http://spb.kp.ru/2005/09/21/doc83030/

Я не задумываюсь о том, что будет после спектакля...


Диана Вишнева: «Настоящая роль - это доскональная работа над мелочами».

Сегодня вечером прима-балерина Мариинского театра впервые станцует «Лебединое озеро» на родной сцене...

У хрупкой красавицы Дианы Вишневой столько призов и званий, что не хватит газетного пространства, чтобы их перечислить. Признанная звезда Мариинского театра, Диана уже перетанцевала практически все ведущие балетные партии. И вот теперь пришел черед «Лебединого озера». Этим спектаклем театр открывает свой 223-й балетный сезон, последний перед грядущей реконструкцией. Корреспонденты «Комсомолки» побывали на прославленной сцене Мариинского во время репетиции.

- Понимаете, для меня белый лебедь несет, прежде всего, любовь, трагедию любви, боль, - рассказывает о роли Одетты-Одиллии Диана. - Конечно, очень важна музыка Чайковского и партнер. Но самое главное, пожалуй, это иметь какой-то опыт жизненный и профессиональный, чтобы действительно донести до зрителя то чувство, ту наполненность каждого жеста, каждой позы, которыми пронизано «Лебединое озеро», чтобы зрители понимали - для чего это.

- А начинающим с «Лебединым» не справиться?

- В нашем современном балете сейчас, особенно в западном, очень много молодых танцовщиков с потрясающими данными, но мы-то совершенно другие! Мы сильны тем, что мы несем, - какой дух, какое настроение...

- Мы - это кто?

- Русские, русские... Наш театр.

- А технически это трудно - станцевать «Лебединое озеро»?

- Ну конечно. Балет - это вообще трудная профессия, а классические балеты - они все сложные, но сейчас так выросла техника везде и всюду... Вот в Японии - там девятилетние танцуют вариацию из «Лебединого». И они очень хорошо справляются, но это же не об этом! Совсем не об этом. Техника должна только помогать раскрывать тот образ, который ты хочешь создать. К сожалению, в нашей профессии уже начинаешь это понимать, когда идешь к финишу...

- Для вас теперь самый важный день - это среда, 21 сентября...

- Я знаю, что это - день рождения Богородицы. Обязательно пойду поставлю в церкви свечку.

- В этот день репетиции уже не будет?

- Нет, с утра только урок. И нужно еще обязательно днем поспать - это для того, чтобы день начался заново к вечеру.

- Для вас, Диана, это ведь не первое «Лебединое озеро» в жизни?

- Я танцевала уже «Лебединое» много раз в разных странах. Но мой выход в этой роли на сцену Мариинского театра - да, это будет в первый раз.

- А что в ней такого особенного - в этой сцене?

- Не знаю, что-то необъяснимое, какая-то аура... Я даже не знаю, что будет после реконструкции - сохранится это или нет, вот это чувство. Может быть, это у меня такое? Отношение к своей профессии, к своему театру, к городу - дико трепетное, дико волнительное. Я все время переживаю больше, чем надо. Я даже себя успокаиваю: ну что, ты же все уже знаешь, тебя любят, тебя ждут...

Просто, столько прожито на этой сцене разными великими людьми - может быть, вот это оказывает такое действие? Для меня предложение станцевать в Мариинском «Лебединое» было довольно неожиданным, поэтому у меня до сих пор такое чувство, что все происходящее как-то нереально... Я думаю - вот четыре дня, вот три дня осталось. И даже не задумываюсь, что будет дальше.

Сирота Анна 21 сентября 2005

http://www.rg.ru/2005/09/22/gergiev.html

Российская газета
Дата публикации 22 сентября 2005 г.

Осень Мариинки
Знаменитый театр открыл прощальный сезон: в следующем году он закроется на реконструкцию



Нынешний сезон, открывшийся в Мариинском театре "Пиковой дамой" и "Лебединым озером", станет прощальным для исторических стен бывшей императорской сцены. В следующем году театр закроется на реконструкцию, и Петербург, как и Москва, на несколько лет лишится своего главного оперного дома.


Это серьезный стресс не только для труппы Мариинского театра, но и для города: Мариинка давно стала частью легенды Петербурга, его главным культурным козырем не только в России, но и в мире. И то, что театр открылся "Пиковой дамой" Чайковского - оперой, насквозь петербургской по духу, - символично. Так же, как и интонация ностальгии, с которой участники спектакля говорили об этом в своей любимой оперной постановке. И Валерий Гергиев, и Владимир Галузин, и Валерий Алексеев, и Василий Герелло, и Ирина Богачева провели спектакль на таком пределе музыкального напряжения, что, казалось, после этой "Пиковой дамы" знаменитый занавес Мариинского театра, расписанный Бенуа еще в императорскую эпоху, должен упасть навсегда. Но Валерий Гергиев, давший по окончании спектакля интервью "РГ", был настроен оптимистически.

Российская газета | Вы, конечно, довольны сегодняшним спектаклем?

Валерий Гергиев | Да, начало получилось именно таким, каким бы я хотел его видеть и слышать: и состав исполнителей, и само название - "Пиковая дама" Чайковского. Это самая петербургская в мире опера. А спектакль сегодня действительно был какой-то особенный, необыкновенный.

РГ | Вы привлекаете молодых российских режиссеров на постановки. Это новая политика Мариинки?

Гергиев | Наверное, я не хочу зависеть от западных режиссеров и показывать, что они по-прежнему сильнее наших. Если не пробовать наших, то я буду если не могильщиком, то по крайней мере тормозом отечественных талантов. И всегда можно будет сказать: "Вы знаете, Гергиев много чего делал: приглашал и Грэма Вика, и Дэвида Маквикара, но своим ставить не давал". Я на Западе работаю со всеми известными режиссерами и хочу их сюда приглашать, но надо и своим давать возможность проявить себя. И если они будут свои возможности использовать на сто процентов и не думать о том, чтобы осчастливить собой коллектив, то все получится. Кирилл Серебренников, конечно, это не мессия, но, уверен, что-нибудь интересное обязательно нам предложит. Так же, как и Дмитрий Черняков, который, я считаю, вырос в нашем театре и стал очень серьезно работать.

РГ | А какие перспективы у молодых солистов?

Гергиев | Мы очень рассчитываем на выдвижение молодых людей. Наши мастера дают им серьезный урок - достаточно назвать сегодняшнее выступление Владимира Галузина в "Пиковой". У молодых солистов обязательно будут новые работы в сезоне. Успех "Путешествия в Реймс" Россини, поставленного в расчете на молодой состав, говорит о том, что молодежь достойна выступать на этой сцене.

РГ | На днях театр открывает гастроли в Корее. Вы повезете Вагнера, которого там никогда не ставили.

Гергиев | Вагнер не звучал в Корее никогда, но и в Южной Калифорнии, где мы тоже скоро покажем тетралогию, ее никогда не ставили - мы и там будем первопроходцами. Потом повезем "Кольцо" в "Метрополитен-опера" и вернемся в Баден-Баден. Гастролей у театра, как всегда, будет много, но самое главное - дать возможность нашим артистам выступать не только на сценах Карнеги-Холла, Чикаго или в лучших залах Европы, но и в своем городе. Мы строим в Петербурге новый зал на месте наших бывших декорационных мастерских, сгоревших во время пожара, и надеемся, что он не будет уступать по акустическим качествам знаменитым залам мира. Когда он откроется, это будет одна из главных побед театра, самая желанная победа для меня, потому что я отдал этому проекту много времени и сил. Этот зал построен на пожертвования, на те дружеские деньги, которые вкладываются не для того, чтобы потом получить прибыль. Это очень необычно для России, где все привыкли рассчитывать только на помощь государства. Мы же пытаемся справиться с этой задачей, не обращаясь за помощью к правительству.

Ирина Муравьева

http://www.vremya.ru/2005/175/10/134890.html

Время новостей
N°175
22 сентября 2005

Валерий Гергиев: Мне важно, будет ли двадцать пятый спектакль



20 сентября Мариинский театр открыл 223-й сезон. Давали «Пиковую даму» в постановке Александра Галибина (1999). Певший Германа Владимир Галузин был в голосе, спектакль шел с подъемом, имел изрядный успех. По окончании прямо на сцене удалось буквально ухватить за рукав художественного руководителя -- директора. Простоявший весь вечер за пультом, «усталый, но довольный», хоть и не утративший обычной своей стремительности, Валерий ГЕРГИЕВ рассказал о планах нового сезона.

-- В 2006-м это здание закроется на реконструкцию, поэтому последний сезон в родном доме хочется провести так, чтобы он был достоин любого из предыдущих. Ближайшая премьера в конце октября -- «Набукко» Верди. Наконец-то мы пригласили режиссера Дмитрия Бертмана.

-- Почему «наконец-то»?

-- Лет пять-шесть назад мы с ним уже говорили, просто тогда не получилось по нашим и его планам. Он очень хотел делать «Набукко», в России эту его французскую постановку не видели, но не думаю, что он будет слепо ее переносить к нам, -- здесь все-таки немножко другие возможности. Еще одна опера Верди -- «Фальстаф» -- давно не звучала в России. Но она настолько замечательная, что, уверен, труппа в нее влюбится. Надеемся, что это станет победой нового для нас режиссера -- москвича Кирилла Серебренникова.

-- Какая именно работа Серебренникова побудила вас его пригласить?

-- Ну... мы капитально пообщались. Хоть практика и показывает, что западные режиссеры все еще сильнее наших, я не хочу полностью от них зависеть. Я знаком и так или иначе работаю со всеми крупными мировыми режиссерами, хочу их сюда приглашать -- вот сейчас Дэвид Маквикар будет ставить у нас «Поворот винта» Бриттена (Маквикар в 2001-м уже выпустил в Мариинском театре весьма посредственный спектакль «Макбет». -- Ред.). Но я не могу превращаться в тормоз отечественных талантов -- надо и своим давать возможность работать. Если режиссер не думает о том, чтобы осчастливить этот коллектив, а на сто процентов использует колоссальный потенциал труппы, все будет хорошо. Серебренников не мессия, конечно, но, наверно, что-то интересное он нам предложит.

-- А симфонические программы нового сезона?

-- Во многом он посвящен 100-летию со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Мы уже обращались к «Леди Макбет Мценского уезда» и «Носу», теперь будут балетные премьеры, цикл «Все симфонии Шостаковича», которым я продирижирую в Лондоне. Концерты пройдут и здесь, и по городам России, в интересных для нас регионах. Не пройдем мы и мимо юбилеев Моцарта, Шумана (250 лет со дня рождения первого и 150 -- со дня смерти второго. -- Ред.).

Я очень рассчитываю на продвижение молодых -- успех «Путешествия в Реймс» показал, что они достойны петь и в других спектаклях на этой сцене. Только надо точно угадать, куда их уже можно вводить, а куда еще преждевременно. Но, безусловно, некоторые работы прошлого сезона -- прежде всего «Путешествие» и «Мадам Баттерфлай» -- будут пополняться молодыми составами.

-- Гастроли?

-- Их, как всегда, много. Буквально на днях мы покажем «Кольцо нибелунга» в Корее, где тетралогия никогда не звучала. Как и в Южной Калифорнии, где сумасшедшая киноиндустрия, а вот «Кольца» там до сих пор не ставили, Мариинский театр будет первопроходцем. Потом мы представим его на сцене «Метрополитен-опера», вернемся с ним в Баден-Баден... Вообще огромное количество предложений по этой работе. Но мы ни в коем случае не забудем, что у нас есть нерешенные проблемы в русской опере. Кое-что надо переставить. Я хочу вернуть на нашу сцену «Бориса Годунова» Андрея Тарковского -- по-моему, эта работа не устарела. Усилим и нашего нового «Бориса» в постановке Виктора Крамера. Я отношусь к спектаклям, как к растениям, -- они для меня продолжают расти. Мне совсем не важно, что на премьеру приедут полтора десятка человек из Москвы, скажут, как все плохо, и уедут, -- мне важно, будет ли 25-й спектакль. Если люди полгода учили, готовили, строили, а хотя бы 12-го или 18-го спектакля нет -- это выброшенный труд.

-- В петербургской прессе появились слухи о том, что вместо сгоревших в позапрошлом году декорационных мастерских будет построен не концертный зал, как объявлено, а какой-то гигантский комплекс, чуть ли не Мариинка-3. Что там будет на самом деле?

-- Наш коллектив, без преувеличения, выступает на лучших площадках Европы, Америки, Азии. Но теперь мы хотим создать свой зал, который по акустическим качествам не будет уступать самым знаменитым старым залам. И новейшим залам тоже -- а таких в мире немало, особенно в Японии. Важно, что в отличие от реконструкции исторического здания театра и строительства нового этот проект финансирует не государство, а наши друзья. Зал будет построен на пожертвования -- деньги просто дарят. Что очень необычно для России, где всегда рассчитывали только на бюджет, и это станет для меня самой желанной победой, потому что я вложил в этот проект очень много собственных сил и времени.

Беседовал Дмитрий ЦИЛИКИН

TaimOut Петербург
№17(35)
26.09-09.10 2005

Интервью

Олеся Новикова
балерина Мариинского театра



У кого вы учились в школе и с кем занимаетесь теперь?

В младших классах у Марии Грибановой, она научила стремиться - стремиться к победе, наверное. Затем у Людмилы Сафроновой – она добавила выразительности. Инна Зубковская дала уверенность в себе, рассказала (и показала), что значит балеринский апломб. Ирина Ситникова объяснила, как легче преодолеть технические сложности. А в театре я занимаюсь с Ольгой Моисеевой, она - интереснейшая личность. Прежде всего она ничего не пытается мне навязать, но дает очень много.

Вы отлично танцуете Баланчина – влияет ли как-нибудь его техника на вашу работу в классических балетах: «Дон Кихоте», «Корсаре»?

Да, у Баланчина сложная техника, и в некоторых места хона превосходит сложность классического русского балета. По-другому работают руки и ноги, но главное – после Баланчина уже думаешь про балет по-другому.

«Корсар» ведь не драматический балет, это почти дивертисмент. Вы как-нибудь придумываете судьбу своей героини или готовите только танец?

Я должна представить, кто она такая, как может разговаривать, как может двигаться. Вот, например: она женщина очень красивая, сексуальная, уверенная в себе, она должна уметь заинтересовать мужчину. Очень яркая и непредсказуемая.

В «Корсаре» есть мотив женской дружбы. Скажите, а женская дружба вообще существует?

Если личности сильные - то нет.

К вам первый успех пришел, когда вы танцевали очень радостные балеты, «Рубины», «Дон Кихот», па-де-де Чайковского, у вас даже тень в «Баядерке» получилась веселая. Вам по складу характера неинтересны печальные вещи?

Нет, пока так складывается карьера. Мне очень хотелось бы станцевать Джульетту. Но у меня уже сложившийся имидж, и надо подождать, чтобы претендовать на другие балеты.

Если бы вы выбирали репертуар для Мариинки, что бы добавили в афишу?

«Евгений Онегин» Крэнко .Хочу сыграть Татьяну.

Вопросы: Анна Гордеева

http://www.ng.ru/saturday/2005-10-07/13_zaharova.html

Независимая газета
# 216 (3613) 7 октября 2005 г.

ОТЧАЯННЫЕ ПОИСКИ ЛЕБЕДЯ
После гастролей балерины Светланы Захаровой европейскую публику охватила «Светланомания»

Звезда Большого театра Светлана Захарова не всегда была москвичкой. «Одна из самых обсуждаемых балерин» – так ее называют поклонники – училась балету в Киеве, потом была приглашена в Петербург и сделала имя на сцене Мариинского театра. Теперь, после переезда в столицу, ее часто называют «лицом Большого театра». Танцует она и в Парижской опере, и в театре Ла Скала.


Трудоголик Захарова.
Фото Дамира Юсупова (Большой театр)

-Светлана, отвечая на вопрос, кто его любимый артист, директор Большого театра Анатолий Иксанов, сказал: «Люблю смотреть, как танцует Захарова». Статус артистической любимицы начальства вам, наверно, хорошо помогает? Или, наоборот, мешает в глазах труппы?

– Не могу сказать, что я открываю дверь в кабинет директора ногой, врываюсь к нему без предупреждения и говорю: «Мне надо это и это». Как и все, записываюсь к нему на прием у секретарей. Важно, чтобы люди не думали, будто мне устраивают райскую жизнь за красивые глаза. Имея контракты с лучшими труппами мира – Парижской оперой, театром Ла Скала и Национальным театром Токио, я на сцене доказываю свой уровень.

Что касается отношения труппы… Мужская половина встретила меня очень тепло, женская – по-разному. Кое-кто из балерин со мной по сей день не здоровается. Но в целом нормально.

– Что бы вы ответили тем зрителям и критикам, которые говорят: «У Захаровой тело для балета – от Бога, но актерское постижение ролей отстает»?

– Я танцую главные партии с 17 лет, в этом возрасте исполнила «Бахчисарайский фонтан» и «Жизель». Тогда я много работала над техникой исполнения: нужно было довести ее до совершенства, чтобы она помогала раскрыть образ, а не мешала. Меня всегда оценивали как взрослую балерину и скидки на возраст не делали. А сценический образ – это прежде всего опыт, жизненный и профессиональный. Сейчас я много работаю именно над образом.

В Москве всегда меньше обращали внимание на точность и чистоту танца, а больше на экспрессивность. Говорили: «Эта балерина танцует с кашей в ногах, но зато в ней много страсти». Сегодня это уже не проходит. Мировые стандарты другие. Сегодня, когда зритель купит достаточно дорогой билет, он имеет право получить все. От балерины требуется и эмоциональность, и безупречные стопы. Это можно сравнить с одеждой. Когда человек наряжается на праздник, он надевает парадный костюм. Но странно было бы, если бы при этом он носил нечищеные туфли.

– Вы – одна из самых высокооплачиваемых балерин в мире…

– Для меня важно поддерживать статус. А гонорар зависит от ситуации. Если меня интересует конкретный балет или выступление в конкретном театре, но театр не может много заплатить, я соглашаюсь на сравнительно небольшую плату. Здесь превалирует творчество. А если театру нужна «звезда» для кассы, то условия будут другими. В мире я заработала имя и могу сейчас диктовать обстоятельства выступлений. Когда я выступила в американском Театре балета, они приглашали меня еще раз, но там проблема с партнером – все премьеры труппы маленького роста. Представьте себе, что Одетта на голову выше принца! Я отказалась. Не хочу танцевать пародию на балет только затем, чтобы похвастаться: вот, меня снова зовут в Америку.

– Вы работаете в Большом театре уже третий сезон. Не жалеете о переезде в Москву?

– Нет. Все складывается хорошо. В Большом я обязана станцевать 20 спектаклей в сезон. Много интересной работы, театр купил мне квартиру, я могу ездить на личные гастроли. Возможность свободно гастролировать была моим главным условием на переговорах. Я прихожу в кабинет к худруку балета Алексею Ратманскому, и он говорит: «Светлана, вот график. В эти дни ты должна быть в Москве, в этом месяце готовишь премьеру, а вот тогда – с нами на гастролях». Хотя, если я пропущу свой спектакль в Москве, в театре никто об этом не пожалеет. Может, я пожалею или поклонники, но не балерины. Только пискни, что не можешь выступить, – сразу заберут.

– В вашем репертуаре много драматических партий и одна комическая – Китри в «Дон Кихоте». Вы взялись за эту роль потому, что хотели доказать широту актерского диапазона?

– В моем репертуаре судьба героинь часто заканчивается могилой. Одетта умирает, Жизель сходит с ума и тоже умирает, Никию в «Баядерке» отравляют ядовитой змеей, в балете «Манон» героиня кончает жизнь в молодости, в «Ромео и Джульетте» – тоже… Ну сколько можно? А Китри – сплошной каскад комических ситуаций. Мне это нравится.

Комедийный спектакль танцевать легче. Самое сложное для меня – Белый акт «Лебединого озера». Это что-то непостижимое, сколько раз ни станцуешь. Потолка в этой роли на моих глазах никто не достиг. Либо балерина берет глубоко, но ей не хватает данных и красоты линий, либо есть внешняя красота, но за душу не хватает. Я очень устаю после этого балета, потому что все время нахожусь в поиске. И белый, и черный лебедь – не мои героини по жизни. Я не роковая женщина, но и не беззащитная жертва.

– Балет – это элитарное искусство или популярное?

– Ответ неоднозначный. С одной стороны, элитарное: модная эстрадная певица соберет стадион, а классический танец – вряд ли. Все-таки нужно иметь какой-то уровень интеллекта, чтобы захотеть сходить на балет. С другой стороны, в маленьких городках, где никогда не было театра, зал бывает забит до отказа. Потому что люди много о балете слышали, но не видели, и им интересно. А «Лебединое озеро» – просто народный шлягер. Какой-нибудь танец маленьких лебедей знает любой человек, даже тот, кто в театре ни разу в жизни не был.

– Чем отличается положение прима-балерины в Мариинке, Большом театре и в известной зарубежной труппе?

– Куда бы я ни приехала, всюду колоссальное уважение. Люди присылают письма и цветы, ждут у театра после спектаклей. В Москве есть группа преданных поклонников, в Петербурге тоже. Во Франции люди достаточно чопорные, в труппе ко мне относятся немного с ревностью, хотя и почитателей много. Был такой случай. Выхожу я из театра после спектакля, а у входа меня встречает множество детей. Оказывается, на мой спектакль пригласили учеников парижской балетной школы. И все они бросаются ко мне с восторженным визгом! А в Японии вообще в магазин невозможно зайти. Узнают, улыбаются, но японцы – народ деликатный, на улице автографов не просят, не навязывают себя, просто стоят и смотрят. Те, кто смелее, подходят и говорят: «Светлана, мы вам так рады!» Очень люблю Италию. Популярность там у меня очень большая. В музее театра Ла Скала с аншлагом прошел мой творческий вечер, а в местных журналах писали о царящей в стране «Светланомании».

– Называют имя человека, который в прошлом сезоне спонсировал ваш творческий вечер в Большом театре. У вас есть влиятельные покровители, которые ценят ваш талант и готовы организовывать вашу творческую жизнь?

– Раньше мне казалось, что если я способная, вот и любите меня за это. Мне всегда было неприятно, если ко мне тянулись из-за того, что я прима-балерина. Хотелось, чтобы людей друг к другу притягивали личные качества и профессионализм. С другой стороны, я себе говорила, что мне ничего ни от кого не надо, я гордая, сама все сделаю. Но это неправильно, как я теперь понимаю. Иной раз очень хочется, чтобы тебя направили, сказали «Света, сделай так-то и так-то». Вот я, например, очень часто опираюсь на интуицию моей мамы. Но когда от меня что-то насильно хотят, я, как улитка, прячусь в свой домик, и найти меня не могут. Поэтому от меня никто ничего не требует. И я никогда не иду на поводу у желаний кого-то, если эти желания не пересекаются с моими.

– А какие у вас бывают желания, кроме балета?

– Обожаю смотреть старые советские фильмы, комедии Гайдая. Меня саму приглашали сыграть во французском фильме про русскую балерину. По сценарию она знакомится с европейским бизнесменом, который приезжает в Петербург и идет на спектакль в Мариинский театр. У них драматичный роман и все такое. Но от съемок пришлось отказаться: для этого надо было менять все планы, которые расписаны на несколько лет вперед.

Еще мне нравится читать исторические воспоминания. Я досконально изучила биографию Екатерины Второй, в последнее время очень много прочла про канун русской революции 1917 года и последние годы правления Николая Второго. Очень заинтересовали мемуары сестры императора Ольги Александровны. Интересно читать и сравнивать книги тех, кто был по разные стороны баррикад. Есть воспоминания дочери Столыпина, и есть мемуары революционеров-террористов, которые устроили охоту за его жизнью. А была еще и середина. Меня это захватывает. Ведь общее образование в балетных школах было поверхностным, и сейчас приходится ликвидировать пробелы.

– А где вы бываете? Наверно, от приглашений нет отбоя?

– Да, все время зовут на презентации, в ночные клубы, на открытия бутиков... Но я очень редко куда-то хожу. Тусовочные мероприятия не люблю. Мне нравится, когда все более официально, люди нарядно одеты, можно пообщаться с интересным собеседником. В таких местах я познакомилась со многими людьми, с которыми потом судьба меня очень близко свела.

– А политики вас интересуют? И политика вообще?

– Вообще-то да. Я очень переживаю за страну, особенно когда идут выборы или происходят какие-то скандалы. Когда наши спортсмены выступают на важных соревнованиях, я очень за них болею, не из-за спорта, а потому что наши. Это же престиж страны. Если мы победили, значит, страна сильна. Хотя с ведущими действующими политиками я незнакома.

– Известно, что ваше искусство очень любит Михаил Барышников, который и рекомендовал вас Парижской опере. Вы с Барышниковым лично знакомы?

– Только недавно познакомилась. Я этим летом была на гастролях в Нью-Йорке, и после спектакля общий знакомый передал, что Михаил хочет пригласить меня на ужин. Для меня это было как встреча с небожителем. Мы встретились в ресторане. Барышников сразу сказал, что у него есть всего два часа, а потом ему надо уйти. В результате мы проговорили пять часов. Он необыкновенно значительный, очень образованный, его хочется слушать и слушать. Барышников перед встречей видел меня в «Дон Кихоте» и дал мне несколько советов. Он сказал: «Все было хорошо, но ты должна правильно распределять сцену, не уходить назад, чувствовать пространство». И еще он предостерег от расслабления на поклонах. Мы обычно стараемся подольше кланяться после вариации – и сам можешь отдышаться, и партнеру, который за тобой танцует, тоже время даешь. А Барышников сказал, что затягивать поклоны неприлично: «Не надо устраивать себе отдых».

– Что нового вы покажете в этом сезоне?

– Первая премьера – «Кармен». Эту роль мне предложила сама Майя Михайловна Плисецкая, ее первая исполнительница. Когда-то мы с ней познакомились в Японии, недавно снова там встретились, договорились, что Майя Михайловна порепетирует со мной в Москве. «Кармен» покажут на юбилейном фестивале Плисецкой в Большом театре. Готовлю «Золушку» с Сергеем Филиным, в проекте – балет «Золотой век» Юрия Григоровича. Думаю о «Спартаке», но пока на это нет времени. Мариинский театр тоже не забывает, зовет станцевать Форсайта и «Ромео и Джульетту».

– Когда после спектакля или репетиции вы приходите домой, то…

– …то на меня набрасывается пудель Денни. Очень добрый пес, всех нас любит. Я живу с братом и мамой. Она работает мамой балерины, а это целая профессия. Все свое время она организует мою жизнь. Мой брат по образованию хирург, он окончил Киевский медицинский университет, сейчас работает в медицинском страховании. И ходит на все мои спектакли.

– О вас говорят как о трудоголике.

– Это правда. Самое большое счастье в жизни – когда у тебя получается работа. Я даже репетиции люблю, хотя многие балерины их только терпят.

Майя Крылова

http://www.rg.ru/2005/10/21/nabukko.html

Российская газета
Дата публикации 21 октября 2005 г.

Взгляд с нефтяных вышек
Дмитрий Бертман ставит "Набукко" в Мариинском театре

Премьера оперы пройдет в Мариинском театре 22,23 и 30 октября. Накануне премьеры с режиссером побеседовал наш корреспондент.



Российская газета Не умаляя любви публики к "Набукко", кажется, это не совсем ваша опера. В ней нет характеров той глубины, с которыми вы предпочитаете работать, над которыми любите колдовать.

Дмитрий Бертман На заднике сцены у нас стоят нефтяные вышки, из-за которых в нашем мире сейчас происходят войны и конфликты. Наш спектакль - взгляд с этих вышек, принадлежащих сегодняшнему дню, на историю человечества. Исток любого события в мире, включая войны и истребления целых народов, - это личная ситуация, очень камерная, личная история. В этой опере за хорами и ораториальным стилем существует личная история двух сестер, которые любят одного человека. Одна из сестер им брошена, а у второй, наоборот, момент взаимного счастья и начала любви. Поскольку эти люди обладают властью, то их неразделенная любовь начинает влиять не только на них самих, но и на все, что находится вокруг, на их народы, которые начинают воевать. Но все это происходит из-за личной истории, поэтому "Набукко" - абсолютно моя опера. Еще 15 лет назад я, наверное, одним из первых в России стал делать постановки, перенося место действия в наше время. Но сейчас, мне кажется, неинтересно видеть на сцене улицу - то, с чем мы сталкиваемся вокруг себя каждый день. Хочется уйти в поэзию, в романтику.

РГ Вы ставили этот спектакль во Франции, французская публика отличается от нашей?

Бертман Конечно, отличается очень резко, но это вопрос, достойный отдельной книги и даже не одной. Можно написать огромный труд о межкультурной коммуникации публики. Если коротко, то публика понимает лишь тот язык, который она освоила, а язык этот зависит от уровня жизни людей, от их интересов, от их взаимодействия с жизнью. Все это разное в разных странах, поэтому публика абсолютно разная. Но есть универсальный язык, язык тех вещей, которые встречаются в любом народе и в любом государстве - любовь, предательство, ревность, то, что всегда свойственно человеку.

РГ Отличается ли спектакль Мариинского театра от того, что вы делали во Франции?

Бертман Конечно! Другой состав исполнителей, другая энергетика театра. Сегодня Мариинский - это столица российской оперы. В Мариинке могут похвастаться оркестром, которого, может быть, нет даже в Метрополитен.

РГ "Набукко" объявлена совместной постановкой Мариинского театра и театра "Геликон-опера". Какие силы предоставляет ваш театр?

Бертман Наверное, впервые в совместной постановке работают два российских оперных театра. Я горжусь тем, что мы участвуем в этом проекте, что Гергиев выбрал именно нас. Вместе с ведущими солистами Мариинки репетируют солисты "Геликон-оперы" Игорь Тарасов и Светлана Создателева, которые участвовали во французском спектакле. Сценография сделана Игорем Нежным, костюмы - Татьяной Тулубьевой, а свет - Дамиром Исмагиловым. Я также надеюсь, что Мария Гулегина, певшая премьеру во Франции, найдет время в своих планах и выступит в этом спектакле в Петербурге, может быть, на фестивале "Звезды белых ночей".

Алексей Конкин

http://www.spbvedomosti.ru.udns.incru.n ... folder=166

Санкт-Петербургские ведомости
Выпуск № 199 от 22.10.2005

Стереотипы превращают оперу в наказание

В качестве первой премьеры сезона в Мариинском театре Валерий Гергиев выбрал оперу «Набукко», в которой молодой Верди поднимает массу неподъемных проблем как государственного, так и личностного масштаба. В контексте строительства новой сцены Мариинского пафос этой героической оперы — то, что надо для мощного стимула и уверенности. В режиссеры маэстро Гергиев позвал художественного лидера московского театра «Геликон-опера» Дмитрия Бертмана. Дебют в Мариинском станет для Бертмана первым опытом в большом российском театре, где, несмотря на громкие звания и награды, ему еще до сих пор не приходилось работать. В его послужном списке более шестидесяти постановок в театре «Геликон-опера», множество европейских и американских контрактов. С Дмитрием БЕРТМАНОМ встретился музыковед Владимир ДУДИН.

— Когда чаша вашего терпения переполнилась и вы поняли, что так, как было раньше, оперы ставить нельзя?

— Все случилось постепенно, в процессе, после двух-трех моих первых постановок. Хотя они вовсе не были традиционными. В традиционную оперу я наигрался в детстве. Дома у меня был макет, в котором я вырезал из картона декорации и менял их. И в театр я ходил с родителями очень часто. Первый раз меня привели в Музыкальный театр им. Станиславского и Немировича-Данченко на «Евгения Онегина» в постановке самого Станиславского. Я тогда только в школу пошел. С тех пор я едва ли не поселился в оперном театре, плакал, когда меня туда не пускали, например из-за неприготовленных уроков. Позже, когда поступил в ГИТИС, я был очень традиционным студентом. Я был самым молодым на курсе, но раздражался от разговоров однокашников о том, что надо ломать, крушить, бомбить рутину. А мне эта рутина так нравилась: все вокруг красивое, оперное. Я был фанатом многих певиц — толстых, которые враскачку ходили по сцене. А когда я закончил ГИТИС, у меня была одна идея: уехать куда-нибудь подальше в провинцию, чтобы никто не мешал заниматься там всей этой ерундой — развешивать бархат, рюшечки...

И только когда начал активно ставить оперы, я вдруг понял, что к опере надо относиться, как к театру. Зная музыку, зная все вокруг нее, в момент работы над спектаклем я должен отключаться от всех этих знаний. Представлять себе, что композитор только что принес мне свою партитуру и я должен ее поставить.

Одно дело — перестановки-модернизации на Западе, где существует уже почти полувековая традиция, другое — в России. Важно, чтобы в театр пришла молодежь, чтобы она перестала бояться оперы. Потому что сложилось впечатление, что в оперу приходят в крайнем случае девушки, воспитанные в культурных семьях. Эти девушки ведут с собой парней, которые два-три часа страдают. Хорошо, если на дворе зима и у парней появляется возможность вздремнуть под музыку, а вообще, конечно, наказание — пойти в оперный театр. В наказание оперу превращают, как правило, стереотипы. Один из них — восприятие оперы как жуткой стоячей истории. Единственное, что может притянуть молодую публику, — что-то очень настоящее, а не расфуфыренные тети.

— То есть с традиционной оперой вы намерены покончить раз и навсегда?

— Возникает вопрос: что такое традиция? Зачастую мы говорим — это традиционная опера, а на самом деле это вовсе не традиция, а мертвечина, клише, штамп, мерзость. Традиция — это школа, это знание, как тот или иной спектакль был когда-то сделан. Я помню, например, спектакль-монстр «Аида» в Театре оперы и балета им. С. М. Кирова — с клишированными колоннами, Египтом, пирамидами и прочим. Но, скорее всего, когда этот спектакль создавался режиссером Смоличем в 1930-е годы, он не был клише. Не так давно в Большой театр перенесли «Фальстаф» Джорджо Стрелера. Когда этого «Фальстафа» ставил Стрелер, он работал с одним составом певцов на протяжении четырех с половиной месяцев. Можно вообразить, каким было качество спектакля, учитывая также то, что Стрелер был знатоком законов стиля комедии дель арте. Но когда сегодня этот же спектакль ставят на певцов, которые совершенно не владеют этим стилем, и когда за три недели репетиций им успевают сказать «здесь — направо, там — налево», и под этим ставят фамилию Стрелер, то это выглядит ужасно.

— А для вас существует понятие «неприкасаемый шедевр»?

— Для меня есть понятие «прикасаемый шедевр». Композиторы писали для театра, и все, что они написали, — это партитура, книжка, запись языка души. После себя они оставляют, к сожалению, только такую партитуру, с ними невозможно поговорить по телефону и выяснить, о чем они думали. Партитура превращается в некий код, и версий его дешифровки может быть миллион. И в этом счастье. В разных странах я поставил семь «Онегиных», и каждый отличался друг от друга: мне было интересно по-разному посмотреть на эту историю.

— Вы считаете себя традиционалистом. Но многие спектакли вы так или иначе приближаете к нашим дням.

— Я рассматриваю партитуру с точки зрения сегодняшнего дня. Чем может быть интересна, к примеру, опера «Мазепа» для зрителя, не для пяти критиков — блюстителей нравственности? Вероятно, тем же, чем и написавшему ее Петру Ильичу Чайковскому. А когда он писал эту оперу, его интересовали отнюдь не события в Полтаве, не народное фольклорное полотно. В тот момент в его жизни произошла страшнейшая трагедия, когда его племянница покончила жизнь самоубийством, будучи беременной от старика. Чайковский нашел подходящий сюжет и написал оперу. Получилась патологическая история об аномальной любви, которая разрушает вокруг все. И мне нужно создать соответствующее пространство, вызвать у зрителя немедленную ассоциацию. На сцене возникает декорация, которая может быть применена и к «Мазепе» классической. Дом, который был выкрашен, как река, по которой плывет белая лодка, — мечта, существующая у этой девчонки, которая придумала себе этого героя и которая из-за безумной страсти неосознанно уничтожила семью. Я начинаю работать с фактами и источниками по той или иной теме, чтобы оперная история могла попасть в десятку.

— То есть вы выступаете отчасти и как психоаналитик?

— Режиссура и есть психоанализ.

— И кто в этом направлении вам помог?

— Жизнь, наблюдения. Конечно, и книги, которые суть наблюдения.

— А как вы оцениваете итоги, от чего ушли и к чему пришли?

— Не знаю, к чему я пришел, потому что опять ухожу. Я все время нахожусь в миграции, пытаюсь пробовать что-то. Я не знаю, как и что надо, — в этом удовольствие. Если бы знал, то уже ушел бы.

— А вы мечтали поставить спектакль в Мариинском?

— С Валерием Гергиевым я знаком лет пятнадцать. Иногда встречаемся на фестивалях за рубежом: он с Мариинским, я с «Геликоном». Поставить спектакль он звал меня давно. Лет шесть назад я прилетал в Питер, чтобы прослушать певцов для «Любви к трем апельсинам». Но наши с маэстро графики не совпадали. И вот наконец мы договорились.

Когда сегодня я смотрю со стороны на то, что происходит в Мариинском театре, на всю эту фабрику, на грандиозную машину, то только удивляюсь этому уникальному не только в России, но и в мире механизму, где абсолютно все вкалывают. Так, как работает Мариинка, не везде работают даже на Западе. Гергиев — дирижер с энергетической лавиной. То, что я делаю спектакль с ним, факт исторический для моей биографии. Состав в «Набукко» — действительно лучшие певцы, кто есть у вас, петербуржцев. Плюс замечательный хор. Меня пугали этим хором, говорили, что они не будут делать того, не будут этого. А они все делают, репетиции проходят весело. Что касается постановочной части — я не услышал в театре ни разу слова «нет», которое в России всегда было лейтмотивом. Короче говоря, впечатление от Мариинки сильное. Этот театр в его сегодняшней форме войдет в историю, как в свое время петровские реформы.

Владимир ДУДИН.

http://www.rg.ru/2005/11/18/shemyakin.html

Российская газета

Гофман в танце и в куклах
Михаил Шемякин вступил в союз с "Союзмультфильмом"

<...>

РГ | Вы собираетесь продолжить это сотрудничество с Мариинкой?

Шемякин | Предстоит довольно сложный проект: 6 января в Софии должна состояться премьера моих новых балетов - совместная постановка с Мариинским театром. В качестве хореографа приглашена Донвена Пандурски, которая ставила "Волшебный орех". Три одноактных балета: первый - метафизический на музыку "Классической симфонии" Прокофьева, второй - "Кроткая" по Достоевскому на музыку Рахманинова, и третий - "Весна священная" Стравинского, для которой я делаю новый, немного необычный вариант: весна в царстве насекомых. Как известно, первая, этнографическая версия "Весны священной" была связана с Рерихом, вторую - с политическим уклоном - сделал Морис Бежар, который ввел мотивы тоталитаризма. Когда мне предложили заняться "Весной священной", я подумал, что нужно сделать что-то совсем другое. И мы как бы пригнулись и увидели, что весну священную справляют также и насекомые. А там, сами понимаете, рядом и эльфы, и сильфиды...

<...>

Валерий Кичин
Дата публикации 18 ноября 2005 г.

http://izvestia.ru/culture/article3017542

Известия
четверг 24 ноября 2005

ДИРИЖЕР ВАЛЕРИЙ ГЕРГИЕВ: "ДЛЯ МЕНЯ САМОГО ЗАГАДКА, ПОЧЕМУ ПАРИЖ ПОВАЛИЛ НА "НОС"



Впервые в этом сезоне Валерий Гергиев привез свою труппу не в театр Елисейских Полей, но на сцену Opera de Bastille - одну из площадок Opera de Paris. Здесь идет серия представлений оперы "Нос", а также состоялся уникальный гала, где Валерий Гергиев чередовал свое место за пультом с легендарным дирижером Пьером Булезом, которому этой весной исполнилось 80 лет. Сразу после спектакля Валерий Гергиев ответил на вопросы обозревателя "Известий" Ильи Кухаренко.

известия: Как проходят гастроли? Ощущается ли чрезвычайное положение?

Валерий Гергиев: Нормально проходят. Вы же видели - и сколько народу, и как принимают. У нас все продано под чистую. Мы поем в двух составах, и у каждого из них свои сильные стороны. Для меня самого загадка - почему Париж валом повалил на никому здесь не известную оперу Шостаковича. Но интерес к этой премьере огромный.

известия: Чья была идея привезти это название - ваша или Жерара Мортье (знаменитого руководителя Зальцбургского фестиваля, а ныне директора Парижской оперы. - "Известия")?

Гергиев: Я предложил - Мортье захотел, так что идея, наверное, общая. "Нос" - вещь очень современная. Эта музыка до сих пор очень провокационна. Мортье очень любит такие острые вещи, да и я, признаться, тоже. И мне очень импонирует, что французская публика нашу любовь разделила.

известия: Кроме "Носа" вы взяли парижского "Тристана" - еще один весьма необычный проект...

Гергиев: Я уже говорил: я должен был готовить и мартовскую премьеру с Вальтрауд Майер и Беном Хеппнером, но помешали планы в Ковент-Гарден, от которых уже невозможно было да и не хотелось отказываться. Поэтому дирижировал Эса-Пекка Салонен. Но фактически мне пришлось готовить спектакль заново, поскольку полностью сменился состав солистов. Должен сказать, мне было очень интересно, но и трудно работать с такой неожиданной постановкой, где столь много места занимает видео.

известия: Где и с кем легче играть "Тристана"?

Гергиев: У Мариинки нет такого графика, как в Opera de Paris, когда подряд идет серия спектаклей только "Тристана и Изольды", и у технического персонала возникает ощущение хорошего автоматизма, поэтому здесь меньше нервничаешь за то, как все пройдет. Что же касается оркестров - то я даже не могу сравнивать. И те и другие хороши по-своему: мариинцы тоже выдают в Вагнере совершенно уникальные эмоции.

Беспорядки не помешали аншлагу

Гастроли мариинцев стоят риска позднего возвращения в спальные районы и пригороды, решили парижане - и раскупили буквально все билеты на спектакли "Нос" Шостаковича. Помехой аншлагам не стали ни беспорядки, ни отсутствие супергромких имен среди солистов.

Поставленный в прошлом сезоне абсурдистский шедевр раннего Шостаковича ("Известия" писали о премьере в номере от 11.04.04) - прекрасный выбор для Парижа, воспитанного на искусстве дадаистов, пьесах Жарри и Ионеско. Потерянный нос майора Ковалева, к тому же еще и поющий, - герой вполне во французском духе. Гергиев, вероятно, и задумывал эту премьеру как экспортный вариант. Опера - редкая, имя - модное, постановка - умеренно модернистская. Ход оказался беспроигрышным.

Никакие бунтовщики и поджигатели не смогли сорвать аншлаг. Зал был полон (а это был уже не первый и даже не второй спектакль), хотя и выглядел несколько обыденно. В "Опера де Бастий" и так не очень-то принято наряжаться (даже пальто и шубы многие предпочитают не сдавать в гардероб), а тут и вовсе публика манкировала дресс-кодами, боясь, что поздним вечером слишком шикарный вид может стать причиной для агрессии, направленной против белой буржуазии с ее операми и бриллиантами.

Музыкально спектакль и на премьере слушался бесспорной удачей, а в Париже, пожалуй, еще и набрал оборотов. Фантасмагорическая и острая музыка Шостаковича - безусловно гергиевский материал, синхронный с некоей фирменной гергиевской формулой музицирования. Это совпадение подкупает и гипнотизирует. Загадкой остается и уникальная стилистическая и звуковая гибкость оркестра Мариинки, в равной степени блещущего как в Вагнере, так и в Шостаковиче.

Главной проблемой большинства солистов, как и на премьере, стал текст либретто - слова можно было разобрать лишь у майора Ковалева (Владимир Тюльпанов), его слуги Ивана (Эдем Умеров) и у дамы с приживалками (Ольга Маркова-Михайленко). Для Парижа с бегущей строкой французских субтитров это, конечно, не столь существенно, главное - поют хорошо, но вот отдельным попавшим на премьеру согражданам все ж таки обидно.

Постановщиком этого "Носа" нужно считать художника Зиновия Марголина. Это и удача, и проблема. Старорежимная режиссура Юрия Александрова, едва поспевая, бежит вослед буйной фантазии сценографа. В каждой сцене идей - на целый спектакль. Перевернутые крышами к публике дома и пляшущие мостовые. Сияющая металлическая арматурина а-ля Родченко, постель-гроб и какие-то разухабисто-духовные похороны Носа в Казанском соборе с Сирином и Алконостом. И вдруг - мелькающие на экране конструктивистские плакаты, на все лады складывающие в красно-черную геометрию НОС/СОН. Отфильтровать бы это все и выстроить - вышел бы, вероятно, шедевр. А так не вяжутся александровское комикование в духе "Женитьбы Бальзаминова", замоскворецкие кудряшки и фестончики, балетные извозчики, тянущие носок в ковырялочке со страшной и дерзкой музыкой Шостаковича, да и со сценографическими фантазмами Марголина.

Публика посмеивается и резиновому носу в скрипичном футляре, и раздетой продавщице бубличков, и комментариям франкофона на верблюде, но горячие токи начинают ходить по залу только тогда, когда Гергиев "нажимает на кнопку" и темная гоголевская мистика наполняет пространство жутковатой дрожью. Ровно в эти моменты спектакль престает быть эксцентричным развлечением, и кажется, ровно за эту страшную метафизику и хлопают и без того испуганные парижане.

Илья Кухаренко, Париж

Ирина Шостакович: "Если бы по сцене не таскали кровать и не возили телеги, было бы лучше"

Впервые в парижской "Опера-де Бастий" выступил Мариинский театр. Впервые на этой сцене была исполнена опера Дмитрия Шостаковича. После премьеры корреспондент "Известий" во Франции Юрий Коваленко поинтересовался мнением жены композитора Ирины Антоновны Шостакович.

известия: Как вам понравился спектакль?

Ирина Шостакович: Мне очень понравилась музыкальная часть. Все очень хорошо выученное, хорошо исполненное. Что касается режиссуры, то она на совести постановщика. Замечательный текст Гоголя предполагает определенную атмосферу. Ее в этой постановке нет. Все сделано в духе современных модерных веяний, которые не могут иметь отношения ни к Гоголю, ни к Шостаковичу. Я думаю, что публике трудно было понимать, что на сцене происходило.

известия: Но публика замечательно принимала спектакль.

Шостакович: Публика тут все тепло принимает, она доброжелательная. Насколько они поняли - это тайна за семью замками.

известия: "Нос" - опера камерная...

Шостакович: Поэтому она и не годится для такого огромного театра. Сценическая площадка должна быть соразмерна сочинению, все персонажи должны быть очень хорошо видны, а каждое слово - слышно и понятно. Здесь же огромное количество людей с непонятными телодвижениями. Много несообразностей. Поставлено несмешно и необаятельно, с привкусом эстрады. Кроме того, композитор не предполагал инсценирования музыкальных антрактов. Нужно просто свет направить на дирижера и слушать. А те пантомимы, которые режиссер поставил, мешают слушать музыку и противоречат замыслу... Нужно иметь понятие о сочинении, которое ставишь, и достаточный уровень культуры. И в Петербурге, по-моему, с такой постановкой вряд ли стоило выступать. На Западе, может, и не такое увидишь, а у нас - нет.

известия: Ну а сам Валерий Гергиев?

Шостакович: Гергиев очень хорошо дирижировал. Все было ясно и понятно. Если бы еще на сцене не таскали с шумом кровать, не возили телеги, было бы, конечно, лучше.

известия: Вы видели много других постановок "Носа"?

Шостакович: Я видела несколько, причем одна другой ужаснее, - в Дрездене, в Амстердаме, плохую сюрреалистическую постановку "Носа" в Берлине в Штаатсопере. Наилучшая - Бориса Александровича Покровского, сделанная очень давно. Ее видел сам Дмитрий Дмитриевич, который был на репетициях. Борис Александрович - огромный талант, огромный мастер. В его театре до сих пор "Нос" идет с большим успехом. Пока Покровского никто не превзошел. Всем этим модерным молодым людям не хватает сценической культуры. Теперь ожидается постановка в Москве в "Геликон-опере".

Илья Кухаренко

Женский Петербург
октябрь 2005

Летящий ангел Ирмы Ниорадзе



Жар-Птица и Кармен, Манон и Раймонда, Одетта и Жизель, Зарема и Аврора Творческая биография ведущей солистки Мариинского театра Ирмы Ниорадзе стремительна и успешна, ее диапазон простирается от Фокина и Петипа до Баланчина и Макмиллана. Мы встретились с примой-балериной в ее уютной квартире на набережной Робеспьера.



Пока Ирма сама готовит кофе (она с традиционным для грузинок уважением относится к гостю), есть время осмотреться. Мы расположились в просторном зале классического стиля с белым роялем в одном конце и большим столом в центре. На столе статуэтка балерины работы Броделя, на камине любительская фотография небольшой грузинской церкви, в застекленных буфетах - поразительный выбор редких грузинских вин и коньяков. Уют создают неизвестные растения на подоконниках и возле стола. За окном Нева, как на гравюре восемнадцатого века.

- За этими растениями следила моя мама, которая растила моего сына. Она жила с нами, но теперь она вернулась в Грузию. Я хотела, чтобы она осталась, потому что я не представляла, как я без нее буду воспитывать сына. Малышу скоро будет пять лет. Говорят, что растения прислушиваются к своим хозяевам. Пока они не завяли. Я их поливаю, ухаживаю за ними.

- Как зовут вашего мальчика?
- Илико.

- Как в грузинском фильме...
- «Я, бабушка, Илико и Илларион»... Это ласково мы зовем - Илико. Вообще, по-православному - Илья. Священник, который освящал эту квартиру, задал вопрос, почему я именно тот день выбрала для освящения, и сказал, что это день Ильи-пророка. Тогда я решила ребенка обязательно назвать Ильей. Мальчика крестили в Грузии, в церкви Вознесения, которую построил мой супруг. Это было очень красиво. Это очень красивое место, маленькое село Аскана, откуда родом предки моего мужа (фотографию именно этой церкви, оказывается, я и видел на камине - И.Ш.). Снизу я увидела потрясающее зрелище - церковь напоминает летящего ангела. Были облака, земли совершенно не видно было, и такой светлый туман, и в тумане и облаках видна эта церковь, высоко-высоко в горах.

- Вы часто приезжаете в Грузию?
- Редко, где-то раз в два года. Если езжу, то по одной причине - это благотворительные концерты. Если я могу чем-то помочь той земле, которая меня родила, я получаю от этого огромное счастье, великолепный заряд энергии, которая в течение всего года не покидает меня.

- Вы любите грузинские вина, кухню…
- Здесь у нас в Питере очень хорошие грузинские рестораны.

- Какой лучший?
- Я не хочу рекламировать, их много.

- Какое у вас любимое блюдо?
- Я все люблю. Люблю острое - может, потому что у меня такой характер.Сладкое ем редко, с детства не люблю сладкое.

- У моего мужа собственные виноградники, он производит вина «Асканели», сейчас он начал выпускать коньяки 50-летней выдержки. Я, конечно, не увлекаюсь, но иногда я пробую его вино, мне нравится. Вкус действительно шикарный.

В отношении Ирмы Ниорадзе к мужу Гоче чувствуется не только традиционное грузинское почтение и вообще уважение к мужчине, но и доверие.

- Я очень дорожу его мнением, потому что у него хороший вкус. Иногда бывает, что он подбирает мне вещи, это получается действительно с шиком.



У Ирмы вкус к классике, хотя она прекрасно себя чувствует и в современном балете.

- Очень люблю Гуччи. В Риме, на Пьяцца д'Эспанья, я зашла в бутик Гуччи и приобрела за очень большую цену его пальто а-ля-шуба с мехом неизвестного зверя. Очень понравился дизайн. Я такой человек
- когда мне очень нравится вещь, я не задумываясь, покупаю, даже не смотрю на цену. Потому что я знаю - если я это не куплю, мне будет просто обидно.
- Еще я очень увлекалась Армани, Империо Армани. Очень нравится Коко Шанель, вещи Шанель. Очень полюбила Соню Рикель, ее вещи, потому что они очень практичны, в то же время сделаны с большим вкусом, это французский шик. В них есть и комфорт, и дизайнерская работа. Она использует трикотаж, что очень приятно для балетных артистов - привычно, удобно себя чувствуешь, и выглядишь классически.
- Очень люблю шарфы, вышитые бисером, и легкие шарфы из шифона. Из головных уборов - большие шляпы, правда, редко их ношу. Из питерских модельеров мне нравится Татьяна Парфенова. Есть вещи, которые я купила в ее салоне давно, до сих пор их храню и они до сих пор в моде. Где бы я их ни надевала, спрашивают, от кого эти вещи, кто приготовил такой сюрприз. Есть красное платье, очень интересно сшитое, такой шелковый материал наизнанку. Когда я надеваю это платье, мне всегда делают комплимент, что очень приятно.

Ирма Ниорадзе совсем не пользуется духами, любит туалетную воду Estee Lauder.

- Есть что-то, чего вам не хватает?
- Я чувствую, что не достигла своего пика, хотя я станцевала многое. Есть высота, а есть что-то еще выше этой высоты, и мне хотелось бы эту вершину потрогать, ощутить ее. Это самое большое желание. Конечно, над этим нужно очень много работать.



- Есть задумка одного одноактного современного балета. Очень хотелось бы использовать для этого балета музыку Пьяццолы. У меня есть уже два личных балета, «Мадам Лионели» и «Сапфиры». Это будет проект из той же серии, еще один мой собственный балет. Может, я предложу танцевать в нем своим партнерам, может, из Москвы кого-то приглашу. Пока я не знаю, где для меня будут ставить, в Петербурге или в Москве. Я нахожу спонсоров, и благодаря этим спонсорам создаю эти балеты. Мне в этом очень помогает мой супруг, которому я очень благодарна. Есть технические моменты, когда нужно, например, ставить свет, а я стою на сцене, и очень сложно видеть себя со стороны. А ему видней, когда он сидит в зрительном зале. Многие технические проблемы решает он.

- Мне нравится Форсайт - гениальный балетмейстер, который ставил у нас в театре. Мне нравится его хореография, потому что есть над чем поработать, в чем можно раскрыть свою индивидуальность. Очень приятно, когда с новой работой ты приобретаешь свободу действия в танце. Там можно импровизировать, что непозволительно в классике.

- Я бы не сказала, что у нас в театре классика исчезает. Слава Богу, что есть такой театр, как Мариинский. Конечно, в таких больших театрах, как наш, нет возможности выразить себя полностью. Я, например, не могу ставить в Мариинском театре свои балеты, легче на стороне иметь собственную хореографию, нежели просить ставить в нашем театре. Это не политика театра, это скорее темп театра, который не позволяет туда вторгаться. В таких театрах ты танцуешь репертуар, на котором ты учишься, в котором ты растешь, и это прекрасно. Новые, современные балеты - это совершенно другой мир. Конечно, я очень устаю, когда я должна совмещать репетиции собственных спектаклей с классическим репертуаром театра, но это мне удается.

- Начинающей балерине сейчас будет легче или трудней повторить ваш путь, достичь тех же высот?
- А мой путь вам кажется легок или труден? Удачу нужно своими руками создавать. Как бы я ни думала, что у меня все удачно, - если артист не приложит усилий, удача никогда не придет. Уходит очень много нервов, иногда отказываешься от всего, хочется просто одиночества, - когда наступает жуткая усталость, когда сомневаешься, правильно ли ты что-то делаешь. Потом приходишь в зал, снова повторяешь. Работа нечеловеческая.

- Какие были самые трудные моменты в вашей артистической биографии?
- Каждая работа была трудной, каждый день. Фаина Раневская говорила, что артистка будет жить до тех пор, пока она будет недовольна собой. Недавно я шла в театр, и казнила себя за то, что когда-то была довольна.

- В вашей творческой биографии есть неожиданные повороты: после учебы в Петербурге вы возвращаетесь в Тбилиси, потом снова приезжаете сюда и остаетесь насовсем...
- Действительно, это было так, и слава Богу, что это так случилось. Я попала к очень хорошему педагогу, Наталье Викторовне Золотовой, которая меня приготовила к конкурсу (Международный конкурс артистов балета в Джексоне(США) - И.Ш.). К сожалению, ее уже нет в живых. Целый год каждый день у нас были изнурительные репетиции - я бы никогда не смогла это повторить. Она меня заставляла все время быть собой недовольной. Когда я стала лауреатом, тогда я получила право выбирать, куда ехать, в Америку или в Россию. Судьба у каждого человека складывается по-разному, и есть та сила, в которую мы верим: Господь Бог или ангел-хранитель. Когда ребенка крестят, ангелы прилетают, и на протяжении всей жизни эти ангелы всегда направляют человека на свою определенную судьбу, на дорогу. Я в это верю.

- Нельзя сказать, что вы пошли по пути наименьшего сопротивления. В Америке преуспевать в искусстве вам было бы легче, чем здесь, в Петербурге, тем более с вашим интересом к современному балету. Что вас заставило выбрать Петербург?
- Я просто хотела учиться, и я до сих пор учусь. Для того, чтобы быть на уровне, надо быть послушной ученицей. Актриса должна учиться до конца своей карьеры, чтобы не перестать быть интересной публике и самой себе. Потом, мне очень нравилась Россия, здесь очень много души, очень глубоко все чувствуешь. Я не говорю, что мне не нравится Америка или мне не нравится Европа - нет, очень нравится, но мне больше нравится вот здесь, где можно все ощутить, где если ты радуешься, ты радуешься очень сильно, если ты плачешь, ты плачешь очень глубоко, до потери пульса. Если человек живет один раз, то надо прожить - это лично мое мнение - максимально, чувствовать максимально.

- Есть вещи, которых вы боитесь?
- Боюсь природных катаклизмов. В последнее время такие вещи происходят на Земле, что остается только молиться и надеяться на то, что все будет хорошо, что всегда будет Солнце, что всегда будет небо светлое. Я все очень близко к сердцу принимаю. Когда в прошлом году, в сентябре случилось... в Беслане, я, откровенно говоря, не могла полгода придти в себя. Я запиралась, хотела одиночества. У меня маленький сын, я смотрела на него, меня в дрожь бросало, я, не буду стесняться, плакала. Почему люди так поступают с самыми безобидными, маленькими существами? Этого я очень боюсь, и переживаю за детишек, больше всего на свете. Мне очень хочется, чтобы дети были счастливы.
- Моему сыну скоро будет пять лет. Он очень подвижный, любит все посмотреть, все потрогать, любит танцевать, петь любит, очень творческая натура.

- Есть шанс, что он пойдет по вашему пути?
- Я бы не хотела, чтобы он танцевал, только по одной причине: мужчины быстрее уходят со сцены, чем женщины, и когда душа хочет танцевать, а тело уже не может, это самое большое наказание. Я не хочу, чтобы моему сыну было так больно. Поэтому в балет я его не отдам. Я не знаю, кем он будет, я хочу, чтобы он был счастливым человеком. Вообще я хочу, чтобы он пел. Он часто просит, чтобы я ему играла какую-нибудь песню. Когда я была в положении, был фестиваль «Белые ночи», и меня в числе других наградили премией «Балтика». Эту премию вручали великий певец Пласидо Доминго и маэстро Валерий Гергиев. В тот момент наша труппа была в Лондоне, и Пласидо Доминго спросил, почему я не на гастролях. Маэстро сказал, что я в положении, и у Пласидо были такие блестящие глаза. Он меня поздравил, и положил мне руку на живот, и тогда я загадала: если родится мальчик, очень хотелось бы, чтобы он пел. Пласидо Доминго его благословил.

- Есть предложения из кино. Я ездила во Флориду, где делали кинопробы. Я сама очень была довольна тем, что открыла в себе способности как драматическая актриса. Кино - это то, что остается, то, что будет всегда. Я восторгаюсь Софи Лорен и Анной Маньяни, с удовольствием смотрю фильмы с их участием.

- На что у вас хватает времени?
- В основном это работа и семья. С рождением ребенка у меня вообще все поменялось в жизни. Максимально.

- Семья у меня большая. Очень много сестер. Я этим очень богатая, очень горжусь. Я не люблю одиночества, я стараюсь, чтобы ко мне приходили родственники, чтобы всегда было веселье, чтобы всегда были праздники. Но я не люблю, когда нарушают мой покой перед спектаклем, когда я готовлюсь. Это просто другой мир, в который никто не вхож. Я должна максимально уединиться, прихожу в театр раньше всех, гримируюсь... Я люблю те часы, которые дают возможность для максимальной концентрации. Дома это прекрасно.

- Хватает времени для друзей?
- Для сестер, для родственников, для сына, для знакомых... Как видите, у меня уютная квартира. Люди, приходящие ко мне, не хотят вообще уходить.
- Часами могу работать над одним движением, над тем, как встать в такую-то позу, как выразительнее сделать. Может быть, так сделать, или так, чтобы было качественно и чисто... Бывают такие дни, когда мне очень нравится работать над собой. Я не люблю себя обманывать, больше всего не люблю, когда что-то недоделано. Я делаю именно так, чтобы остаться довольной, чтобы получить именно то, для чего я вошла в зал. Если ухожу ни с чем, это просто разбитый день. Не знаю, как это назвать - копание в себе, анализ?

- Где публика более требовательная?
- В России. Я всегда сужу по публике. Если публика принимает на ура, на «пятерку», я себе говорю: «Ирма, можно дальше продолжать». Как только публика перестанет принимать балерину, она должна уходить немедленно.

- Вы цените мнение публики выше мнения критиков?
- Я не хочу обижать критиков, но иногда они такую демагогию пишут, что даже не хочется танцевать. Танец и балет - это радость. Нельзя все время отрицательно смотреть на то, что приносит будущее. Я знаю одну женщину, которая ходит на спектакли, и она, если она больная - она вылечивается. Разве есть что-нибудь лучше того, что приходящий в плохом настроении, больной человек уходит здоровым? Это великое дело, на мой взгляд. А когда танцуешь хорошо, публика принимает с восторгом, а на следующий день в газетах пишут отвратительные вещи - я считаю, это демагогия. Про «Кармен» Жоржа Бизе тоже написали, что это ужасная вещь, и от этого человек умер, а теперь возносят его произведения. Нет, я объективную критику уважаю. Но самая высокая оценка для меня - это оценка публики.
- Когда я выхожу последняя, и аплодисменты увеличиваются больше и больше, я чувствую, что я не зря работала над партией, не зря тратила силы и энергию в зале. Аплодисменты, прием - это остается очень надолго, не уходит, звучит в ушах.



Я решаю закончить запись на этой оптимистической ноте и выключаю диктофон. Ирма встает, подходит к большому зеркалу и легко, как совсем юная девочка, делает несколько оборотов - забыв о себе, обо мне, об интервью. Ей просто нравится танцевать.

Автор: Игорь Шнуренко
Фото: Андрей Мархотин