение по материалам уголовного дела, архивный №50888”, утвержденное старшим помощником Генерального прокурора Российской Федерации Галиной Весновской. Речь в нем идет о бывшем артисте Ленинградского театра оперы и балета имени Кирова Рудольфе Хамитовиче Нурееве (Большую ошибку допускают публикаторы, которые пишут его фамилию через “и”. В моем распоряжении — копия паспорта Рудольфа, и там его фамилия написана через удвоенное “е”. — Б.С.).
Но вернемся к так называемому “Заключению”.
“Приговором Судебной коллегии по уголовным делам Ленинградского городского суда от 2 апреля 1962 года Нуреев Р.Х. по ст. 64 “а” УК РСФСР осужден к 7 годам лишения свободы с конфискацией имущества по обвинению в том, что, находясь в гастрольной поездке в составе балетной труппы Ленинградского театра оперы и балета им. Кирова во Франции, отказался возвратиться из-за границы в СССР”.
Что предшествовало решению Нуреева не возвращаться в Советский Союз? Чем оно вызвано? Не подтолкнул ли его кто-то к этому сжиганию мостов и не было ли в аэропорту примитивной провокации?
Чтобы ответить на эти и многие другие вопросы, Управление КГБ по Ленинградской области возбудило уголовное дело, которое принял к своему производству капитан Валдайцев. Ситуация была нешуточной. За измену Родине, в соответствии со статьей 64 “а”, Нуреева ждал смертный приговор.
Как водится, следователь начал с допроса свидетелей. Одной из первых в печально известный Большой дом была приглашена сестра Рудольфа — Разида, педагог по образованию. Она рассказала об их отце, который прошел всю войну, о матери, которая в труднейших условиях эвакуации тянула четверых детей, о том, что первое жилье, тринадцатиметровую комнату на шестерых, они получили уже после войны.
— Танцевальное дарование брата обнаружилось еще в детском саду, — продолжала Разида, — но родители категорически запрещали ему посещать хореографический кружок. Во Дворец пионеров Рудольф бегал тайно от родителей. Потом на него обратил внимание балетмейстер Уфимского театра оперы и балета — он предложил брату место в театре. Когда Рудольф сказал об этом родителям, они устроили страшный скандал! “Что это за профессия, — кричал отец, — никто в нашем роду не кривлялся на сцене!” И тогда я в открытую пошла против них и настояла на том, чтобы Рудольф занимался любимым делом.
Так в 16-летнем возрасте он поступил в балетную труппу театра.
— А как он оказался в Ленинграде?
—Рудольфа заметили и московские, и ленинградские хореографы — учиться приглашали и те, и другие. Брат выбрал Ленинград.
— Что вы можете сказать о его политических взглядах?
— По-моему, их у него вообще не было... За два года он подготовил десять ведущих партий в балетных спектаклях Кировского театра. За это же время он научился играть на пианино, а после гастролей в Египте, не желая, как он говорил, быть глухим, засел за английский и довольно быстро его освоил. Я уж не говорю о том, что Рудольф не вылезал из музеев, театров и филармонии. Иначе говоря, он прекрасно понимал ущербность своего провинциального воспитания и, не жалея сил, ликвидировал многочисленные пробелы.
— Говорят, у него был довольно сложный характер?
— Да какой там сложный?! Он очень добрый, честный, заботливый и принципиальный парень. К тому же очень гордый и, видимо, из-за этого легко уязвимый. Не стану скрывать: Рудольф довольно вспыльчив, закипеть он может мгновенно — в такую минуту может нагрубить, а то и оскорбить. Но он очень быстро остывает и тут же начинает раскаиваться и извиняться. Уверена, что теперь Рудольф рвет себе сердце, не зная, как выпутаться из этой истории. Если ему как-то деликатно помочь, он вернется на Родину.
— Известны ли вам близкие связи Нуреева?
— Поклонников и поклонниц было множество, а вот друзей, к великому сожалению, не припомню, — вздохнула Роза. — Единственным по-настоящему близким человеком Рудольфу был Александр Иванович Пушкин. Он был педагогом брата в хореографическом училище. Пушкина Рудольф любил и уважал, как никого на свете…
Нетрудно догадаться, что Александра Ивановича Пушкина тут же вызвали и учинили довольно продолжительный допрос.
— Вы знаете Рудольфа Нуреева? Что вы можете о нем сказать? — начал следователь.
— Конечно, знаю, — пожал плечами Пушкин. — Три года Рудольф занимался в моей группе в училище, а после регулярно посещал мой класс усовершенствования солистов театра. Таких одаренных людей я никогда не встречал! К тому же он очень упорный и целеустремленный. За три года окончить полный курс хореографического училища, в тот же год стать солистом одного из популярнейших театров мира, станцевать ведущие партии в десяти спектаклях, стать лауреатом конкурса в Москве, а затем и на фестивале в Вене — согласитесь, что такое далеко не каждому по плечу. А если учесть и жуткую травму, которую он получил на одной из репетиций, то можно себе представить, какой ценой доставались Рудольфу все эти достижения.
Он подвернул ногу, да так сильно, что не мог не то что танцевать, а даже ходить. Жил он тогда в общежитии, ухаживать за ним было некому, поэтому мы с женой взяли его к себе. Мы так привыкли друг к другу, что даже когда Рудольф выздоровел и получил комнату, то переезжать туда не стал, а поселил в ней сестру.
— Почему, по вашему мнению, Нуреев решил изменить Родине и остался за границей? Чего ему не хватало?
— Я думаю, что решение остаться за границей Рудольф принял в состоянии аффекта, вызванного совершенно неожиданным изменением его маршрута.
Александр Иванович прекрасно понимал, где находится и с кем имеет дело, поэтому не стал называть вещи своими именами. “Изменение маршрута” — звучит достаточно завуалированно, а на самом деле была бездарнейшим образом подготовленная операция по доставке Нуреева в Москву и, не исключено, преданию его суду.
Теперь, по прошествии нескольких десятилетий, когда удалось сорвать печати с намертво закрытых архивов и ознакомиться с совершенно секретными документами, это не вызывает никаких сомнений.
“Артист балета прыгает к свободе”
Под таким заголовком десятка два газет, разумеется, западных, оповестили весь мир о совершенно неожиданном поступке Нуреева.
На самом же деле никаких прыжков не было, ни о какой свободе он не думал и руководствовался только одним: страхом. И хотя на дворе была так называемая “оттепель”, Рудольф прекрасно понимал, что означает изменение его маршрута: в лучшем случае его ждет увольнение из театра, а в худшем — тюремная камера. Ведь от статьи за номером 121 ему не отвертеться, а это лишение свободы на срок до пяти лет. Так что Нуреев выбирал свободу не в политическом, а в чисто физическом смысле слова: он не хотел жить за решеткой.
Не будем лукавить: оставаясь на Западе, Нуреев выбирал и другую свободу — свободу общаться с кем угодно и сколько угодно. Уже в те годы геи на Западе любили друг друга, никого и ничего не опасаясь, а в Советском Союзе специально для них существовала 121-я статья Уголовного кодекса РСФСР…
А теперь — об операции, проведенной сотрудниками КГБ. Началась она 15 июня 1961 года, когда в посольство СССР во Франции срочно вызвали директора театра Георгия Коркина и сотрудника КГБ Виталия Стрижевского, который числился заместителем руководителя гастрольной поездки.
Вот что рассказал об этом следователю Коркин:
— Гастроли в Париже заканчивались 15 июня, а 16-го утром мы должны были вылететь в Лондон, — вспоминал Коркин. — И вдруг в последний день пребывания во Франции ни свет ни заря меня вызвали в посольство. Именно вызвали, а не пригласили! Вместе со мной затребовали и Стрижевского. Примчались, ждем... Я-то думал, что будут хвалить за успешные выступления, а нам объявили, что есть решение Москвы о немедленном откомандировании Рудольфа Нуреева в Советский Союз.
— И как вы действовали? — поинтересовался Валдайцев.
— Так, как мне велели. А сценарий, должен вам сказать, был довольно странный: мне было предложено объявить об этом решении в аэропорту, причем в тот момент, когда вся труппа будет проходить паспортный контроль перед посадкой в лондонский самолет. Я считал, что это неразумно, что это не только повергнет в шок самого Нуреева, но и может вызвать международный скандал. Но меня никто не слушал.
Рано утром вся труппа отправила свой багаж на лондонский рейс, среди прочих были чемоданы Нуреева. В них, кстати, ничего не было, кроме театральных костюмов и... детских игрушек. Судя по всему, в родительском доме их не хватало, и теперь Рудольф восполнял для себя этот недостаток.
Перед выходом на летное поле я вызвал Нуреева из очереди и сказал, что его срочно отзывают в Москву для участия в очень важном концерте.
“Этого не может быть!” — воскликнул Нуреев. Ему сразу стало плохо, он сильно побледнел, ослаб и едва не упал.
— Да-да, его состояние было близко к обморочному, — подтвердил на том же допросе Виталий Стрижевский. — Потом он пришел в себя, говорил, что не хочет в Москву, что хочет быть с труппой и должен выступать в Лондоне. Мы просили его взять себя в руки, понять, что Москва есть Москва и мы ничего сделать не можем, что концерт в столице очень представительный, что билет на рейс Москва—Лондон для него уже заказан... На какое-то мгновение он в это поверил, стал сетовать, что его костюмы улетают в Лондон.
В мою задачу входило обеспечить посадку Нуреева в самолет “Аэрофлота”, а потом догонять труппу.
Мы зашли в кафе, заказали кофе, но Нуреев пить отказался. Он был страшно взвинчен и нервозен, поэтому мы не спускали с него глаз. И вдруг в кафе появилась Клара Сэн!
— Кто такая Клара Сэн? — уточнил следователь.
— Его поклонница, — ответил Стрижевский. — Она не отходила от Нуреева чуть ли не с первого дня гастролей. Мы считали, что именно из-за нее он пропадает по ночам.
— Вы знали о его отлучках и ничего не предпринимали? — посуровел следователь.
— Как это не предпринимали?! — возмутился Коркин. — Я не раз беседовал с ним на эту тему, требовал, увещевал и даже угрожал. И знаете, что он мне отвечал? “Если вы подчините меня общей дисциплине, я покончу жизнь самоубийством!”
— Я тоже просил его прекратить общение с сомнительными личностями, — поддержал Стрижевский.
Капитана Валдайцева очень интересовало, что это за “сомнительные личности”, из-за лишения общения с которыми Нуреев был готов покончить жизнь самоубийством. Ответить на этот вопрос не смог никто. Совершенно неожиданно, назвав вещи своими именами, все прояснила партнерша Нуреева, известная балерина Алла Осипенко.
— Нуреев был только моим партнером и никаких личных отношений у меня с ним не было... — сказала она на допросе. —Да и не могло быть, — добавила она после паузы. — И дело не в том, что он был грубияном, хамом и зазнайкой, — за это его в труппе не любили, но за талант и одаренность все ему прощали. Дело в том, что среди его поклонников было много гомосексуалистов — с ними-то он и проводил время, пропадая по ночам.
Деньги, слава, острова и смерть
Как ни бездарен был разработанный сотрудниками КГБ сценарий водворения Нуреева в Москву, но все же это был сценарий. Какое-то время все шло по плану: труппа улетела в Лондон, Нуреев остался в аэропорту, вот-вот объявят посадку на рейс “Аэрофлота”, который доставит Рудольфа в Москву. Все карты спутала Клара Сэн — с ее появлением сценарий полетел к черту!
— После того как Нуреев поговорил с Кларой, он вернулся к нам и присел на подлокотник кресла, — рассказывал на допросе Стрижевский. — Клара куда-то ушла, но вскоре снова вернулась. Нуреев подбежал к ней, о чем-то коротко спросил, вернулся к нам и как-то весь сжался. Пробормотал что-то нечленораздельное, вскочил и опять побежал к Кларе.
В это время откуда-то появилось шестеро полицейских в форме, один в штатском, они скрутили мне руки. Воспользовавшись моментом, Нуреев исчез в одной из комнат.
Мы с Романовым пошли туда же, заявили протест и позвонили в наше посольство. Вскоре приехал генеральный консул, и нам дали возможность поговорить с Нуреевым. Мы умоляли его одуматься, объясняли, что его поступок не что иное, как измена Родине, что он наносит непоправимый ущерб театру, родственникам и самому себе. Но Нуреев как заведенный твердил, что в СССР возвращаться не желает.
И тогда я предложил ему то, что надо было делать в самом начале этой истории. Я сказал, что пусть меня уволят, но я беру ответственность на себя и предлагаю первым же рейсом вылететь в Лондон, продолжить гастроли с театром. Нуреев задумался, а затем сказал, что это ловушка, что он перестал верить людям, что своего решения не изменит.
Нас тут же выставили. Но мы не оставили попыток отговорить Нуреева и попросили пустить к нему нашего осветителя Сергея Мельникова, у которого с Нуреевым были более или менее приличные отношения.
— Рудольфа я нашел в весьма растрепанных чувствах, — рассказывал вызванный в Большой дом Мельников. — Я сказал ему, что ошибку еще не поздно исправить. “Поздно, — сказал Нуреев. — Уже поздно. Я подписал прошение о предоставлении мне политического убежища”. — “Да брось ты, — сказал я. — Черт с ней, с этой бумагой! Дело не в ней, а в том, что если ты не вернешься, всех твоих родных и знакомых ждут большие неприятности”. — “Это я прекрасно понимаю, — бросил он. — Но мне никого не жалко. Никого, кроме Пушкина... А возвращаться мне нельзя. В Союзе мне не жить — расстреляют, и здесь — скорее всего, покончу с собой”.У меня создалось впечатление, что Рудольфа можно было уговорить вернуться на Родину.
К такому же выводу пришел и Александр Грудзинский, не побоявшийся заявить: “Я считаю, что этот позорный случай ни за что бы не произошел, если бы Нурееву не предложили в столь грубой и нетактичной форме вернуться в Москву. Думаю, что ничего бы не случилось, если бы он улетел в Лондон, а оттуда вместе с театром вернулся в Москву”.
Французские газеты захлебывались от восторга, рассказывая о “прыжке артиста к свободе”, о его баснословном контракте с труппой де Кюэваса, о его успехе в первом же спектакле труппы.
В довольно сложном положении оказались советские дипломаты. Они писали ноты, заявляли протесты, давали лживые интервью, но успокоить мировую общественность не удавалось еще довольно долго. Само собой разумеется, копии этих материалов немедленно отправлялись в Москву. Одна из них, своеобразный отчет первого секретаря посольства СССР во Франции М.Ф.Клейменова, представляет несомненный интерес.
“Вскоре после прибытия в Париж Ленинградской балетной труппы в театральных и газетных кругах стали ходить слухи о том, что один из главных артистов труппы Нуреев (азиатик, как его называли в этих кругах) недоволен своей жизнью и подумывает о невозвращении на Родину. Эти слухи привели к тому, что на него началась подлинная охота с целью убедить его остаться во Франции.
Работа с Нуреевым шла по трем линиям, причем ни одна из них не имела политической окраски.
Наиболее активную роль в попытках сманить Нуреева играл Пьер Лакотт — балетный предприниматель, неоднократно прогоравший, но продолжающий вести широкий образ жизни. Источники его влияния известны: Пьер Лакотт — гомосексуалист, имеющий обширные знакомства в этом специфическом кругу, насчитывающем немало крупных промышленников, банкиров и всякого рода дельцов. Привлечение Нуреева в эту порочную среду сулило Лакотту немалые выгоды. Встречи между ним и Нуреевым проходили в ресторане напротив здания Оперы. Свидетели утверждают, что Нуреев не шел навстречу Лакотту и даже не делал вида, что понимает, чего от него хотят.
Равным образом слабо Нуреев реагировал на особое внимание, которое проявляла к нему Клара Сэн — молодая, взбалмошная миллионерша, слишком часто менявшая любовников. Она не отставала от него ни на шаг. По отзывам свидетелей, это внимание со стороны молодой, красивой и богатой женщины Нурееву льстило.
Гораздо большее влияние на Нуреева оказал третий нажим, ведшийся не по гомосексуальной и не по женской линии, а в области чисто коммерческой. Этот нажим вели балерина Парижской оперы Клэр Мотт, а также Ларрен, который является руководителем балетной труппы маркиза Кюэваса. Эта труппа прогорела и находилась накануне распада, им позарез нужна была новая звезда, и именно в таком качестве они видели Нуреева. Его захваливали, задабривали, пели дифирамбы, утверждая, что его будут на руках носить, Америка осыплет золотом и, вообще, “Запад ждет Нуреева”.
В результате этой обработки Нуреев начал колебаться. Но Лакотт утверждает, что, не будь “счастливого обстоятельства”, то есть неожиданно объявленного решения о возвращении Нуреева в Советский Союз, побег вряд ли бы состоялся. Об этом же говорил и Нуреев корреспонденту одной из газет: “Я в одно мгновенье понял свое положение: если вернусь, меня уже никогда не выпустят за границу. И я принял решение остаться”.
…Что касается балетной карьеры — Нуреева действительно носили на руках. Не было проблем и с деньгами: гонорары Нуреева достигли таких неправдоподобных величин, что он стал приобретать не только квартиры, картины, дворцы и ранчо, но даже целые острова.
А вот в личной жизни счастья не было. Его любовники были один корыстолюбивее другого, к тому же изменяли ему направо и налево. Нуреев расстраивался, переживал, искал утешения в дешевых притонах — и в конце концов подхватил СПИД. Но артист не впал в отчаяние и не опустил руки. Лечился он довольно своеобразно — изматывающим до потери пульса трудом. Он много танцевал, ставил спектакли, дирижировал оркестрами, мотался по всему свету. Врачи недоумевали: обычно вирус иммунодефицита расправляется с жертвой за год, максимум два, а Нуреев сражался с ним восемь лет!
Как видите, проблем и забот у Рудольфа было предостаточно, и его совершенно не интересовала возня вокруг его имени. Но машина репрессий была запущена — против Нуреева возбудили уголовное дело об измене Родине, а 2 апреля 1962 года состоялся суд. Суд как суд, с допросом свидетелей, выступлениями сторон и т.п. Но вот что знаменательно: даже представитель обвинения прокурор Ронжин нашел смягчающие вину обстоятельства:
— При вынесении приговора прошу учесть, что Нуреев молод, неопытен, имеет неуравновешенный характер. Со стороны наших работников были допущены неправильности при сообщении ему о вылете в Москву. Прошу определить минимальное наказание.
По большому счету, выступление прокурора — оглушительная пощечина КГБ. Ведь “неправильности” — это непрофессионализм, глупость и бездарность чиновников с Лубянки.
Напомню, что в соответствии со статьей 64 “а” Нурееву грозил смертный приговор. Прокурор просил минимального наказания, а назначенный адвокат Отмегова попросила “определить Нурееву наказание ниже низшего предела, с учетом личности и обстоятельств совершения преступления”.
* * *
А теперь вернемся к тому документу, с которого начали этот рассказ. Но сначала — небольшой комментарий старшего помощника Генерального прокурора Российской Федерации Галины Федоровны Весновской:
— В Генеральную прокуратуру поступило письмо от сестры Рудольфа Нуреева Разиды Евграфовой (Нуреевой) с просьбой о реабилитации брата. Как известно, Рудольф Нуреев умер в январе 1993 года и похоронен под Парижем, на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа. Уже будучи тяжело больным, Нуреев трижды приезжал на Родину, в том числе как танцовщик и как дирижер. Гарантии его неприкосновенности были весьма зыбкими — ведь приговора Ленинградского городского суда никто не отменял. Разида Евграфова просила вернуть брату его доброе имя, она хотела, чтобы никто и никогда не считал его изменником Родины. Мы рассмотрели это заявление и приняли соответствующее решение.
Итак, Рудольф Нуреев чист.
Отныне его имя принадлежит лишь богине танцев Терпсихоре, но никак не богине правосудия Фемиде.

Новое о Тамаре Платоновне Карсавиной


Генри Брюс. Портрет Т. П. Карсавиной. Бумага, карандаш. 1918


Т. П. Карсавина в мастерской А. Р. Эберлинга. 1907. Фото А. Р. Эберлинга


Нашла Kavery

http://www.gzt.ru/culture/2006/10/10/210015.html

10.10.2006 / GZT.ru
Материал опубликован в "Газете" №185 от 11.10.2006г.

Скончалась Мона Инглесби
Балерина, спасшая наследие Российской империи



В пятницу в возрасте 88 лет умерла Мона Инглесби - основатель и прима-балерина труппы International Ballet, которая успешно конкурировала с будущим Королевским балетом Sadler´s Wells Ballet и старейшей танцевальной компанией Великобритании Ballet Rambert. Она сыграла ключевую роль в спасении русского классического балета после революции 1917 года.

Мона Инглесби (настоящее имя Мона Вреденбург) родилась 3 мая 1918 года в семье голландского предпринимателя Джулиуса Като Вреденбурга, поселившегося в Лондоне. Для сцены она взяла девичью фамилию матери.

Она училась у Мари Рамберт. В 15-летнем возрасте выступала в ее Балетном клубе, заменяя Алисию Маркову, когда та заболела, в новом балете Нинетт де Валуа Le Bar aux Folies Bergeres. Не проявив особого интереса к Рамберт, она уехала в Париж учиться у примы-балерины царской эпохи Любови Егоровой.

Когда началась война, Мона Инглесби, которой тогда исполнился 21 год, стала водителем санитарной машины. Но она решила, что принесет больше пользы, если создаст балетную труппу и объедет с ней страну. Так в 1940 году появилась компания International Ballet, которая ставила классические балетные спектакли в том виде, в каком они появлялись на сценах Санкт-Петербурга в золотой век Императорского балета.

Ее наставником был Николай Сергеев - последний управляющий Петербургского императорского балета (ныне Мариинский театр). Он покинул страну в 1918 году, увезя с собой хореографические записи всего репертуара Мариуса Петипа, великого хореографа «Спящей красавицы», «Лебединого озера», «Щелкунчика», «Дон-Кихота» и других произведений, которые сегодня составляют основу классического балета.

В вывезенном им архиве находились более или менее полные записи примерно 48 балетных спектаклей, чьи постановки и ознаменовали золотой век балета XIX века.

Сергеев, педантично записавший партитуру Петипа, собственные постановки осуществлял в точном соответствии с записями. Он был уверен, что пришедшие к власти коммунисты постараются уничтожить культуру царской эпохи. За три поездки ему удалось нелегально вывезти записи балетов под видом упаковочной бумаги.

Какое-то время он работал в труппе «Русского балета Дягилева», затем Нинетт де Валуа пригласила его в Англию. Она использовала его глубокие познания в области классических постановок в своей Vic-Wells Ballet (позднее Королевский балет). Однако ее настойчивые попытки сократить и «осовременить» неспешных классиков приводили Сергеева в ярость. Мона Инглесби оказалась ему более близкой по духу, и она предложила свою труппу International Ballet для постановок по строгим канонам Императорского балета.

С 1940 по 1951 годы в труппе было занято 80 танцовщиков, а Мона Инглесби танцевала главные партии в большинстве спектаклей. Ходили слухи, что она стала примой лишь благодаря патронажу своего отца, но Сергеев их опровергал, настаивая на том, что никогда не позволил бы второсортной балерине и слабой труппе браться за наследство Петипа. Мойра Шерер, одна из ее молодых танцовщиц, вспоминала, что Инглесби была «очень милой и необыкновенно пластичной классической балериной» и «на нее всегда было приятно смотреть».

Вскоре после смерти Сергеева в 1951 году Мона Инглесби выкупила драгоценные записи у его наследника. В 1953 году она поняла, что International Ballet не может продолжать свою деятельность без него. Впрочем, к тому времени ее труппу уже затмили королевский балет Sadler´s Wells Ballet Нинетт де Валуа, где танцевала знаменитая Марго Фонтейн, да и Алисия Маркова уже руководила своей труппой Festival Ballet (теперь English National Ballet, вторая по значению труппа в Великобритании).

Окрыленные успехом, новые труппы не проявляли никакого интереса к записям Сергеева, да и к тому времени не оставалось никого, кто мог бы их прочесть. Более того, балетная постановка осуществлялась скорее по передаваемым из уст в уста правилам, которые можно было нарушать, а не по академическим канонам. В 1969 году Мона Инглесби продала записи Сергеева Гарвардскому университету.

Тридцать лет спустя, после распада СССР, труппа Мариинского театра решила восстановить постановку «Спящей красавицы» и отказаться от внесенных в нее в советские времена изменений. Один американский ученый рассказал им о существовании записей Сергеева. Обнаружив в своей библиотеке ключ к их прочтению, театру удалось восстановить шедевр Петипа. Балет пользовался ошеломляющим успехом у лондонских зрителей в 2000 году, и он повторился перед американской аудиторией. После этого труппы Мариинского и Большого театров начали проявлять интерес к реконструкции балетов. Начался период возрождения «первоначальных» постановок.

Во время лондонского турне 2000 года представители Мариинского театра посетили Мону Инглесби, которая жила в доме престарелых в Bexhill-on-Sea, и поблагодарили ее за спасение записей, столь важных для истории балета. Она была слишком слаба, чтобы увидеть их постановку. В интервью газете The Daily Telegraph Инглесби рассказывала, как она сохраняла документы, которые в то время никому не были нужны: «Я знала, что придет день, и они будут востребованы, чтобы вернуть нас к истокам. Я сделала все, что от меня зависело, чтобы их сохранить. Я знала, что так будет лучше всего».

©The Daily Telegraph, UK, 2006

http://www.business-lady.ru/09-1006/6.html

Бизнес-леди
сентябрь-октябрь 2006

Путь лебедя



Ее называли "Божественной" и "Восхитительной". Говорили, что она – "Белый Лебедь" и даже "Фея лебединой стаи". Одна девочка написала родителям: "Помните, вы рассказывали: тот, кто увидит фею, будет счастлив всю жизнь. Я видела живую фею – ее зовут Анна Павлова".
Весь мир лежал у ее ног. Но мало, кто задумывался, что ей приходилось быть не просто великой балериной, но и педагогом, репетитором, популяризатором и даже хореографом. Многие танцовщицы вели гастрольный образ жизни. Но только ей впервые в мире удалось создать собственную балетную империю и личный "брэнд" : "АННА ПАВЛОВА"
Тонюсенькая 8-летняя девчушка заворожено смотрела на сцену Мариинского театра. Там, в волшебном мире музыки, кружилась в танце Спящая красавица. "Мама! – вдруг твердо сказала девочка. – Я вырасту и буду танцевать в этом театре!"
Мать вздохнула. Куда уж дочери прачки грезить о сцене – не умереть бы с голоду… Но всю неделю после спектакля дочка Анечка плакала: "Хочу танцевать!", а потом заболела и начала таять как свечка. Пришлось перепуганной матери переговорить с танцовщицей Соколовой, которая отдавала ей белье в стирку. "Отведите вашу Анечку в балетную школу. Там одаренных детей берут за казенный кошт!" – посоветовала та. И повела мать свою Аню в балетную школу. Подумала: выгонят прачкину дочку и дело с концом. Но директор, осмотрев девочку, сказал: "Привозите, когда исполнится 10 лет".
В 1891 году "воспитанницу Анну Павлову" приняли в Императорскую балетную школу. Восторгам девочки не было границ, только мать ужасалась: "Это ж все равно, что в монастырь! Ведь там, говорят, не кормят, не поят и так холодно, что вода в кадке замерзает!"
Всё так и вышло. И кормили впроголодь, и поднимали затемно, и вода в умывальниках превращалась в ледяные иглы. Но ученицы не унывали – шалили и отлынивали от уроков, лет с 14-ти заглядывались на мальчиков-соучеников. Но не Аня! Тихая старательная девочка ни с кем не дружила, ничего не замечала и только рвалась в классы – к станку. Танцевать!

Старая графиня
В 1899 году 18-летняя Анна Павлова зачислена, наконец, в труппу прославленной Маринки. В тот памятный сентябрьский вечер балетные выпускники толпились у закрытого занавеса. Ужасно переживали, нервничали. А как иначе? Первый спектакль! И вдруг по кулисам понесся слух: "На спектакле старая ведьма!"
Аня ахнула и торопливо перекрестилась. Старшие говорят, помогает. И угораздило же всем известную графиню Бенкендорф притащиться на "Жизель"! Говорят, старуха любит баловаться предсказаниями: скажет гадость и улыбается. А потом еще и специально интересуется: сбылось ли пророчество?
Аня снова перекрестилась и выпорхнула на сцену. Конечно, пока она – не Жизель, да и Мирту, предводительницу вилис, получила толстая Люба Петипа. Но на то она и дочь балетмейстера! Зато Аня станцует вилису Зюльму. Роль хоть и маленькая, но с весьма выигрышным "антре".
Вилисы закружились в призрачном хороводе. На мгновение Люба Петипа оказалась рядом и прошептала завистливо: "Старуха тебя лорнирует!" Аня подняла голову: золотой лорнет, словно огромные выпученные глаза, уставился на нее из третьей ложи.
После спектакля Люба прижала Аню к кулисе и быстро зашептала: "Бенкендорфиха о тебе говорила! Хвалила, но сказала: "Эта от нас упорхнет! У нее крылья будут лебединые". Не иначе, тебе, Анька, Одетту в "Лебедином озере" дадут! А еще старуха сказала: любовь ты свою найдешь через тюрьму. Представляешь? – и Люба жадно заглянула подружке в глаза, будто пытаясь высмотреть – за что посадят бедную Аню. – А потом старуха брякнула: тебе судьба знаки подавать станет. Даже перед смертью знак будет. Вот ты у нас какая!" И Люба, фыркнув, понеслась рассказывать новость по гримеркам.
Аня опешила. Тюрьма, знаки, смерть… Другим пусть предсказывает такие глупости, а Аня Павлова ничего не боится! Пока она на сцене – ей ничего не страшно…

Предсказание Мариуса Петипа
Аня летела домой к матери, сияя, как начищенный пятачок – наконец-то, ей повысили жалованье. Теперь она, полноправная солистка, танцует Лизу в "Тщетной предосторожности", Нинию в "Баядерке", а впереди уже маячит партия Жизели. Только Одетты-Одилии, о которой она так мечтала, ей не видать. В этой роли блистает "царица" Мариинки – Матильда Кшесинская, бывшая фаворитка императора Николая II. Зато недавно сам Петипа предложил Павловой прелестную роль Флоры в своем балете.
История вышла как в романах! Петипа поставил "Пробуждение Флоры" для своей дочери Любы. Спектакль показали в конце сезона, чтобы не очень переживать, если толстая Люба опозорится. Но она провалилась с таким треском, что Петипа пришлось срочно искать замену. Тут он и вспомнил о своей ученице Павловой. Уж она-то была воистину грациозной и воздушной. Некоторые балетоманы даже сетовали: уж больно худа! Но великий балетмейстер сказал: "Моему балету ничего не нужно от вас, Анна. Только ваша полетность!" Правда, Люба перестала разговаривать с подружкой, а ее мать, балерина в прошлом, презрительно фыркала, проходя мимо. Говорят, они обе неделю не разговаривали с Петипа. Но он обозвал дочь "лентяйкой, которая сама виновата", жену – "потакающей курицей" и назло всем выпустил Павлову-Флору 10 сентября 1900 года – в лучшую неделю сезона.
Тоненькая, грациозная Аня привычно перекрестилась перед выходом. Опустила руки на бедра и провела ладонями к талии вверх – то ли заставляла себя подтянуться, то ли погладила себя, поощряя. Мгновение – и перед зрителями языческая богиня, томная и страстная. Каждое ее движение публика встречает рукоплесканиями. После спектакля Петипа шепчет: "Предрекаю: вы станете примой!" Уставшая Аня только улыбается…

Революционные веяния
Безумный 1905 год начался с Кровавого воскресенья, а к осени "революционные веяния" добрались и до императорской сцены. Как-то вечером Аня рассказывала матери: "Мы хотим требовать у Дирекции самоуправления!" Мать смотрела на остывший самовар и вздыхала: "Ты бы танцевала лучше, Нюрочка!" "Нюрочка" рассердилась и ринулась в свою комнатку – писать "Требования" к Дирекции, ведь ее, вместе с Фокиным и Карсавиной, выбрали в "комитет".
Прочитав петицию, директор Теляковский устроил грандиозную выволочку всей труппе. Балетные испугались и свалили всё на "комитетчиков". Один из струсивших крикнул Ане: "Мерзавка!" Павлова вспыхнула, разрыдалась. Из-за кулисы выскочил танцовщик Иосиф Кшесинский, брат Матильды, и залепил предателю пощечину. Через неделю Иосифа уволили. Не помогли даже просьбы сестры. А еще через пару дней в театр прибежал взволнованный Фокин: "Сергей Легат перерезал себе горло!"
Несчастный Сережа! Он был замечательным танцором, педагогом, балетмейстером. И очень совестливым человеком. Жена Мария заставила его подписать петицию, в которой труппа отрекалась от членов "комитета". Всю ночь Легат бредил и кричал: "Я поступил как Иуда по отношению к своим друзьям! Какой грех будет меньшим, Мария, в глазах господа: если я убью тебя или себя?" К утру он решил свою проблему…
На его похоронах рыдала вся труппа, и никто уже не вспоминал ни о возмутителях спокойствия, ни о предателях. Бледные и тоненькие Аня Павлова и Тамара Карсавина стояли, держась за руки. "Никогда больше никаких революций!" – прошептала Аня, и Тамара крепко сжала ей руку.

Лебединая песня
Выходить на сцену стало тяжело. Выручали концертные выступления. Однажды Павлову с партнером попросили выступить на благотворительном концерте в пользу мало оплачиваемых хористов оперного театра. Да вот беда: партнер заболел. Аня кинулась к Фокину: "Миша, выступи со мной!" Фокин только руками развел: он занят в спектакле. "Но помочь могу! – улыбнулся он. – Сочиню для тебя танец-монолог". Все знали: Фокин, хоть и прекрасный танцовщик, но грезит хореографией. Неужели, правда, сочинит? За одну-то ночь?!
Наутро новоявленный хореограф показал вариацию Лебедя на музыку Сен-Санса: "Смотри – раскинулись руки-крылья. Лебедь поет прекрасную песню, качается на волне и застывает, пряча голову под крыло". Анна вздохнула: "Как грустно. Он умер?" Фокин взвился: "Что за глупости? Он уснул!"
Милый Миша, он и сам не понимал, что сочинил. Шедевр – новое слово в балете! Публика приняла "Лебедя" восторженно. И когда зазвучал шквал аплодисментов, Аня вдруг вспомнила, как пророчила старуха Бенкендорф: будут у Ани сильные крылья. Что ж, "Лебединое озеро" в Мариинке ей не удалось станцевать, но, может, графиня говорила об этом лебеде?..

Алые розы
На масленице 1908 года Анна стала задерживаться после спектаклей. Конечно, теперь она уже – прима балетной труппы. Но совсем не поэтому прибегала домой под утро – щеки горят, глаза блестят. Мать сразу поняла и обрадовалась – кажется, у ее недотроги появился сердечный друг!
Виктор Эмильевич Дандре, обрусевший потомок французского аристократического рода, был образован, богат, влиятелен, служил в Сенате. А как потрясающе ухаживал! Недавно снял шикарную квартиру на Итальянской улице, украсил антикварной мебелью, картинами и повез туда Анну. "Позвольте, Божественная! – поднял на руки и пронес по анфиладе роскошных комнат прямо в… танцзал – огромный, залитый солнцем и блеском зеркал на все стены. – Я буду рад, если здесь вы разучите еще одну великую роль. И может быть, однажды вы впустите меня…"
Как не впустить?.. А по Петербургу уже поползли сплетни. Грязь! Будто Павлова отваживала ухажеров, чтоб продаться подороже. А тут еще сам Дандре с глупо-влюбленной улыбкой превозносил "обожаемую Анну" на всех углах. А как-то после спектакля встретил, лихорадочно блестя глазами: "Выходите за меня замуж!" Анна окаменела. Ну, разве он не понимает: Павлова не может быть ни чьей женой. Ведь это – прощай, театр! А для Анны танец – жизнь…
Наверно, отказ отразился на ее выразительном лице, потому что Дандре вдруг опустился на одно колено и протянул огромный букет: "Умоляю!" Анна машинально взяла букет, развернула… Розы. Огромные алые розы! Все поплыло перед глазами. Вспомнился ее первый, еще ученический, выход на сцену Мариинки. Тогда она, выполняя сложный пируэт, не устояла и грохнулась прямо на суфлерскую будку. Зал захохотал. А ей пришлось встать, вымученно улыбаясь, поклониться публике и повторить пируэт. Чуть живая, влетела она за кулисы, и кто-то протянул ей алую розу. В насмешку? Или специально? Ведь красный цвет – знак беды…

Упорхнула!
В начале 1909 года Фокин привел к Анне Сергея Дягилева. Плотный, вспотевший, похожий больше на пекаря-кондитера, чем на ценителя изящных искусств, тот начал уговаривать Павлову: "Уже несколько лет я устраиваю "Русские сезоны" в Париже. В мае – июне решил показать балет. Хочу познакомить Париж с Вами!"
Аня встрепенулась. Конечно, она и раньше ездила на гастроли: Стокгольм, Копенгаген, Лейпциг, Прага. Но ведь тут – Париж! К тому же долгие гастроли – удобное решение затянувшегося романа с Дандре: уехала и ничего не надо объяснять.
После ухода Дягилева Аня спросила Фокина: нельзя ли станцевать "Лебедя"? Миша вздохнул. Конечно, в "Лебеде" Аня неподражаема, но Дягилев, не смущаясь, объяснил Фокину, что хочет показать в Париже своего протеже и нежного друга – Вацлава Нижинского. Фокин сочинил специально для него балеты "Павильон Армиды" и "Сильфиды". А Павлова должна выступить просто партнершей Вацлава и самого Фокина в "Клеопатре". Словом, не она будет звездой. Но ей, об этом говорить не надо…
Можно подумать, Анна и сама не поняла! Конечно, и на ее долю выпала часть грандиозного триумфа. Но лишь часть… А ведь она – прима русского балета и достойна показать миру свое искусство!
Она безжалостно бросила Дягилева, взяв другого импресарио. Партнером уговорила стать московского танцовщика Михаила Мордкина – даже к имени не пришлось привыкать. В Нью-Йорке и в Лондоне ее встречали огромные афиши: "Анна Павлова". Не "Императорский балет" – как на афишах Петербурга, не "Труппа Дягилева" – как в Париже. Теперь именно ее имя – символ балета.
Разъяренный Дягилев слал депеши, упрекал в жадности. "Да, в Америке каждое мое движение стоит доллар!" – смеясь, гордилась Анна. А в Лондоне она получала по 1200 фунтов в неделю – больше ее годового жалованья в Мариинке – и могла заплатить театру громадную неустойку в 21 тысячу рублей. Но главное, за границей Анна могла танцевать, что хотела. И все чаще выбирала "Лебедя". А как-то, стоя за кулисами, вдруг вспомнила слова графини Бенкендорф: "Упорхнет она от нас!" Вспомнила и засмеялась. Сбылось: упорхнула. И крылья оказались сильными – лебедиными!

"Дело" Дандре
В феврале 1911 года Павлова гастролировала по Америке. Перед репетицией ей подали телеграмму. Открыла – не поверила. Дикость какая-то! Сенатор Нейдгарт вызывает ее в Россию "для дачи показаний". Каких еще показаний?! У нее контракт с Метрополитен-опера. Она танцует "Жизель" и "Лебединое озеро". Зачем она поедет в Россию? Там "Лебединое" никто ей не предлагает! И что за длинная телеграмма… "показаний в связи с делом Виктора Дандре". Буквы поплыли перед глазами. "Немедленно! – закричала она секретарю. – Билет в Россию!"
Виктора арестовали 28 декабря. Ревизия обнаружила растрату при постройке Охтинского моста, а Дандре эту стройку курировал. Анна не верила в виновность Виктора, зато была наслышана, что царившая на сцене Маринки всесильная Матильда Кшесинская поклялась, что не допустит возвращения Павловой в театр. И потому в интервью петербургским газетам "несравненная" начала раскрывать "тайны жизни уехавшей примы", прозрачно намекая, что Дандре растратил деньги на свою заграничную любовницу, читай – ее, Павлову. Анна читала газеты и возмущалась: идиоты! Зачем ей чужие деньги при ее-то фантастических заработках?! Ну погодите, черти, во главе с сенатором: Анна Павлова найдет на вас управу!
Так и вышло. Недолго Дандре просидел в тюрьме. Его выпустили под колоссальный залог в 35 тысяч рублей. Газеты раструбили, что его выкупил брат. Пусть считают так и дальше. Это Павловой только на руку. Тем более, что она задумала немыслимое. Дандре выпустили под подписку о невыезде. Но нечего перебиваться в стране, которая никого не ценит! Словом, Анна убедила Виктора тайно уехать в Европу. Правда, после этого возвращение в Россию Дандре будет заказано. Но он не в претензии. Он будет жить там, где живет Анна.
И как она обходилась без него? Импресарио, администраторы, секретари, – Виктор Дандре один заменил их всех. И как она жила одна среди чужих и говорила, что ни за кого не пойдет замуж? Да как она вообще жила без Виктора?.. Права оказалась пророчица Бенкендорф: только увидев Виктора в тюрьме, Анна поняла, что любила, любит, не может не любить…
Они обвенчались тайно. Перед визитом в церковь Павлова поставила условие: "Если хоть кому скажешь, что мы – повенчаны, я буду отрицать. Да я лучше под поезд брошусь, чем стану какой-то "мадам Дандре". Я – Анна Павлова!" Виктор условие принял – счастье важнее имен.

Полет
Говорят, разъездной жизнью трудно жить. Да Анне все равно, лишь бы танцевать! За год она изнашивает 2 тысячи пар балетных туфель. И куда ни приезжает, президенты и монархи всего мира устраивают приемы в ее честь. От короля Испании ей много лет приносили букет перед каждым выступлением, где бы она ни концертировала. Она зарабатывает баснословные гонорары – до 600 фунтов за вечер – самые большие деньги в балете. Но может выступать и задаром. Однажды в Мексике она выступала в парке – прямо под проливным дождем или в Индии, где ей пришлось дать половину спектаклей бесплатно. У большинства сидевших прямо на земле перед театром зрителей не было денег.
Что ж, она была счастлива – ее ждал весь мир. И был дом, куда она, выгнанная из России, могла вернуться. Лондонский Айви-Хаус – Дом в Плюще, окантованный парком с озером и подстриженной лужайкой на английский манер. Просторные комнаты, огромные камины, тяжелые гардины на стенах и ковры на полу – всё тоже типично английское. Но быт в этой английской усадьбе наладился совершенно русский – здесь ставили самоварчик, ели гречневую кашу, пекли черный хлеб. На кухне Анна приютила повара Владимира. Во время обеда он, уже подслеповатый и полнеющий, бочком просачивался в столовую, интересуясь: угодил ли "мадам Нюре"? И стоило кому за столом зазеваться, быстро подкладывал на тарелку еще кусочек, еще ложечку. Ведь все они – такие худышки, особенно, сама "мадам Нюра".
"Худышки" – ученицы балетной школы, которую Анна устроила тут же в Айви-Хаус. С 10 утра только и слышно: держи спину, тяни носочек. Великая балерина Анна Павлова ползает на коленях вокруг учениц, выправляя движения их ног. Окружающие шепчутся: своих детей Бог не дал, вот и возится с чужими. Глупости! Анна Павлова задумала невиданное – она станет не просто гастролирующей балериной (мало ли и до нее балетных бедолаг мыкалось по свету!) – она создаст собственную балетную империю, куда будет входить не только постоянная труппа, но и балетная школа, которая станет готовить танцовщиков, а это значит, у нее, великой Павловой, появится надежная опора.

Кровавый рубин
Сегодня Анна волнуется как девчонка. В Айви-Хаус ждут гостя – знаменитого композитора Камилла Сен-Санса, автора музыки ее "Лебедя". Наконец, он приехал – седовласый, но еще прямой. Анна летит к нему прямо с террасы. "О, Божественная! – Сен-Санс целует ей руки. – Вы дарите людям счастье!"
Павлова взмахнула руками: "Я покажу и вам счастье!" Она подхватила юбку и, как девочка, смеясь, понеслась к пруду. Оторопелый композитор увидел, как хрупкая женщина обняла подплывшего на ее зов лебедя. И птица, способная ударом крыла перебить человеку руку, радостно заклекотав что-то, обвила голову Анны грациозной белой шеей. А "фея Павлова", прижавшись нежной щекой к жесткому клюву, проговорила: "Видите, маэстро! Мы из лебединой стаи!"
После обеда Сен-Санс играл в музыкальной гостиной. Анна слушала, печально уронив голову на руки. Потом пошла провожать гостя, долго махала ему вслед, вытирала слезы. Когда возвращалась, ее остановил Тимофей, русский мужик, неизвестно как очутившийся в далекой Англии и приставленный теперь ухаживать за лебедями: "Барыня! Опять лебедь сдох. Четвертый за лето. Не приживаются они тут…"
Анна вскинула голову и вдруг закричала: "Но мы же прижились! Пусть и они стараются! Мы тоже не просились на чужую землю!" И зарыдав, она кинулась в дом – прямо в объятия Дандре. Он-то всегда там, где нужен…
А через пару недель Анна танцевала "Лебедя" в Ковент-Гардене. Уже вышла на сцену, привычно перекрестилась и застыла. На груди вместо обычной жемчужной броши тусклым огнем светился… алый рубин. Костюмерша, видно, напутала. Но Анна вдруг вспомнила, как Фокин убеждал ее когда-то: лебедь уснул. Нет, Миша был не прав – лебедь умер! На груди у него – кровавая рана. И она, Павлова, танцует теперь "Умирающего лебедя"…

Неправильный мир
Уже не первый год Анна ждала нового слова в хореографии. Пыталась даже организовать курсы молодых хореографов в своей труппе. Терпение кончилось… и она начала сочинять сама. Поставила несколько балетов, особенно удались "Осенние листья". Конечно, ей повезло – она сумела-таки создать свою труппу, свою школу. Но все это требует громаднейших денег. Приходится соглашаться на рекламу. Когда впервые в 1913 году она увидела в Лондоне автобус, на котором крупнейшими буквами было написано: ANNA PAVLOVA, она попросту расплакалась от досады. Но Дандре сбегал куда-то к "автобусному начальству" и принес кругленькую сумму. Конечно, приходится "поступаться принципами". В Нью-Йорке для рекламы какой-то пасты распечатали огромные плакаты, где Анна оказалась в 5 раз больше самой себя – с пышными формами и бедрами как у рождественской индейки. А что делать – реклама помогает кормить труппу. К тому же каждый месяц, с тех пор как в 1917 году в России случилась эта ужасная революция, Павлова отправляет в родную Мариинку огромные посылки – ведь там, говорят, нечего есть. И вот, пожалуйста, – статья в "Правде". Вернувшаяся на Родину балерина Викторина Кригер рассказывает в газете, как жирует за границей "буржаузка" Павлова, и призывает ничего от нее не принимать. И голодные балетные отказались от Аниных посылок! "Им же надо хорошо питаться! – кричала Анна. – Иначе – дистрофия. Они умрут! Как ты не понимаешь, Виктор!" И она била ни в чем неповинного Дандре балетными туфлями. А он, как всегда терпеливо, пытался сдержать ее в своих теплых объятьях.
По ночам Анне снился запах русского сена. Она даже приказала скосить траву в своем огромном парке. Но трава не пахла. Ах, почему тут, за границей, такой неправильный мир?..

Знак беды
В 1929 году у Анны что-то стряслось с коленом. Лечилась – не помогло. Боль мучила постоянно. К тому же стало пропадать дыхание. Частенько после спектакля Анна падала прямо в кулисах. В гримерку ее несли на руках.
Но наутро она снова вставала к станку. Как же иначе? На ней держится вся труппа – кто пойдет смотреть балет без нее, великой звезды? И Павлова начинала заниматься еще ревностней. Дандре пытался отговаривать ее. Тогда Анна гнала его вон, швыряясь чем попало: "Я должна кормить вас всех! Так не мешайте же мне делать это!"
Приходилось сокращать программу. Конечно, время уходит, забирая силы, ей уже под 50. Мало кто из балерин танцует в таком возрасте. Но ведь публика до сих пор обожает ее – билеты на новое мировое турне давно проданы. Надо просто отдохнуть, расслабиться. Иначе, Виктор прав, она просто сгорит…
В парижском предместье Сен-Жермен жила ее подруга – Наталья Труханова. К ней Анна и приехала. Сразу же после завтрака Наталья потащила ее в розарий: "Знаю, ты не любишь алых роз, но эти – белые. Помоги пересадить!" Анна наклонилась над кустом и вскрикнула: в палец вонзился шип. Тонкое, измученное лицо Павловой стало совсем прозрачным: "Это знак, Ната. Тот самый, о котором когда-то говорила старуха Бенкендорф – знак беды. Мы с этой розой теперь одной крови. И умрем вместе – она и я". Наталья руками замахала: "Разве можно столько лет старое пророчество вспоминать? Да и розочка моя здоровая и молоденькая".
Но через несколько месяцев Наталья с ужасом увидела, что куст белых роз покрывается чем-то темно-красным. Пятна, похожие на засохшую кровь, поползли от корней к цветам. И куст стал мертвенно-ржавым…
Наталья кинулась телеграфировать Дандре. Ответа не было. И только на другой день в газетах она прочла: "23 января 1931 года на гастролях в Гааге скончалась великая балерина Анна Павлова".
Анна простудилась в поезде. В Гааге врач констатировал грипп: "Надо вылежать и пить лекарства!" Павлова, кашляя, отмахнулась: от лекарств у нее кружилась голова. Один спектакль все же отменили: температура у Анны стремительно подскочила. Впервые за все время своей 30-летней карьеры она не вышла на сцену. На третий день болезни она уже бредила. Около полуночи открыла глаза, привычно перекрестилась и сказала: "Приготовьте мой костюм Лебедя!"
Кто знает, в какой волшебный мир она полетела?..
А лет 10 назад в культурных кругах России начались разговоры – хорошо бы прах великой балерины вернуть на Родину. Пресса даже называла дату. Но видно, лебединая душа еще не нашла в себе сил вернуться в Россию. Разговоры затихли. Лебедь пока не прилетел…

Елена Коровина