Тише мыши

Постановщики оперетты «Летучая мышь» в Большом театре не только плохо сделали свою работу, но и испортили работу музыкантам

Петр Поспелов
"Ведомости" ,19.03.2010, 48 (2566)

Успехи отечественной оперной режиссуры растут не по дням, а по часам, подкрепляясь также успехами отечественной оперной сценографии. Раньше, если тебе не нравилось происходящее на сцене, ты мог отвернуться и слушать только музыку. Теперь же взята новая планка. Режиссер Василий Бархатов и сценограф Зиновий Марголин, поставившие в Большом театре оперетту Иоганна Штрауса «Летучая мышь», посчитали нужным построить декорацию и расположить певцов в такой глубине сцены, чтобы их голосов не было слышно, как бы тихо ни старался играть оркестр.

В тех случаях, когда певцы все же выходили на авансцену и пытались спеть там свои арии или же куплеты, хору и статистам было дано указание максимально громко откупоривать бутылки с шампанским либо устраивать на сцене беготню с потасовками, чтобы по возможности отвлечь слушателей от исполняемого. Самим же артистам было вменено в обязанность отвлекать аудиторию от собственного пения как можно менее уместными действиями — например, во время исполнения сольного номера снимать обувь и истерично колотить ею по реквизиту.

В те моменты, когда никто не пел, можно было оценить искусство дирижера Кристофа-Матиаса Мюллера и игру оркестра. В первом составе были заняты хорошие артисты — как свои, так и приглашенные: Динара Алиева (Розалинда), Анна Аглатова (Адель), Крезимир Шпицер (Айзенштайн), Эндрю Гудвин (Альфред) и др. Однако высказываться о достигнутых ими музыкальных высотах в условиях взаимного неслышания было бы некорректно.

Хочется спросить: бывают ли на репетициях директор театра, его музыкальный руководитель, руководитель оперной труппы? Если да, то ни у кого из них, видимо, нет возможности вмешаться, дабы хоть как-то смягчить надвигающуюся катастрофу. Что чиновник, что музыканты людям театра не указ. Театрального же руководителя в Большом нет. Получается, за результат никто не отвечает.

В этом Большой театр уникален. Это единственный театр России, где постановщики пользуются абсолютной творческой свободой. Так, например, в Мариинском театре Валерий Гергиев самолично меняет мизансцены — бывает, за час до премьеры, и Бархатов с Марголиным, плодотворно работавшие там, могут об этом рассказать. Во всех остальных театрах есть главные режиссеры, с мнением которых приглашенные должны как-то считаться. В Европе в театрах, что много правильнее, есть худруки и интенданты.

За свободу творчества или против нее мы голосовать сейчас не будем. Но картина складывается следующая: оперные спектакли серьезного качества, хотя и очень субъективные по трактовкам, последние годы в Большом ставит один только Дмитрий Черняков. Все остальные приглашенные мастера работают ниже собственных возможностей: этому заказчику все сойдет.

Но Большой театр знает один секрет мести режиссерам и сценографам. К премьере нужно выпустить буклет со статьями первых интеллектуалов страны. В сопоставлении с ними деяния постановщиков будут выглядеть особенно убого. Так и в этот раз. В буклете мы читаем про «фрачную жизнь», про «воздух Вены», про «запрет на неостроумие». Ничего более далекого от этих понятий, чем новый спектакль Большого театра, придумать невозможно.

http://www.vedomosti.ru/newspaper/artic ... /19/228585

Певцы Большого театра не осилили разговорный жанр
18 марта, 18:40 Ольга Романцова

Оперетту «Летучая мышь» Иоганна Штрауса, премьера которой состоялась 17 марта в Большом театре, называют жемчужиной венской оперетты. В интерпретации режиссера Василия Бархатова жемчужина больше напоминает бижутерию в красивой упаковке.

У молодого режиссера Василия Бархатова богатая фантазия. В каждом спектакле ему удается придумать какой-нибудь интересный постановочный ходы или мизансцену, которую вспоминаешь спустя несколько лет после спектакля. Для «Летучей мыши» режиссер нашел свою изюминку: взял да и отправил ее героев в морской круиз на корабле с говорящим названием «Штраус».
Идея хоть и не нова (можно вспомнить как минимум десяток оперных постановок, события которых разворачивались на борту корабля), но дает возможность для интересных режиссерских находок. Например, пассажиры в «Летучей мыши» поднимаются на корабль еще на звуках увертюры. Среди них есть элегантная дама с собачкой, еще одна дама с двумя большими собаками, инвалид в специальном кресле. Безбилетник — тенор Альфред (Эндрю Гудвин) — несколько раз пытается пробраться через контроль, но его опять вытаскивают на трап.
Забавно выглядит и продолжение истории. Во втором акте корабль «Штраус» тонет в разгар вечеринки у князя Орловского — в его иллюминаторах вместо голубого неба появляются вода и рыбы. В финальном акте пассажиры выныривают из воды в вымокших платьях от модельера Игоря Чапурина и надувных спасательных жилетах, а водолазы поднимают на берег чемоданы.

Трудности перевода

Только вот интересного замысла для успеха спектакля недостаточно. Проблема «Летучей мыши» не только в том, что у Бархатова, поставившего ее по оригинальному либретто, смутные представления о стиле и особенностях венской оперетты вообще и венского юмора в частности. В России об этом мало кто знает. Режиссер пока не умеет воплощать свой замысел через актерскую игру. В оперных постановках эти просчеты возмещает музыка. В оперетте с музыкой спорят комические диалоги. В них вся соль, но в эти моменты «Летучей мыши» артисты порой выглядят беспомощно. Ведь ни одна из комических разговорных сцен не вызывает смеха в зале.

Досье
Василий Бархатов окончил в 2005 году РАТИ (факультет музыкального театра, кафедра режиссуры и мастерства актера музыкального театра, мастерская Розетты Немчинской). Его дипломными спектаклями стали «Дневник исчезнувшего» по произведениям Леоша Яначека («Геликон-опера») и оперная дилогия, объединившая произведения «Директор музыки», «Сначала музыка, потом слова» Антонио Сальери и «Директор театра» Вольфганга Амадея Моцарта (Ростовский государственный музыкальный театр).
Бархатов поставил в Мариинском театре оперы «Москва, Черемушки» Дмитрия Шостаковича (2006), «Енуфа» Леоша Яначека (2007), «Бенвенуто Челлини» (2007), «Отелло» (2007), «Братья Карамазовы» (2007). В 2007 году поставил мюзикл «Призрак замка Кентервиль» в Иркутском музыкальном театре им. Загурского, в 2009-м — мюзикл «Шербурские зонтики» Мишеля Леграна в санкт-петербургском театре «Карамболь». В 2009 году дебютировал в драматическом театре, поставив «Разбойников» Шиллера в Московском театре имени Пушкина. В 2010 году в рамках фестиваля российского искусства Rouskoff на сцене Национального театра Ниццы состоялась премьера грандиозного театрализованного циркового шоу в его постановке: спектакль «Аврора. Спящая красавица» на музыку Чайковского играли артисты российского театра-цирка «Кракатук».

Контакту артистов и зала мешает сложносочиненная система перевода. Герои говорят и поют по-немецки, при этом перевод вокальных фрагментов дают бегущей строкой, а вот диалоги произносят по-русски два диктора — мужчина и женщина. Причем говорят они с интонациями переводчиков фильмов с пиратских DVD, унифицируя и русский перевод либретто, и дополняющие его оригинальные диалоги драматурга Максима Курочкина. Зачем в спектакле нужны дикторы? А вот для чего: разговаривают артисты значительно тише, чем поют, и до зрителей, сидящих дальше партера, не долетают даже интонации. Вот и пришлось бы им не слушать диалоги, а читать.
Сцена из оперетты "Летучая мышь" в Большом театре


Дезориентация в пространстве роли

Характеры героев невнятны, поступки не всегда мотивированны, режиссерские трактовки порой грешат банальностью. К примеру, Альфред, влюбленный в Розалинду — жену главного героя Айзенштайна, оказавшись с ней тет-а-тет в каюте, тянется в основном к бутылкам. Хотя по логике должен был поступить с точностью до наоборот.
Князь Орловский (Анна Стефании) — у Штрауса загадочный мужчина с женским голосом — в спектакле превратился в женщину с неумело наклеенными усиками и наглыми поступками. То вытащит из платья одной дамы прокладки, увеличивающие грудь, то обсыплет другую кубиками льда, то ожерелье с кого-нибудь сорвет. И все молчат, только кривятся. Зажигательный чардаш, который поет на балу Розалинда, переодетая венгерской графиней, тоже не узнать. В новой «Летучей мыши» он превратился в затянутый эстрадный номер. Исполняя его с микрофоном, Розалинда (Динара Алиева) периодически кого-нибудь толкает и явно мается от скуки.

Литры воды и шампанского

На сцене все поливают друг друга шампанским и купаются в фонтане с настоящей водой — находки, больше напоминающие новорусские вечеринки. Но сколько ни лей шампанского или воды, «Летучей мыши» не взлететь и даже не оторваться от земли. Не спасают ни интересная работа дирижера Кристофа-Маттиаса Мюллера, ни слаженное пение, ни обаяние горничной Адели (Анна Аглатова). Нарядная упаковка — сценография Зиновия Марголина в стиле хай-тек и элегантные костюмы Чапурина — тоже не могут исправить ситуацию.
И сколько бы ни говорили в предпремьерных интервью о достоинствах оригинального либретто, на первый план выходит сюжет «Летучей мыши», знакомый по советской трактовке: Розалинда разыграла мужа, который вместо тюрьмы отправился на бал.

Адрес статьи: http://www.gzt.ru/topnews/culture/-gero ... 96621.html

// 19.03.2010 "Время новостей"
"Титанику" посвящается
В Большом поплыла «Летучая мышь»

Сюжет оперетты Штрауса вроде бы всем известен. Трудно найти человека в России, что не помнил бы божественную импровизацию господина Айзенштайна про приятеля, у которого и собаку, и жену звали Эмма, про переодевание добропорядочной жены Айзенштайна в костюм Летучей мыши и про то, как вдохновенно этот самый господин Айзенштайн охмурял на балу у князя Орловского свою собственную жену. Так, да не так: герой сочиненной Штраусом оперетты действительно ухлестывал на балу за неузнанной родной женой, всего же остального не было. В 1874 году в костюм Летучей мыши была одета не Розалинда, а приятель главного героя Фальке (его в советском фильме играл Виталий Соломин). За пару лет до событий, развернувшихся на балу у князя Орловского, друзья вдребезги пьяные возвращались с другого маскарада, и безответственный Айзенштайн не доставил Фальке домой, а бросил спать на городской площади. Когда бедолага пробудился в летучемышином костюме, над ним хохотал весь город, и Фальке решил при случае отомстить. Собственно, все, что происходит в оперетте, -- результат интриги Фальке, который убедил друга поехать на бал вместо посадки в тюрьму, а затем сообщил жене Айзенштайна, куда отправился ее муж.
Младой режиссер Василий Бархатов (сделавший несколько оперных спектаклей в Мариинке, в том числе отмеченных «Золотой маской» «Братьев Карамазовых») решил обратиться именно к изначальному сюжету. Но своеобразно -- кардинально поменяв время и место действия.
Теперь все события «Летучей мыши» происходят на круизном лайнере «Штраус»; время действия -- примерно 70-е годы ХХ века. Пока оркестр, руководимый Кристофом-Маттиасом Мюллером, осторожно разбирается с завитками знаменитой увертюры, на сцене происходит посадка пассажиров на этот самый лайнер. Понятно, что все это люди очень не бедные: в очереди к трапу стоят гламурная девица с живыми собачками, высушенные, хорошо выкрашенные дамы и самодовольный инвалид в кресле на колесиках. Сквозь матросов, проверяющих билеты, пытается прорваться явно не принадлежащий к богатеям решительный Альфред с походным рюкзачком за плечами, но его выдворяют; в итоге он ухитряется влезть и спрятаться в спасательной шлюпке.
Альфред (роль досталась обаятельнейшему и не боящемуся никаких режиссерских задач Эндрю Гудвину) в версии Василия Бархатова -- юный тенор, охмуряющий влиятельную примадонну Розалинду (Динара Алиева). Альфред влезает в окно ее каюты; опустошает мини-бар; резво отправляется в душ -- выходящим оттуда в халате Айзенштайна его застает капитан корабля, который должен взять Айзенштайна под арест.
Эта обязанность капитана корабля, который, как и положено по немецкому тексту, поет принадлежащую в оригинале начальнику тюрьмы песенку о том, как в его тюрьме хорошо, вызывает некоторое недоумение. Впрочем, это не первый момент, когда оригинал морщится, не желая укладываться в рамки придуманной Бархатовым истории. До того горничная Адель (Анна Аглатова) пыталась отпроситься у хозяйки на вечер, придумав историю про заболевшую тетушку. Вопрос -- куда она может отправиться? С лайнера долой -- а тот что, ждать ее будет? Или тетушка живет (и болеет) где-то в машинном отделении?
Тюрьма (в которую вроде бы должен отправиться Айзенштайн) в спектакле вообще отсутствует -- в финале действие происходит... на пристани. В финале второго акта гости на балу разгулялись так, что лайнер пошел ко дну, и вот в третьем пассажиры по одному вылезают из моря на пирс, а на заднике (видеопроекция) продолжает уверенно тонуть корабль, погружаясь в пучину носом вниз, пока весь не скроется.

Потому Альфред, которого вроде бы отвезли в темницу вместо Айзенштайна, обнаруживается не в камере, а в лодке, и все финальные разборки супругов происходят на пирсе.
Общая история хрустит, ломается и не особенно убеждает, но это не значит, что в режиссерской работе нет ничего хорошего. «Летучая мышь» наполнена мелкими игрушками, симпатичными деталями, на которых с удовольствием останавливается взгляд. Начиная с того самого мини-бара в каюте Розалинды (Альфред деловито сливает в большой бокал все мелкие пузырьки -- боже, что за смесь должна была получиться!), продолжая дуэтом Розалинды и ее беспутного мужа (Крезимир Шпицер) на балу -- парочка стоит на высоком балконе, герой позади героини, руки героини распахнуты (гомерически смешная отсылка к кэмероновскому «Титанику») и заканчивая журналисточкой на пирсе, что позирует перед телекамерой на фоне тонущего корабля, и торжественно шествующими через сцену водолазами в полном облачении. Правда, во втором действии, когда гости пускаются в разгул, вкус отказывает режиссеру (без корпулентных дам, купающихся в фонтане из шампанского, стоило бы обойтись), а хореограф Денис Бородицкий предполагает, что танцующих артистов лайнер набрал прямо в матросском кабаке, но... ладно, во время танцев можно и зажмуриться.

С музыкой на премьере возникли некоторые проблемы -- казалось, периодически артисты не слышат оркестр (не поручусь, видели ли они дирижера -- действие в основном сильно задвинуто в глубь сцены). Но более всего слушанию «Летучей мыши» мешало странное решение постановщика, касающееся диалогов. Как и положено в приличном театре, пели «Летучую мышь» на языке оригинала, то есть на немецком; говорили (а ведь в оперетте не только арии, но и шуточки) тоже по-немецки.
Когда артисты пели, на экранах шли русские титры, как всегда в опере; когда же шли диалоги... По громкой трансляции в зал шел русский перевод!
То есть слышали мы не актеров, а дикторов, которые старались интонировать в меру своих возможностей и даже что-то играть.
Катастрофическая звуковая каша.
Что хорошо без оговорок -- работа художников. Зиновий Марголин выстроил отличный корабль, многоуровневый, многосветовой. Особенно хорош второй акт, бал, что происходит в огромном пространстве с несколькими уровнями иллюминаторов: в нижних проплывают рыбы, в верхних облака; когда же лайнер начинает тонуть и в верхних вскипает пенная вода, -- это один из самых эффектных моментов спектакля. Ответственный за костюмы Игорь Чапурин рассказал о светском обществе с шиком и иронией -- редкостное сочетание. В общем, есть тут на что посмотреть и есть чему порадоваться. А огрехи... Что ж, это первый опыт постановки «Летучей мыши» в Большом и первая ее версия, отличная от привычного советского либретто. Будем надеяться, не последний и не последняя.

Анна ГОРДЕЕВА
http://www.vremya.ru/2010/45/10/249817.html

Да ,корабли в БТ запоминающиеся ,что в "Корсаре",что в "Летучей мыши",пора открывать наверное уже свой судостроительный завод.

http://www.izvestia.ru/culture/article3139865/

Большой театр попал в мышеловку
Мария Бабалова

Впервые в своей истории Большой театр замахнулся на легкий жанр и решил приручить "Летучую мышь" Иоганна Штрауса. Более того - проявив необыкновенную легкость мысли, предложил считать эту премьеру второй частью "венского" диптиха. А первой счесть "Воццека" Альбана Берга, которого презентовали в ноябре. БТ не испугался, что от такого "венского штруделя" у публики начнется несварение. За рождением чуда музыкальной кулинарии наблюдало немало знаменитостей: Наина Ельцина, Галина Волчек, Алла Демидова, Александр Шохин, Михаил Швыдкой...

"Летучая мышь" имеется во всех музыкальных театрах Москвы. Но Большой охотился за ней с маниакальным упрямством, хотя и комплексовал по поводу этого желания. Пытался всех убедить в том, в чем и убеждать-то не надо. Оперетта хорошая, и обращаться к ней не гнушались Герберт фон Караян, Карлос Кляйбер и Николаус Арнонкур. Появляется она регулярно на афишах всех лучших оперных домов мира.

Было любопытно, какой выбор сделает Большой. Либо выдаст нечто эпатажное в духе постановки Ханса Нойенфельса для Зальцбургского фестиваля. Либо представит респектабельный спектакль, почти как на сцене Covent Garden в Лондоне. Но неспроста музыкальный руководитель Большого Леонид Десятников начал свое выступление на презентации премьеры цитатой из иронической прозы Юлиана Тувима: "Велики и неисчислимы мерзости сценического зрелища, именуемого опереттой. Нищета идиотского шаблона, тошнотворной сентиментальности, дешевой разнузданности, убийственных шуточек, хамство безумной роскоши"...

Приглашать всемирно известных мастеров театр не стал, а собрал начинающих специалистов. Ставка на юношеский максимализм себя не оправдала, явив на сцене Большого театра новый жанр "музыкальной катастрофы". Как в прямом смысле (в финале все придумки спектакля благополучно идут ко дну), так и в переносном. Высокая оперетта превратилась в кабак.

Первые минуты, что звучит увертюра, публика любуется выстроенным на сцене шикарным лайнером "Штраус" (впечатляющая работа сценографа Зиновия Марголина). На борт корабля поднимаются "богатые и знаменитые" с чемоданами, левретками и конечно же любовниками в придачу. Зал замирает в предвкушении интригующих событий и непредсказуемого развития сюжета. В надежде увидеть, быть может, что-то сродни феллиниевскому шедевру "И корабль плывет"...

Однако присутствие молодого и модного режиссера Василия Бархатова в спектакле вообще незаметно. Нет ни сюжета, ни характеров. Если первое действие хотя бы поставлено по принципу "ходи туда-сюда", то во втором, ключевом, акте все недвижимо. От скуки публика начинает зевать в голос, несмотря на то, что к финалу красивая картинка оборачивается грязным дебошем. Артисты успевают и в фонтан нырнуть, и на танцах подраться. А вот любимой во всем мире публикой игры "Угадай гостя на балу Орловского" нет. Этот, как правило, шикарный вставной номер в спектакле не предусмотрен. В упомянутой, например, постановке Covent Garden пел Шарль Азнавур. В спектакле Большого театра органично смотрелись бы Маша Распутина или Дима Билан.

В антрактах народ уходил, отплевываясь от пошлых шуточек и гэгов - типа "акта любви" между Айзенштайном и доктором Фальком или игры с "грудями" князя Орловского. Присутствующие с ностальгией вспоминали советскую версию "Летучей мыши", сделанную по либретто Николая Эрдмана и Михаила Вольпина. Интересная задумка впервые в России представить оригинальное немецкое либретто Карла Хаффнера и Рихарда Жене на основе фарса немецкого драматурга Юлиуса Родериха Бенедикса "Тюремное заключение" и водевиля французских авторов Анри Мельяка и Людовика Галеви "Полуночный бал" завершилась плачевно.

За дирижерский пульт БТ пригласил дебютанта в оперетте швейцарца Кристофа-Маттиаса Мюллера. Как бы хотелось увидеть на его месте Владимира Юровского, входящего в пятерку приглашенных дирижеров Большого театра. В 2003 году на Глайнд-бёрнском фестивале он сделал блестящую "Летучую мышь". А тут оркестр был лишен драйва, ансамбли солистов разваливались. Певцов, забиваемых русским дубляжем немецких разговорных диалогов, было едва слышно. Понятно, что таким нехитрым "кинематографическим" способом хотели заретушировать их плохой немецкий. Но заварили в итоге несъедобную звуковую кашу, в которой теряются попытки неплохих вокальных работ Анны Стефани (Орловский) и Динары Алиевой (Розалинда) или Анны Аглатовой (Адель). У Штрауса женские партии написаны куда интереснее и труднее для пения, нежели мужские. Посему за пошедшие прахом труды Крезимира Шпицера (Айзенштайн), Эльчина Азизова (Фальк), Эндрю Гудвина (Альфред) не так обидно. Хотя разодетые в нарочито нелепые костюмы от Игоря Чапурина, нахватавшие изрядное количество "петухов" в ариях солисты выглядели будто недружественные шаржи на самих себя.

К финалу от тоски выдохлись все. Даже феноменальная конструкция корабля - единственное достоинство данного спектакля, превратилась в кусок унылых фотообоев. И когда выяснилось, что судно ждет судьба "Титаника", показалось, что на его борту написано не "Штраус", а "Большой театр"...

http://www.infox.ru/afisha/theatre/2010 ... mysh.phtml

Летучая мышь»: пыль - в глаза, вода – в сюжет
текст: Елена Черемных/Infox.ru

Премьера оперетты Иоганна Штрауса «Летучая мышь» доказала, что в Большом театре до сих пор умеют обращаться с музыкой так, как она того не заслуживает.

Публику, идущую на эту новую постановку Большого, надо сразу предупредить, что спектакль по мотивам знаменитой оперетты Иоганна Штрауса правильнее смотреть, а не слушать. Стоит ли его понимать и как это делать, лучше не думайте. А слова, услышанные на презентации и прочитанные в анонсных интервью создателей «Летучей мыши», забудьте.

Разумное, доброе, вечное, о котором на презентации спектакля прилюдно мечтал 26−летний петербургский режиссер Василий Бархатов, апеллируя к истории и видеокадрам самых громких европейских постановок последнего сорокалетия, он не уловил. И не он один. Вся постановочная бригада хотела, как лучше. Но вышло, что вышло. Костюмы «вырви глаз» — от кутюрье Игоря Чапурина, новорусская сценография — от Зиновия Марголина, суетливая режиссура — от самого Василия Бархатова.

Между тем триумвират авансом обеспечил постановке рекламную шумиху, оставив от автора оперетты одну фамилию – STRAUSS. Эти буквы бьют в глаза с борта придуманного ими круизного лайнера. Постановку начинает эффектная сцена посадки пассажиров, а завершает еще более эффектная сцена их спасения из волн морских. Короче, «Летучая мышь» породнилась с «Титаником». Честно говоря, удивить этим Москву, где дефицита «Летучих мышей» не наблюдается, постановщикам удалось.

Еще в 1990−х этой же опереттой Штрауса-младшего бравировала «Геликон-опера». Козырем там был ныне покойный Эрик Курмангалиев в роли князя Орловского. В менее отдаленные времена собственными «Летучками» обзавелись «Новая опера» (с прекрасной Натальей Креслиной в роли Розалинды и сомнительного вкуса диалогами Аркадия Арканова) и Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко. Так что «летучий» демарш в Большом есть претензия если и не на вечность, то по крайней мере на доминирующее положение в театральной иерархии столицы. Сказано – сделано. Но сделано благодаря отличным от музыкальных категориям затратности. Попросту говоря, пыли в глаза Большой пустил с размахом. Как и воды — в сюжет.
Корабль плывет

Сам по себе перенос действия из венских салонов 1874 года в роскошный люкс и гостевой блок современного круизного лайнера возражений не вызывает и вызвать не может. За полуторавековую историю «Летучей мыши» ее место действия менялось, как менялись ранее табуированные модели жизни и способы получения от этой жизни удовольствий (в этом как раз основная штраусовская идея). В куплетах князя Орловского так и поется: «У каждого свой вкус». Кому венский бал, а кому и новомодный круиз с рыбками вдоль иллюминаторов, подвижным дымом облаков и ускользающей призрачностью человеческого счастья.

К сожалению, вкус Василия Бархатова и Зиновия Марголина, на словах порицающих культурно безликую ауру советских опереточных версий «Летучей мыши», сам от нее далеко не ушел. «Красотищи не будет», — обещал Бархатов и не врал: «красотищи» венского бидермайера в спектакле, и правда, нет. Вместо нее — «красотища» нуворишского постсоветского корпоратива. С сочувственной улыбкой и без сарказма. Вместо балеринок-гризеток на балу Орловского бегают голоногие эстрадные танцовщицы, в угаре исполняющие в фонтане шампанского номер синхронного плавания. А главная героиня Розалинда поет знаменитый «Чардаш» на взводе, который легко объяснить стрессовой деятельностью стервозных бизнес-леди. После выступления героиня в алкогольном забытьи валится с ног. Все очень понятно. Гэги то и дело гарантируют радость узнавания многих деталей, в том числе и из подзабытого советского прошлого. И все же к мысли, что перед нами не провинциальная музкомедия, а главный театр страны, привыкаешь с большим трудом.
Ноев ковчег

Диалоги на немецком в этой постановке дублированы (подстрочник Максима Курочкина) и подаются публике в узнаваемом жанре «театр у микрофона». Слушаешь, будто передачу из радиоточки, и опять-таки все понятно: такое вот глубоко советское переживание. Правда, к третьему акту оно внезапно трансформируется в эффект кинодубляжа. Вызван эффект удивительной причиной: в третьем акте Большой театр воспроизводит события, никакого отношения к оперетте Штрауса не имеющие. Перед нами разворачивается карикатурная гибель некоего условного «Титаника», потопление которого компьютерным способом выведено на задник сцены и работает как самодостаточный видеоаттракцион. Вспоминать источник незачем. Хотя смотреть, как корабль тонет, часы бьют, а «месть летучей мыши» целый акт все подходит и подходит к концу, тоже как-то не по себе. Но ничего не поделать. Потому что тюрьму, в которую (по либретто) заключен волокита Айзенштайн, Василий Бархатов заменил береговой полосой морского курорта. Туда и выныривают пассажиры тонущего судна.

Во всем виновата, возможно, излишняя буквализация «конца бала Орловского», подтолкнувшая впечатлительных постановщиков к выводу: «Финита ля комедия». Конечно, у Штрауса бал – никакая не «финита». Но что делать, если постановщики сами понимают, что пора как-то подытожить число уже случившихся на сцене несуразностей вроде изначально пьяного любовника Розалинды – Альфреда (а он только что «дернул» первую рюмку) или звучащий в отсутствие пианиста рояль.

Швейцарскому дирижеру Кристофу Маттиас-Мюллеру хочется выразить сочувствие. После увертюры, сыгранной на крепкую четверку, он только и делал, что не давал певцам увязнуть в темпах и позабыть самые грубые детали партитуры. Тут не до тонкостей. Но певцам, занятым объятиями, падениями, ломаниями, в общем – игрой, все равно было трудно следить за дирижером. В процентном смысле они сделали хотя бы половину. Спасибо и на том. Бакинская Розалинда (Динара Алиева) дала послушать верхнюю половину своего довольно красивого тембра. Крезимир Шпицер (Айзенштайн), как европеец, поделился опытом встраивания в ансамбли, где ни один певец не слышит и не видит другого. Анна Аглатова (Адель) очаровала наиболее подробным актерским и вокальным рисунками, а Эндрю Гудвин (Альфред) – соблазнительно оголенным торсом. Что касается Иоганна Штрауса-сына, то, какое-никакое, место в Большом театре предоставили и ему. Примерно, как в «боингах» австрийских авиалиний, где его бессмертными вальсами пассажиров настраивают на грядущую встречу с музыкальной столицей Европы.

Как всегда, экстремальная лажа на сцене - повод поглядеть на крититический паноптикум. С каких пор Гордеева стала писать про оперу? Абсолютно выдохшаяся Черемных - давно я ее не читал - все равно куда приличней,чем клиническая бездарность Бабаловой. Поспелов, который и тут не упустит лишнего случая припомнить ГАБТу все свои личные обиды, все таки превозмог солидарность со своими кумовьями из новой администрации.
Темпы, кстати, у третьесортного немецкого капельмейситера уголовные - человек практически никогда не работал серьезно в опере. В первом же терцете даже немецкоговорящий Блинд не прожует в этом темпе свои "рекуррирен, ексторквирен" итд.- что говорить про габтовские кадры.

http://www.mk.ru/culture/article/2010/0 ... a-dno.html

Штрауса опустили на дно

материал размещен 19 марта 2010 18:44
Оперетта впервые в Большом театре

В первый раз за 234 года своего существования Большой театр допустил на свои подмостки классическую венскую оперетту — бессмертную “Летучую мышь” Иоганна Штрауса. Парадоксально, что это произошло при нынешнем музруководителе ГАБТа Леониде Десятникове: оперетту он терпеть не может.

На сцене — роскошная декорация Зиновия Марголина: многопалубный океанский лайнер с каютой, ванной, баром, салоном. За нижними иллюминаторами плавают рыбки, за верхними — облака. Хрустальные люстры смотрятся круче, чем в “Фантом Опере”. А на сцене — два упитанных мужика в костюмах летучей мышки и мотылька в недвусмысленной позе совершают недвусмысленные телодвижения, сопровождая все это пением на немецком языке. Что это? Пародия на немецкое порно? Вовсе нет: “Летучая мышь”, оперетта Иоганна Штрауса.

Кстати, именем Короля Вальсов и называется тот самый лайнер, на который режиссер Василий Бархатов поместил всех персонажей “Мыши”, заодно переместив их в последнюю четверть ХХ века и нарядив в кричащие и банальные костюмы от Игоря Чапурина. Директор тюрьмы Франк (Николай Казанский) превратился в капитана, а главные герои — Айзенштайн (Крезимир Шпицер), Фальке (Эльчин Азизов), Розалинда (Динара Алиева), Альфред (Эндрю Гудвин) и князь Орловский (Анна Стефани) — поплыли на этом “философском пароходе” в качестве развлекающихся олигархов. Какие нелепости при этом возникают в сюжете, построенном, как известно, на том, что муж вместо тюрьмы идет на бал, а в тюрьму сажают любовника, нетрудно себе представить. Капитану ничего не остается, как сажать Альфреда вместо тюрьмы в “лодку номер 5” (!!!), куда к нему приходит переодетый адвокатом Айзенштайн, корабль приходится затопить, чтобы вытащить мокрых героев на берег, и все прочее в том же абсолютно абсурдном духе. В финале герои говорят, что во всем виновато шампанское. Но нет, здесь явно использовались продукты потяжелее. Иначе не объяснить, почему зверски ведет себя князь Орловский, разбивающий бутылку об голову стюарда и выбрасывающий за борт пассажиров. Почему сантехники (есть такие персонажи у Штрауса — вы не знали?) мажут гостей бала дерьмом. Почему Розалинда стучит каблуком по бортику фонтана — ведь поет она о Венгрии, а не об СССР времен Хрущева.


Оперетта исполняется на немецком языке, включая разговорные диалоги. Об этом с неадекватной гордостью объявил накануне Десятников: дескать, мы позиционируем оперетту Штрауса как оперу. Но каким количеством шампанского можно прикрыть тот невероятный факт, что перевод диалогов осуществляется голосовым синхроном в микрофон? И как не догадались пустить в виде фонограммы смех зрителей? Тем более что реальный зритель смеется неохотно (видно, мало выпил шампанского).
На постановку пригласили дирижера Кристофа-Маттиаса Мюллера, который должен был научить оркестр Большого специфическим приемам исполнения венской оперетты. Но herr Мюллер никогда прежде не работал в опере. Если бы г-н Десятников столь громогласно не декларировал свою неприязнь к оперетте, спектакль можно было бы счесть крупной неудачей. Но в ситуации, когда музрук театра с пеной у рта кричит о вульгарности и пошлости жанра, хочется искренне его поздравить: вы правы, действительно, все это пошло и вульгарно. А потому финальное затопление корабля под названием “ШТРАУС” смотрится очень символично.

Альберих, вы посетили эту премьеру?
расскажите, пожалуйста, ленинградцам што там и как!( я даже волшебное слово полностью написала! а оно трудное..))

http://www.ng.ru/culture/2010-03-22/10_bolshoy.html

Не первый транс в жизни Большого
Премьера оперетты Штрауса "Летучая мышь"
2010-03-22 / Марина Гайкович

Начало спектакля. Захватывает масштабом!



Постановка «Летучей мыши» оказалась самой неудачной в карьере Василия Бархатова. Как назло, эта неудача выпала на долю Большого театра, стремящегося заполучить в свой арсенал не один-два, а несколько удачных спектаклей, в том числе и на экспорт. «Дети Розенталя» уже вышли из репертуара, «Онегина» показали уже почти во всех приличных оперных домах. Словом, Большому вновь не повезло. Вот только ли в пресловутом невезении дело?

Пять постановок Бархатова в Санкт-Петербурге не были выдающимися, но были крепкими и – особенно для его возраста – вполне профессиональными. И вот он приходит в Большой, в компании Зиновия Марголина – одного из самых сильных современных художников в музыкальном театре.

На презентации Василий Бархатов представил свою концепцию – дескать, о высшем европейском обществе, в молодости входившем в элитные художественные круги, водившем знакомства с Дягилевым и проч. Но под старость малость заигравшимся – после нескольких бокалов шампанского интеллигентные манеры пропадают. Рассказал Бархатов и про лайнер, названный в честь Иоганна Штрауса. Казалось, режиссер приоткрыл внешние грани концепции – а внутри нее пойдет разговор (домысливая обозначенные условия) о закате Европы, о проблемах общества буржуа, готовых поставить под угрозу семейные ценности. Цитирую, наконец, самого Бархатова – об эмансипации общества, которое начинало психологически и сексуально раскрепощаться, о разрушении границ. На премьере выяснилось, что режиссер себе льстил. За высший свет отвечали наряды Игоря Чапурина, за раздвижение границ – подвыпившие дамы, купающиеся в бассейне с шампанским, а за сексуальное раскрепощение – старичок, заглядывающий под юбку к танцующей на столе мадам. Да, на разрушение границ приходится еще общий дебош да рояль, пробивающий брешь в судне. Да, еще, по словам режиссера, есть национальные конфликты и социальные спарринги. Здесь, очевидно, имеется в виду истерическая ария венгерской графини, которая остервенело колошматит обувью по бассейну или роялю. К социальным спаррингам относится сцена братания гостей Орловского с сантехниками, что пришли наладить подачу горячительного в фонтане...

Итак, во время увертюры «богатые и знаменитые» поднимаются на борт гигантского корабля. Альфред, не попадающий в мир избранных на общих основаниях, договаривается с матросами. В первом действии закручивается известная интрига, и, в общем, сносное постановочное решение еще обещает интересное продолжение. Необходимость слушать продолжительные диалоги на немецком прикрыли дубляжом (в микрофон) на русском. Перевод дополнили «перлами» молодого московско-киевского драматурга Максима Курочкина. Так, Айзенштайн, знакомясь с Орловским, произносит: «Вы первый транс… первый князь в моей жизни». Невнятная и пошлая сцена на балу у князя Орловского приводит к полному крушению корабля и зрительских надежд. Третий же акт, когда главных героев вынесло на пристань, кажется, окончательно хоронит под кучей режиссерского мусора будущее этого спектакля. Репортеры и телекамеры, туристы, фотографирующиеся на фоне тонущего корабля, соседствуют на сцене с нашими героями, которые в сторону кораблекрушения даже не взглянули, а продолжают уже бессмысленную игру с разоблачением. А потом по сцене пустили водолазов в смешных костюмах. И не забываем про тетеньку, которая невозмутимо торгует яркими сувенирами… Ну неужели Василий Бархатов на самом деле думает, что консервативное европейское высшее общество не умеет держать лицо? Парочка подвыпивших гостей, конечно, могли бы случиться, но целый салон?.. И к тому же оставаться безразличным во время кораблекрушения?.. Допустим, это аллегория. Но такая примитивная.

Но самая большая беда премьеры даже не в отсутствии внятной концепции. Впечатляющие декорации Зиновия Марголина убивают музыкальную часть спектакля. Интерьеры корабля затянуты ковролином, который, как известно, глушит звук. В условиях не самой лучшей акустики Новой сцены театра это погубило спектакль – оркестр и певцы просто не слышали друг друга. По словам очевидцев, весь репетиционный процесс был посвящен только тому, чтобы скоординировать певцов с оркестром. Но, позвольте, почему весь репетиционный процесс не был посвящен тому, чтобы сорвать ковролин или хотя бы изменить мизансцены и вывести певцов к авансцене? Неужели режиссер и художник – священные коровы, чей замысел нельзя скорректировать, чтобы облегчить работу музыкантам? Ведь речь идет о музыкальном (!) театре. Однажды Сергей Лейферкус рассказывал мне, что в присутствии генерального директора восхитился постановкой одного спектакля. Тот ответил: «Если бы ты знал, чего мне это стоило». Оказалось, режиссера несколько раз «разворачивали», пока он не придумал концепцию, удовлетворяющую директора. Быть может, абсолютная власть руководства убивает творческую свободу. Но редкое вмешательство – как в нашем случае – спасло бы результат. Но кто бы это мог сделать в Большом театре? Музыкальный руководитель, композитор Леонид Десятников, хотя и признался в одном интервью, что ходит на службу почти ежедневно, можно вообразить, не захотел взять на себя роль художественного цензора. А кто еще, кроме него?

Остается только назвать имена исполнителей, ибо оценивать всерьез их работы в обозначенных условиях было бы некорректным. Но все же из двух Розалинд более органична была Динара Алиева из Баку – обладательница более мягкого и подвижного голоса, чем минчанка Анастасия Москвина. В роли Айзенштайна, несомненно, лучшим был Уильям Дейзли – хотя бы потому, что его актерская работа (он сыграл карикатурного идиота) была интересной и запоминающейся. Другой Айзенштайн – хорват Крезимир Шпитцер несколько месяцев назад неудачно пел в Москве Идоменея в концертном исполнении одноименной оперы Моцарта. В зале, между прочим, присутствовал Леонид Десятников, в итоге Шпитцер спел в первом составе «Летучей мыши»... В партии Альфреда отличился любимчик московской публики Эндрю Гудвин, а Адель более удачной вышла у Анны Аглатовой. Дирижер Кристоф-Маттиас Мюллер отчаянно пытался удержать хотя бы пульсацию, чтобы не расходиться с певцами, вследствие чего чувственные вальсы и залихватские польки отдавали чеканной военной дробью.


Изрядно подвыпивший Айзенштайн говорит: «Для мести нужны двое – один дурак и один неудачник». Для хорошего оперного спектакля не нужен ни тот, ни другой.