http://spb.aif.ru/issues/667/11

«АиФ Петербург»
№ 22 (667) от 31 мая 2006 г.

Гергиев не хочет быть олигархом

Феcтиваль «Звезды белых ночей» Мариинский театр посвящает в этом году 100-летию со дня рождения Дмитрия Шостаковича. Запланированы две программы — «Все симфонии Шостаковича» и «Шостакович на сцене».



Танками на оперу

31 мая пройдет опера «Катерина Измайлова», дирижировать которой будет Валерий Гергиев. Маэстро рассказывает:

— На Западе «Катерина Измайлова» считается неудачным, едва ли не пропагандистским опусом Шостаковича. Считается, он пошел на уступки режиму, который наезжал на него всеми танками, имеющимися тогда в СССР, за оперу «Леди Макбет Мценского уезда» 1934 года, вот и создал в конце жизни вторую редакцию — «Катерина Измайлова». А я считаю, что это шедевр, при том что оперой «Леди Макбет» дирижирую гораздо чаще. Сейчас хотел бы показать в Лондоне и ту и другую версии. Наша задача еще и просветительская, мы должны говорить миру, что «Леди Макбет» композитор написал молодым, это произведение бессмертно. Но это не значит, что «Катерина Измайлова» — бред сумасшедшего, оркестровая партитура еще лучше, либретто лаконичнее, вокальные трудности уменьшены. В «Леди Макбет» надо иметь невероятный вокализм, после того как Екатерина кричит в сцене порки Сергея, редкая певица остается с голосом. Шостакович понимал, что если он напишет чуть проще, человечнее — произведение будет чаще звучать, и он был прав. Является ли «Катерина Измайлова» провалом и невероятной уступкой Шостаковича? Я думаю, что нет. Мы это докажем и здесь, и в Лондоне, и много еще где.

Терпкая симфония

— На фестивале я готовлюсь дирижировать «очень немного», всего 8 или 9 симфоний, остальное проведут мои знаменитые коллеги. А вот в Нью-Йорке и Лондоне дирижирую всеми 15 симфониями Шостаковича. Там мы уже начали этот цикл, и я даже оркестр предостерег: «Первая симфония — блестящее произведение, Вторая успеха иметь не будет, но играть ее надо здорово. Ну, и сам Бог велел иметь успех с Седьмой или Девятой — это исполнение должно вызывать шквал восторга, потому что это мощнейшие партитуры, которые принесли Шостаковичу мировую славу одного из лучших симфонистов всех времен». Поразительно, но Первая и Вторая симфонии тоже за себя постояли. Я с удивлением обнаружил, что и во Второй симфонии есть какие-то витамины и соки, которые многим нравятся. Терпкая симфония.

Слухи из буфета

— Следующий фестиваль «Звезды белых ночей» пройдет в 2008 году, а в начале января 2007-го Мариинский театр закроется на реконструкцию.

Будем стремиться открыться в конце апреля — начале мая 2008-го.

Технические возможности театра возрастут грандиозно, в интерьерах ничего меняться не будет, а вот со стороны Крюкова канала театр будет приведен в такой вид, который радовал глаз петербуржцев 100–120 лет назад. Мы вернем исторический облик.

По поводу второй сцены архитектору Перро четко сказано, что проект будет уменьшен, мы не хотим стать авторами «сенсации», когда новый театр затмит исторический. Второе — я жесткий противник разрастания бюджета, когда поползли безумные слухи о миллиарде, мне стало не по себе, потому что я впервые почувствовал себя олигархом: они все хотят очень много денег, так это воспринимается народом. Даже для великолепного Большого театра миллиард — это перебор. Поэтому я бы хотел, чтобы Вторая сцена помещалась в рамки 200 млн евро, может быть, чуть больше. А чтобы никому не казалось, что мы очень жадны до денег, мы собрали два миллиона внебюджетных средств и за одиннадцать месяцев построили концертно-театральный зал на улице Писарева, на месте сгоревших мастерских. Это пример, во всех отношениях едва ли не единичный в России. Зал станет нашей основной площадкой на время реконструкции.

:Недели две назад ко мне пришла наша несравненная Ульяна Лопаткина и искренне задала вопрос: «Это правда, что всех нас уволят?» — «Неправда!» Я-то думал, что у нас театр особенный, но после 18 лет руководства сдался: такой же, как и все остальные, и в буфетах говорят бог знает что!

Madame Figaro
июнь 2006

Магия Ирмы



Одна из самых элегантных женщин российского балета грузинка Ирма Ниорадзе не перестает удивлять: кажется, еще совсем недавно все праздновали успех ее Тамар, и вот уже - ее новый балет "Игра драгоценностей". Этот проект представляет "Постмодерн-театр". Накануне премьеры с балериной встретилась Татьяна Поздняк. Фото Владимира Глынина.



Она не боится цифры 13, любит хорошее грузинское вино и обожает старинные украшения. Давно живет в Петербурге, но все равно остается грузинкой. Дело даже не в легком акценте, а в какой-то гордой повадке, осанке, манере всплескивать руками. Кажется, стоит только начать с ней разговор, как в просторной словно репетиционный зал гостиной с окнами на Неву, где-то под лепным потолком зазвенит мелодия дудуки и поплывет аромат горячего лаваша, который пекла ей в детстве бабушка. Это воспоминание - одно из самых дорогих. Впрочем, с годами в жизни Ирмы Ниорадзе появились новые ценности. Недавно Андрис Лиепа пригласил вас станцевать заглавную партию в восстановленном балете "Тамар" на музыку Балакирева, некогда сочиненном Михаилом Фокиным для Тамары Карсавиной. Новый балет ставился на Ирму Ниорадзе и произвел в столице настоящий фурор.

Ирма Ниорадзе: Это было похоже на реставрацию драгоценной фрески: хореографию "Тамар" восстанавливали по сохранившимся рисункам и фотографиям, на которых запечатлена великая Тамара Карсавина.

Вам хотелось повторить партию легендарной танцовщицы, примерить на себя ее образ?

И.Н. Карсавина была и остается легендой, и для меня было честью танцевать эту партию вслед за великой балериной. Всякий должен пройти свой путь. Я счастлива тем, что это была "Тамар" Ирмы Ниорадзе - для балерины нет выше награды, чем поставленный "на нее" спектакль.

Многие считают, что история жестокой красавицы из стихотворения Лермонтова как-то связана с именем легендарной царицы Тамары...

И.Н. Ничего подобного! Во времена правления этой просвещенной и верной христианским заповедям царицы Грузия процветала, и в истории не осталось о ней ни одного худого слова. Это святыня для грузин. Моя Тамар - никакой не палач, а жертва трагических обстоятельств, чей рассудок не справился с потерей любимого человека. Она пытается заглушить горе в поисках новой любви, но не может смириться с неизбежным разочарованием.

Идеальный сюжет для кино. Вы наверняка в жизни боролись с искушением помучить теряющих голову поклонников.

И.Н. Буду откровенна: мне никогда не доставляло удовольствия играть чужими чувствами или причинять кому-то боль. Грешна, может быть, в другом? всегда любила и люблю быть в центре внимания. Но это не самолюбование, а желание не разочаровать тех, кому известно имя Ирмы Ниорадзе. Я люблю посмотреть утром в зеркало, обрадоваться самой себе и пронести эту радость через весь день.

Кажется, этот способ имеет мало общего с рекомендованным Примадонной аутотренингом, когда смотришься утром в зеркало и повторяешь: ну какая же я красивая!

И.Н. Не обманывайся, а сделай себя красивой. Сегодня для этого сущетвует столько способов - от дорогих до ничего не стоящих. В нашем тяжелом климате редко встаешь и поешь, как птица: суставы ноют, небо за окном низкое. Создай себе настроение: открой шкаф с одеждой, пошарь в любимой шкатулке и забудь о том, что ты надевала вчера. Вот недавно поливала свои домашние растения и захотела сшить наряд в цвет этих листьев. И сшила.



Ведь наши переодевания - тот же театр: надела черное - Анна Маньяни, надела цветастое - девушка с картины Малявина...

И.Н. Для меня это не театр, а скорее...разговор с окружающим миром. Я никогда не выйду на улицу, как прежде говаривали, неприбранной. Это как со сценой. Мой педагог любила повторять: если тебе нечего сказать - не выходи.

А украшения любите? Не зря же вы танцуете партию Рубина в спектакле "Игра драгоценностей"!

И.Н. Представьте, это мой любимый камень. И первоначально я должна была танцевать в "Изумрудах", но по какому-то наитию - не зная еще ни музыки, ни хореографии - самовольно пришла в зал, где репетировали "Рубины". Я понравилась американским репетиторам, и они оставили за мной эту партию. Но если бы не упрямство - не было бы в моем репертуаре такой драгоценности!

А что хранится в вашей шкатулке?

И.Н. Рубины я люблю, но не ношу. Всю прошлую неделю не снимала жемчужный сет - ожерелье и серьги, и была в гармонии с окружающим миром. Старинные серьги с бриллиантами надеваю, когда танцую спектакль. У них такой холодный блеск - под стать характеру коварной Одиллии. Топазы люблю за их теплоту.

Магия камней вас не оставляет: в конце мая Москва увидит вас в балете "Игра драгоценностей", посвященном памяти Джорджа Баланчина...

И.Н. Это неправда, что нет незаменимых людей: Баланчин именно такой, другого уже не родится. И в нашем спектакле мы отчасти пытались постичь тайну создания балетного образа. Его главный герой - балетмейстер. Там есть любовь, творчество, магия.

Вы в этом спектакле являетесь во множестве образов: драгоценный Сапфир, Хозяйка ювелирной лавки, Балерина и Муза балетмейстера - в одном лице. И хореография очень сложная - сочетание модерна с классикой, которое обеспечил неожиданный тандем Георгия Алексидзе и танцевального гуру "Фабрики звезд" Егора Дружинина. А в жизни вы любите смешение стилей?

И.Н. Обожаю! Я ведь по знаку Близнец, мое призвание -
раздваиваться в желаниях, меняться. Даже жесткий балетный график не заставит меня отказаться от спонтанный (но не бессмысленных!) поступков: например, купить дорогую картину на выставке, куда забрела случайно. Смотрите, она словно на заказ написана для этой гостиной. Как-то мы с мужем зашли в салон Татьяны Парфеновой, она вынесла алое шелковое платье из новой коллекции, я в него тут же влюбилась и без него себя уже не мыслила.

На модных показах, я знаю, вы постоянный гость.

И.Н. Я ношу только дизайнерские вещи: мы пришли в этот мир разными и ни в чем не обязаны друг друга повторять, даже в одежде. тут я позволяю себе иногда некоторые безумства. Например, недавно купила себе кожаное пальто от Gucci с мехом за несколько тысяч евро, но мне в нем так хорошо!



Похоже, вы режиссер собственной жизни. Этим не каждый может похвастать.

И.Н. надо же! Я как раз сегодня ни с того ни с сего вдруг задумалась: лидер я в жизни или ведомый? Сопоставила факты и поняла: подчиняться не люблю. К доброму совету прислушаюсь, но решение приму сама.

Вы семь лет учились по классу скрипки, а она мне всегда почему-то казалась инструментом для грустных людей. Вы лирическая героиня?

И.Н. На сцене мне ближе героическое амплуа, а в жизни я разная. Иногда наслаждаюсь, когда вокруг много людей. Но больше люблю тишину и одиночество, особенно перед спектаклем: на полтора часа меня все доджны оставить в покое, даже обожаемый сын Илико. Но когда, например, танцую Шахерезаду, то мне хочется перед спектаклем общаться: ведь это натура страстная, у нее все - через край.

Что же для вас главная в жизни драгоценность?

И.Н. Конечно, мой сын. И еще - чтобы все вокруг меня были счастливы, и в доме царил мир.

...Она уверяет, что не суеверна: лучшие события в жизни Ирмы случились именно 13-го. И живет она в квартире под номером 13. Правда, после ремонта цифры загадочно исчезли и теперь на их месте можно домыслить любые. Магия цифр, магия камней - это игра. Будь то числа или драгоценности.

Женский Петербург № 5(42) 2006 г.



Девочки танцевали в «Щелкунчике». Одна из снежинок была особенно хороша - мягкая и красивая, она кружилась будто бы внутри своих чувств, а не на сцене. Эту девочку с огромными красивыми глазами звали Даша Павленко. Сейчас она прима-балерина Мариинского театра.

В ее облике до сих пор ощущается какая-то трогательная беззащитность. Потрясающая: уже дважды у нее отбирали мобильник, причем прилюдно, среди бела дня.

- Я иду по улице, разговариваю по телефону. Тут подбегает огромный мужик, хватает за руку, тянет. Я не поняла, обернулась к нему и говорю: «Извините, я не могу сейчас дать вам позвонить, видите, сама разговариваю». А он тянет еще сильнее. И тут меня озарило - да ведь он меня грабит! Я попыталась сопротивляться, но телефон он все же выхватил и убежал...

Дарья родилась в Москве. Отец был геологом, мама - переводчицей, она очень хотела, чтобы хоть одна из ее дочерей стала балериной. Мама привезла десятилетнюю Дашу в хореографическое училище им. Вагановой, девочка поступила легко - танцевала с четырех лет, и поселилась в интернате. Так и живет в Петербурге.

- Нас четверо сестер, я - младшая. И выходит, самая любимая, - говорит Даша. - Страшно избалованная родительской любовью, я позволяла себе все. Например, мне нравилось рисовать на обоях, и я упорно на них рисовала, могла до неприличия объесться мороженым или пойти по поручению мамы в магазин за сосисками, а вместо них купить два килограмма зефира и съесть его по дороге. У мамы не хватало сил со мной бороться - я не помню, чтобы она когда-нибудь меня ругала. Я не была злой или вредной, но просто всегда делала то, что нравилось. Конечно, жизнь в интернате пошла мне в этом смысле на пользу.
- Помните свое первое детское впечатление от Петербурга?
- Честно говоря, в первый раз город мне страшно не понравился. Ведь я выросла в Москве в спальном районе, среди девятиэтажных коробочек, а здесь везде были такие старые необычные здания. Ленинград показался мне очень странным городом. К тому же, я думаю, у меня была тогда психологическая ломка - ведь я осталась одна, без друзей, без мамы. Плюс - климат чужой, и чужие люди. Вообще все чужое в необычном городе.
Хотя, свой первый год я проучилась в Вагановке рядом с сестрой Надей, она была уже выпускницей училища. Весь год Надя занималась моим воспитанием, и ей пришлось несладко, конечно. Самое смешное, что я совсем не помню наших скандалов, хотя она рассказывала, что бранила меня за какие-то слова. Но никакой детской травмы по этому поводу у меня не осталось.
- Ваша сестра сейчас танцует?
- Нет, Надя преподает в Лос-Анджелесе. Скоро переедет в Филадельфию, у них там своя студия танцев для маленьких детей. Старшая сестра Елена очень счастлива в браке. Она вслед за мужем уехала в маленький городок Донецкой области, и растит там моих любимых племянников. Марина тоже родила двоих детишек, живет и работает в Москве, диспетчером в ЖЭКе.
- Когда родители называли вас Дарьей, что-то под этим подразумевалось?
- Вообще-то, папа очень хотел сына, чтобы назвать его Лешей, но когда опять родилась дочка, сказал: «Ну, пусть будет Даша».
- Помните самое первое яркое впечатление от балета?
- Самым ярким было отвратительное впечатление, когда балет мне ужасно не понравился. Помню, мама по блату достала билеты в Большой театр, и там я смотрела «Легенду о любви». Мне было шесть дет, я ничего не поняла: это музыкально-танцевальное действо на сцене совсем не было сказкой: странные люди в странных костюмах все поголовно страдали от чего-то. Я осталась недовольна. Потом, когда прошло время, и я другими глазами увидела этот спектакль, - он мне очень понравился.
- То есть в детстве вы не были одержимы мечтой стать балериной?
- В танцевальную студию меня, совсем маленькую, привела мама. Мне всегда нравилось танцевать, когда это было не тяжело. В Вагановское я поступила, скорее, неосознанно, без серьезного решения. О славе великой танцовщицы не мечтала. Да и из общей массы поначалу не выделялась. Я была очень улыбающаяся, танцевальная девочка, но не более.
- Вас открыл ваш педагог?
- С Еленой Викторовной Евтеевой мы встретились уже ближе к выпуску. От нее я впервые услышала: «Ты можешь, ты необычная, в тебе есть изюминка», - и поверила ей. Она нашла ко мне подход, и вдруг мне захотелось танцевать все лучше и лучше. Елена Викторовна в этом плане удивительная! Она подбадривает. Она умеет так здорово учить и ругать, что ты, даже ошибаясь, не чувствуешь себя полной бездарностью, у тебя остается еще море сил, чтобы исправиться. Она одновременно хвалит и ругает, сохраняя твою личность цельной и работоспособной. Хвалить, конечно, обязательно надо, особенно детей и творческих людей. Когда тебя хвалят, значит, в тебя верят. Человеку нужен стимул.
- Елена Евтеева для вас как крестная мама?
- Она очень много для меня значит. Мы до сих пор работаем вместе. На ее глазах, совершенно неожиданно, я получила в театре свою первую важную роль. Ведь вначале Мариинский театр брал меня на работу только в массовку. Моим пределом были «большие лебеди», эпизоды. Но тут началась постановка «Среднего дуэта», а на репетиции никто не ходил - у нас так часто бывает (улыбается), и балетмейстеры кинулись искать для репетиций «ну хоть кого-нибудь!» Поставили меня. Времени оставалось мало, текст был достаточно мощный, и никто не ожидал, что у меня получится. Я и сама не ожидала. Просто спокойно репетировала. А когда после генеральной репетиции мне сказали: «Ты будешь танцевать эту партию», то я была в шоке, в полном шоке!

Спустя полтора года Даша стала солисткой Мариинского театра, где перетанцевала почти весь ведущий репертуар — главные роли в «Лебедином озере», «Баядерке», «Жизели», «Манон», «Раймонде», «Шопениане», «Бахчисарайском фонтане», «Щелкунчике», «Пахите», во множестве одноактных балетов; она стала одной из немногих балерин, с одинаковым успехом освоивших все три части «Драгоценностей» Баланчина: «Изумруды», «Рубины» и «Бриллианты», - редкое достижение, прекрасно иллюстрирующее многогранность ее таланта.

- Многие артисты, добившиеся стремительных успехов, с ужасом рассказывают про зависть коллег, устраивающих им бойкоты и «темные». Вы от этого не пострадали?
- Меня уже спрашивала об этом Людмила Нарусова в передаче «Игры разума». Странно, но театральные козни прошли стороной. Видимо, мне повезло. Я никогда не чувствовала вокруг себя интриг, зависти, серьезных препятствий. Что меня угнетает, так это груз ответственности. Я сама создаю себе сложности. Слишком много думаю, наверное.
- О чем?
- Да обо всем. О каждой партии, которую танцую. Мне страшно сфальшивить, потому что танец должен быть очень искренним. Тогда он будоражит. Техническое мастерство в танце - это одно, но есть еще внутренний мир героини, которым я должна пропитаться, чтобы образ ожил на сцене. Нужно так глубоко прожить ее мир, выразив его своими движениями, отдать танцу столько своих соков, чтобы зритель не остался безучастным. Недавно я танцевала Жизель. Гениальный балет, я считаю, очень его люблю. До последней репетиции меня преследовало совершенно страшное ощущение, что у меня ничего не получается! Чтобы я ни делала - все было как-то не так: недостаточно мягко, недостаточно сильно... Это меня ужасно мучило. Но спектакль вроде прошел хорошо.
- Вы нуждаетесь в поддержке?
- Вообще-то да. Театр - особый замкнутый, даже тесный мир, жить в нем трудно, расслабляться нельзя. А я такая, что не умею пробиваться, вырывать себе партии. У меня совсем нет честолюбия, и я не расчетливая. Наверное, в театре нужно быть жестче, но это все же не по мне. Не могу заставить себя «подсуетиться», как-то мерзко становится. Но поддержку чувствую. В меня удивительно настойчиво верит сестра Надя. Прямо-таки свято верит, даже не знаю почему. Она с детства меня окрыляла.
- А вне балета у вас есть друзья?
- Очень немного. Я не тусовщица. Живу одна, и одиночество мне приятно. Я знаю, чем себя занять, с удовольствием читаю книги, особенно мемуары интересных людей. Мой любимый человек - далеко, живет в Лондоне, видимся мы редко, но он мне так дорог, что огромного счастья наших встреч мне хватает надолго. Хотя и тоска бывает, конечно. Невыносимая. Тогда я понимаю, как он остро нужен мне здесь, сейчас, чтобы можно было склониться на его плечо, почувствовать его рядом.

... История любви Дарьи Павленко и Ивана Путрова - сказочно романтична. Тут легко поверишь в судьбу и провидение. Она - прима-балерина Мариинки, он - ведущий танцовщик Королевского балета Лондона. У обоих пути в балет были схожими. Хотя Ивану, думаю, было чуть легче, потому что его мама - Наталья Березина - сама солистка киевского балета. Она и привела 10-летнего Ваню в Киевское хореографическое училище. В 1996 году, на конкурсе в Лозанне шестнадцатилетний Иван завоевал первую премию, а в 1998 - принял приглашение Королевского балета, где начал в кордебалете с массовок, как и Даша в Мариинском. Но через четыре года Иван уверенно вышел на ведущие партии и заслужил ранг премьера. На самом деле, это вообще первый случай в истории, когда юный танцовщик из СНГ так стремительно покорил Лондон, начав свое восхождение с самой низшей ступени.
Лондон стал перекрестком их судеб. И именно Лондон, не зная почему, Даша любила с детства. Она мечтала не о Париже, а о Лондоне, и когда в 1996 году приехала на гастроли, влюбилась в него с первого взгляда. Здесь ей суждено было встретить своего принца, но только не сразу. Видимо, судьба решила поиграть: Иван поселился в Лондоне в 1997 году, а Даша с 1996-го ежегодно там появлялась. Но как только приезжала труппа Мариинского театра, Королевский балет уезжал из Лондона на гастроли. Так продолжалось годами, пока судьба, наконец, не смилостивилась и не устроила ребятам встречу - в Лондоне, в Ковент-Гардене, в балетном классе, на репетиции. Несколько лет назад. Им хватило одной встречи, чтобы понять, что они нашли друг друга... С тех пор они летают на свидания как лебеди, правда, на самолетах, и иначе жить уже не могут. Только видеться им удается не часто. Но они каждый день созваниваются:

- У нас с Ваней, как у нормальных людей, - разные ситуации бывают. Из-за телефонного разговора мы можем даже обидеться друг на друга, неправильно что-то понять, и потом мучиться - обычные семейные будни.

Удивительно, что живя в разных странах, танцуя с разными партнерами, они все равно составляют незримую пару. В «Щелкунчике» он принц - она принцесса, в «Баядерке» она Никия - он Солор, в «Жизели» он Альберт - она Жизель... Недавно в Лондоне они впервые танцевали вдвоем. С одной репетиции! Белое адажио из «Лебединого озера» и «Видение розы» Фокина. Зрители были в совершенном восторге. Вы только представьте, как могут танцевать вместе две звезды, истинно влюбленные друг в друга. Критики писали об их полной сценической совместимости, которую нельзя ни имитировать, ни отрепетировать.

- Что вам особенно нравится в Иване?
- Меня восхищает, как он заботится обо мне. Это ужасно подкупает. Обо мне никто так никогда не заботился.
- Как же это выражается на расстоянии?
- Когда мне трудно, он здорово меня поддерживает, говорит нужные слова. Часто присылает маленькие подарочки, гостинцы... Если кто-то едет из Лондона к нам, он всегда отправляет что-нибудь для меня. Еще я приучила его писать мне открытки, потому что сама их ему пишу - казалось бы, ерунда совершенная, но это все такое дорогое, теплое - от него. Значит, он обо мне подумал... Мне очень нравится, как он выглядит, он красив. Мне нравится, как он мыслит - позитивно. Он никогда не сдается. Недавно после травмы перенес сложную операцию на коленном суставе, я ездила к нему - он в отличной форме. Никаких депрессий, постоянно чем-то занят, а к ноябрю планирует снова танцевать.
Недавно он предложил мне выйти за него замуж - по телефону. Я даже испугалась сначала, а потом мне стало очень смешно. До этого мне еще никогда серьезно не предлагали выйти замуж.
- О свадьбе не думали всерьез?
- Не знаю, не знаю. Я в этом плане... Я не буду настаивать. Он сам должен принять решение. Я эту тему даже не поднимаю. Заставлять кого-то вообще бессмысленно. Я сама не терплю, когда меня принуждают. Все хорошо по доброй воле. Да и женская доля такая - терпеть и ждать.
- Однако, ваше терпение дорогого стоит. Ведь вы совсем не тихоня. В вашем танце ощущается прямо-таки бешеный напор.
- И в жизни у меня бывают моменты, когда хочется бросить вызов. Это как в одежде - в принципе я ношу очень простые вещи, но иногда ужасно приятно народ эпатировать. Надеваю свою крохотную юбку, ну - неприлично короткую, и мне смешно, когда бабушки ворчат вслед: «Бесстыжая какая!» Недавно произошла совершенно криминальная ситуация - я бежала на работу в этой короткой юбке, на каблуках, а из казарм вышел строй курсантов. Что было! И свист, и улюлюканье, они кричали: «Браво!», закатывали глаза, - кошмар, я покраснела, но все равно было приятно. Последнее мое приобретение - ослепительно ярко-красные туфли на высоченном каблуке с бантиками.
- В танце вы уже зрелый мастер или продолжаете учиться?
- Все время учусь, и знаю точно, что не боюсь учиться. Мне это интересно.
- А у кого вы учитесь? Айседора Дункан, например, училась даже у облаков, у травы, гнущейся под ветром.
- Айседора мне нравится, хотя у нее было другое направление в танце. В Лондоне я видела маленький номер «Айседора» балетмейстера Аштона. Танцевала ведущая балерина Королевского балета - жгучая испанка, волосы черные как смоль. Она надевала рыжий парик с вьющимися волосами... Сначала я думала, что это ей совершенно не подойдет - но получилось так здорово! Она танцевала босиком, как положено, бегала по сцене, замирала в разных пафосных позах, и совсем не казалась смешной. В своей искренности Айседора была прекрасна, люди ей верили, и это замечательно работало. Она дала очень большой толчок театру, позволила по-другому посмотреть на искусство танца, как бы сняла с него корсет, освободила.
У кого я учусь? У коллег, которым доверяю. В принципе, отовсюду выхватываю какие-то вещи, даже сидя на скамеечке в парке. Смотрю, как играют дети. Это ужасно смешно, в этом есть такая сильная непосредственность, которой я не то что учусь, но любуюсь, и впечатления западают в меня, не проходят бесследно.
- Сейчас балет разделился на классический и современный, а вам что ближе?
- Я очень люблю современный балет, хотя физически это невыносимо тяжелое искусство. Но зато живое.
В классическом балете, хотя он очень красивый, зрелищный, виртуозный, все же есть некие сковывающие рамки, в которых сам человек - закрыт и не так интересен. А в современном балете тело и душа танцовщика раскрываются полностью. Здесь невозможно лгать. Движения исходят от тебя лично, ты их именно - рождаешь, и нет заученных традиционных движений, за которые можно спрятать внутреннюю опустошенность. При этом чувствуешь свободу, комфорт и удобство. Я могу так разойтись, что мой партнер говорит: «Ну, ты и шарахнула, Даша!» Именно, когда «шарахаешь», зритель получает самые сильные впечатления. Я могу бесконечно играть с движениями - грубость, мягкость, страсть. Могу быть все время разной - дурочкой, стервой, великой трагической женщиной. Я сама создаю образы, наслаждаюсь, получаю от танца кайф. Ведь в балете завораживает не столько точность движений, сколько некий аромат души танцора, исходящий от его движений.
- На съемках фильмов актрисы влюбляются в режиссеров. А балерины влюбляются в балетмейстеров?
- Конечно, и влюбленность помогает. Разные бывают балетмейстеры, кто-то тебе нравится, кто-то нет. Но если возникает влюбленность - именно в начальной стадии, когда на сердце легко, и хочешь ему нравиться, то репетиций ждешь с радостью, быстро включаешься в работу и лучше понимаешь, что надо делать. Любовь и влюбленность - созидательное чувство. Надо все делать с любовью, тогда все получится. Я очень люблю готовить, и готовлю вкусно. Хотя и редко. Уже месяц у меня не было выходных.

Елена Суханова
фото Андрея Мархотина

http://www.ogoniok.com/4947/31/

Огонёк №22
29 мая — 4 июня 2006 года

«Я против себя не пойду»


Аня Нетребко — солистка хора «Кубанская пионерия» — на ВДНХ, в Москве. 1984 г.
Нина Шилоносова, Краснодар

Анна Нетребко начинала свою карьеру в хоре «Кубанская пионерия», а сегодня стала главной оперной звездой страны. Теперь большая родина — Россия — и малая — Кубань — гордятся ею. Недавно Анне была вручена медаль «Герой труда Кубани». В Краснодаре, в доме отца, прима и дала это откровенное интервью «Огоньку»



— Анна, у вас кубанские корни. Некоторые известные люди стесняются своей малой родины. Для вас это было проблемой? Никогда не упрекали — вот, из провинции приехала…

Анна Нетребко: Поначалу, когда я только приехала в Санкт-Петербург, постоянно подсмеивались надо мной, над моим краснодарским вкусом, над моим говором... южным, над моими манерами, над всем, естественно. Ну я такой человек, вы знаете, как об меня ударится — так и упадет! (Хлопает себя по плечу.) Поэтому меня это особо не трогало, я продолжала делать свое дело, и все. Нас, кубанских, много, кстати, в оперной среде: Злата Булычева, Виктор Черноморцев, Леонид Захожаев, Сидоренко Галина, Ирина Мишура.

— Что такое краснодарский вкус в понимании питерских снобов?

А Н.: Ну-у… странный. Я вот сейчас, когда приезжаю, иногда хожу по улицам и так... ну такой немножко южный, так скажем… нестрогий, да. (Улыбается.)

— Я посмотрела ваши детские фотографии, когда вы были солисткой хора «Кубанская пионерия»… Кто первым сказал, что у девочки есть голос?

А Н.: Не знаю. Одни говорили, что есть, другие говорили, что нет.

— А сами когда поняли?

А Н.: Да пару лет назад! Когда я увидела, как публика стоя аплодирует. Я поняла, что голос у меня определенно есть и способности, может быть, талант…

— А когда впервые вышли на сцену, сколько вам было лет?

А Н.: В три года, в детском садике.

— А вы одиночка или коллективист по складу характера?

А Н.: О, я заводила. Всегда множество подруг. Мы и сейчас очень тесно связаны. И они меня любят не за то, что я звезда, а просто так.

— Ну подруги, это понятно. Но была же, наверное, первая любовь, мальчик какой-нибудь?

А Н.: (Твердо.) Нет.

Юрий Николаевич Нетребко: В школе ее мальчики не интересовали.

А Н.: … И в консерватории. Мальчики мне были не интересны вообще, никак. Мне никто не нравился, они были все не моей совершенно среды, не моих интересов, поэтому я даже и не пыталась ничего…

— Но, может быть, был какой-то книжный идеал?

А Н.: Книжный идеал — это другое дело, книжки, фильмы и прочие дела — это, конечно, да. В кино, конечно, хотелось играть, как и всем девочкам, актрисой быть… Ну а потом каким-то образом это рассеялось. У меня очень неприятный опыт на кинопробах в Москве. Я покрутилась немножко в московской киношной тусовке. Страшное разочарование и от атмосферы, и от людей, которые там находятся… Мне было 17 лет, я сбежала оттуда. И вот эти два дня убили мое желание сниматься в кино.

— Опера — даже современная — жанр на любителя. От кого зависит, чтобы она оставалась актуальной? От спонсоров? От режиссера?

А Н.: К сожалению, в оперном мире с режиссерами большая проблема. Их, может быть, единицы, которые могут поставить интересный спектакль. Времена меняются, как и опера, и старые пыльные классические постановки уже не работают. Когда я сижу и знаю заранее, что дальше случится, мне становится скучно. И музыка не спасает, мне нужно действие, мне нужно что-то такое, после чего я вышла бы и продолжала думать, почему это так, а не иначе. Что-то, что заставляло бы работать голову и, естественно, душу. Это случается редко.

— А кто в вашем понимании настоящий оперный режиссер?

А Н.: Есть классические оперные режиссеры, с ними очень удобно, замечательно работать. Есть режиссеры-новаторы, которые переворачивают все с ног на голову. Вот Мартин Кушей, который ставил «Дон Жуана», — и это был колоссальный успех, даже четыре года спустя продолжают говорить об этой постановке. И в прошлом году вот была «Травиата» с немецким режиссером Вилли Деккером. Но в большинстве модерновых постановок ничего, кроме модерна и новаторства, к сожалению, нет — ни души, ни смысла.

— С режиссерами часто спорите?

А Н.: Бывает, но нечастно. Если режиссер пытается меня запихнуть в какие-то рамки, которые мне кажутся нелепыми, фальшивыми, то ничего не выходит. И наоборот — как это было в «Травиате» Деккера. Вот ему я доверяла с первого дня, поэтому делала все, что он меня просил, самые невероятные вещи — прыганье на диване, беготня бесконечная, жесты какие-то — и это было действительно оправданно.

— У вас много обязательств, грубо говоря, вы «принадлежите» компании «Дойче Граммофон». Недавно появилась информация, что вы попросили австрийское гражданство. Вы знаете, у нас есть такого рода патриоты, которые говорят: «Если человек не поет на родине, если он зарабатывает на Западе, можем ли мы считать его русским?» Ваша ракция?

А Н.: Абсолютно согласна с таким выводом. Да, я и правда недостаточно часто выступаю в России. Но на Западе я часто выступаю совсем не из-за денег! Конечно, это важно, потому что надо кормить семью и думать о будущем… Но, кроме того, на Западе просто гораздо больше возможностей: великолепные постановки, оркестры, дирижеры и певцы, и упускать такой шанс было бы непростительно! И поэтому моя жизнь превратилась в… клетку (смеется), но мне это нравится! Но я собираюсь увеличить количество своих выступлений на родине, обязательно.

— Откуда у вас эта жажда делать все?

А Н.: Темперамент кубанский! Я всегда была такая. Бегала на ипподром тайком от родителей, еще акробатикой в детстве много лет занималась… Мне сейчас 34 года, а еще могу крутить сальто! Видели бы вы, что я вытворяла недавно в Метрополитен-опера в «Доне Паскуале» — мы там по сцене носились, и в самом конце дуэта я делала кувырок через голову, что вызывало дикие овации, об этом написали все газеты! (Смеется.)

— Мне кажется, вы в детстве были не очень дисциплинированны…

А Н.: Не то чтобы… Конечно, я ничего никогда не учила в школе. Вообще. Вызжала только на способностях. Я хорошо запоминала то, что говорили на уроке, и на следующий день могла пересказать. А вот с математикой было никак. И физика тоже не давалась…

— Вызывали родителей в школу?

А Н.: Постоянно. А я прятала дневник… Мы стирали двойки в дневнике лезвием, но у меня не очень получалось, я дневник прятала каждый раз. «Где дневник?» — «Забрали» — «Куда?» — «Перепроверки». Потом открывали дневник, а он весь в красном, в основном «опоздание» либо «невнимание». Замечания, двойки. Красный дневник!

Ю Н.: Последние 3 года учебы на родительские собрания ходил только я.

А Н.: Меня очень сильно не любил классный руководитель. И директор. Были очень жестокие преподаватели, такие… даже не хочется их вспоминать.

— Как вы думаете, за что они вас не любили?

А Н.: Не знаю. Не только меня. Они обращались так со всеми детьми. Вот вызывали самую высокую девочку в классе и говорили ей: «Ты дылда здоровая, посмотрите». Это же травма для человека на всю жизнь. Но были же и другие учителя, у которых были душа и сердце, которые отдавали нам все.

— А почему вы решили учиться именно в Ленинграде?

А Н.: Потому что так папа сказал.

Ю Н.: Я сам учился 5 лет в Ленинградском горном институте. У меня там куча друзей, которые, в случае чего, помогли бы…

А Н.: Я проучилась два года в музыкальном училище, не закончила. Поступила в консерваторию, проучилась четыре года, опять не закончила, ушла. В Мариинку меня пригласил Валерий Гергиев — после победы на конкурсе имени Глинки.

— То есть диплома о высшем образовании нет?

А Н.: Не-а! Ни диплома, ни трудовой, ни пенсионной книжки — ничего! Медицинской карты. Прописка появилась недавно. (Смеется.) Живу… Но Герой труда! (Смотрит на медаль «Герой труда Кубани», прицепленную к джемперу.)

— Сколько сейчас зарабатывают певицы?

А Н.: Смотря где и за что. Пишут, что я зарабатываю миллионы, — хотелось бы! У всякого театра существует лимит, больше определенной суммы вам никогда не заплатят.

— Вы сказали: я должна кормить семью. А что такое семья Анны Нетребко?

А Н.: Я не должна кормить семью. Он сам зарабатывает (смотрит на отца). Нет, я просто так сказала.

— А что такое семья для вас?

А Н.: Папа, сестра, племянница. Вот. Таня наша. Таня мне кузина, да? Сестра твоего брата, да. Дочь твоего брата, значит, кузина? Но она уже совсем наша родственница, совсем близкая. Вот.

— Еще бы замуж…

А Н.: Замуж? Никогда!

— Категорически?

А Н.: Ну, не категорически. Нет, конечно. (Пауза.) А зачем? Мне так хорошо одной. И я не одна. Со мной все время кто-то есть.

— А кому же поплакаться в жилетку?

А Н.: У меня подружек миллионы. У меня огромные телефонные счета. Мы часами разговариваем обо всем. Знаете, есть на Западе психотерапевты, а у нас подружки. (Смеется.) Конечно, а как же, плачемся!

— Никогда не ходили к психоаналитику?

А Н.: Ни за что, только деньги выбрасывать. Я думаю, он мне не поможет.

— А что для вас этот дом? Может, какая-то вещица трогательная?

А Н.: Папино вино!!! Оно не связано с детством, конечно. Оно появилось в моей жизни гораздо позже. Ну, конечно, я еще в детстве понимала, что мы живем в общем-то хорошо по сравнению с другими людьми. Что нас хоть и много, но это наш дом, у нас есть сад. Это потрясающе: все всегда к нам «на черешню» приходили — на дерево целой кучей залазили!

— Это старый казачий дом. Вы ощущали казачкой себя когда-то, нет?

А Н.: (Отрицательно мотает головой.) Я не очень хорошо знаю наше генеалогическое древо, папа — казак, а по маминой линии у нас кто-то даже из цыган был. Я кое-что слышала о предках, но мало. Все же было спрятано после революции. Метрическая книга была в какой-то церкви зарыта, потому что там было очень много нежелательных дворянских фамилий. Да, пап? Были и простые, были и дворянские крови. Смешение.

Ю Н.: У меня не было дворянских.

А Н.: Папа — простецкий, а вот у мамы были. (Смеется.) Я внешне похожа на папину маму, на бабушку, а по характеру — на папу. А прабабушка по маминой линии пела в оперном театре в Новосибирске.

— То, что вы были уборщицей в Мариинке, стало уже, так сказать, газетным штампом. И все равно. Вы же могли зарабатывать на жизнь другим: на подиум пойти или на фотосессии…

А Н.: Какая фотосессия? О чем вы говорите! Петербург, 90-е годы. Фотосессии знаете чем заканчивались в то время?..

— То есть не из-за денег стали мыть полы?

А Н.: Ага. 60 рублей… Нет, конечно. Просто хотелось быть в театре, смотреть спектакли, репетиции. Я это получила.

— Теперь у вас есть все основания отнести себя к когорте питерских. Вы себя питерской ощущаете?

А Н.: Хоть я и родилась в Краснодаре, но я действительно больше питерская, потому что я там сформировалась как личность. Но сегодня я уже и питерской не могу считаться, потому что работаю за границей и манера поведения у меня уже ближе к западной. У меня друзья в основном иностранцы, я с русскими не дружу. Я не люблю русских за границей.

— Они другие?

А Н.: Они чопорные, вести себя не умеют, невоспитанные, к сожалению, я должна это признать. Таких людей, как у нас здесь, как мои подруги, там я не видела таких русских. А американцы — те, с которыми я дружу, — они замечательные, открытые люди, веселые, мне с ними интересно.

— На Западе вас все равно воспринимают как представительницу России. А в вас самой много ли таких, скажем, советских комплексов, например: «А что обо мне на родине подумают»?

А Н.: Нет, как вы говорите, совкового у меня нету практически никогда и не было. Я ведь ничего плохого не делаю и делать не собираюсь.

— Папа вам никогда не говорил: «Анечка, осторожней, лишнего не болтай»?

А Н.: Ну-у, это глупости, у нас так вообще не принято было дома.

— Нужны какие-то подпорки — в виде хорошего отношения… принца какого-нибудь или президента оперному певцу или нет?

А Н.: Никакие подпорки не помогут, если не можешь петь. Публике все равно, с кем ты знаком. Вот это — «она любовница режиссера, значит, примадонна» — может прокатить только в провинциальном театре. А в серьезных театрах менеджеры никогда не поставят петь певца, если не уверены, что он соберет зал.

— Еще один штамп: «Ее жизнь расписана на три года вперед…» Нет вот такого желания иногда: «Да пошло это все! Хочу в… тундру»?

А Н.: Конечно, бывает. Но быстро пропадает. Ну что я буду делать в тундре? Заскучаю через неделю.

— Краснодар — это застолье длинное, обилие еды, вина. Это вы любите?

А Н.: Кубанское застолье, о! Недавно я за три дня здесь на 4 килограмма поправилась! Бесконечные борщи, блинчики, беляши, тортики, что там еще? Салатики. Бесконечная обжираловка, так нельзя.

— «Кубанской женщины должно быть много»… Опять же, для голоса...

А Н.: Здесь пища нездоровая, так нельзя есть. Можно иногда, конечно, но майонез, жареное — тяжело для желудка, это неправильное питание совсем.

— А что вы едите?

А Н.: Я ем все, все кухни я попробовала, стараюсь разнообразить рацион. Мучного не ем, хлеб с маслом — это совсем плохо, хотя хочется. Диета с гамбургерами, моя знаменитая, это я всем советую. Но гамбургеров в России хороших нет. Они только в Америке! Котлета из настоящего мяса и хлеб, никакой картошки фри. Один гамбургер в день — и до следующего утра есть не хочется. Так я худею.

— А как же все эти демонстрации, движения против фаст-фуда?

А Н.: Фаст-фуд — это другое дело. Это замороженная пища, суррогат, хотя… тоже вкусно. (Смеется.)

— В музыке — свой фаст-фуд. Как вы отнесетесь, если поступит предложение… Ну, скажем, спеть с Басковым? Дуэтом, как Меркьюри и Кабалье?

А Н.: Я не люблю crossover — облегченную классику. Это популярный жанр, но не мое. Кабалье и Меркьюри — это было что-то такое совершенно уникальное, это было здорово! Ну, может быть, если бы проект интересный...

— У Хворостовского есть цикл военных песен. У вас не было мысли стать ближе к народу: сделать программу из кубанских песен или еще что-нибудь?

А Н.: Он молодец, у него великолепный концерт. Нет, пока в моих планах не стоит, к сожалению. Так что к народу мы не приблизимся. (Смеется.) И не думаю, чтобы это было возможно.

— На что вы никогда не пойдете? Даже за большие деньги.

А Н.: Против себя никогда не пойду. Если я не хочу, меня никто никогда не заставит. И так было всегда, во всем. Папа знает, правда?

Ю Н.: С тех пор как она встала на ноги, я полностью доверяю ее решениям. Она только делится со мной результатами этих решений.

— Кубань сильна традициями. К религии у вас какое отношение?

А Н.: Я практически атеистка. Так уж меня воспитали. Ну понятно, я родилась в СССР, и как-то не было это заложено в детстве. Сейчас, конечно, я верю во что-то, но какой-то особой религии я не следую. Но новый храм на улице Красной (в Краснодаре. — Н Ш.) мне нравится.

— Все-таки слухи про эмиграцию в Австрию — это что?

А Н.: Байка. У меня будет двойное гражданство, если все получится, это очень сильно поможет в моей профессии, потому что трудно передвигаться по миру с одним русским паспортом. Еще я очень люблю Австрию. Может, со временем я там куплю квартиру, кто знает. Но останусь россиянкой. А все эти разговоры — что я чуть ли не сбегаю из страны в Австрию — это чушь. Это ничего не значит.

— И квартира в Нью-Йорке тоже ничего не означает?

А Н.: Да, я только что купила квартиру в Нью-Йорке. Но так делают многие певцы. Вот Оля Бородина — моя соседка. И в Петербурге, и в Нью-Йорке.

— Покупаете квартиру, чтобы за гостиницу не платить?

А Н.: Естественно. Знаете, сколько в месяц стоит гостиница в Нью-Йорке? Шесть тысяч долларов. За одно проживание! А так я лучше об опере буду думать, чем о деньгах.

http://www.itogi.ru/Paper2006.nsf/Artic ... _3203.html

Итоги
No. 25 (523)

Голос свыше
"Выступать перед президентами просто. Многие из них не так уж и искушены в музыке", - считает оперная дива Рене Флеминг


Примадонна мировой оперной сцены Рене Флеминг вопреки расхожему мнению убеждена: российским исполнителям очень близок Моцарт. С Дмитрием Хворостовским во время концерта "Дмитрий Хворостовский и друзья" - дуэт Дон жуана и Церлины
(Фото: АЛЕКСАНДР ИВАНИШИН)

Американской певице Рене Флеминг, обладательнице уникального сопрано, рукоплескали на самых престижных оперных площадках мира. Ее голос называют золотым и сравнивают с самыми дорогими шампанскими винами. Русалка в одноименной опере Дворжака, Татьяна в "Евгении Онегине" Чайковского, графиня в "Свадьбе Фигаро" Моцарта... Она не просто звезда - примадонна, снискавшая популярность в среде искушенных, надменных меломанов и простых любителей оперы. 27 июня в рамках фестиваля "Звезды белых ночей" Рене Флеминг выступает на сцене Мариинского театра с сольным концертом. За дирижерским пультом - Валерий Гергиев. Накануне выступления певица дала интервью "Итогам".

- Многие музыкальные критики сходятся во мнении, что нашим исполнителям с трудом дается Моцарт. Вы с этим согласны?

- Признаться, я так сразу и не припомню русского певца, в чьем исполнении слышала бы Моцарта... хотя нет, как же, Дмитрий (Хворостовский. - "Итоги"). В "Дон Жуане" он был просто великолепен. Этот человек обладает замечательным голосом, Моцарт давался ему без каких-либо видимых усилий. Так что не стоит говорить, будто русские не понимают австрийского композитора. Это миф, который следует развенчать. Скажу больше: вам Моцарт должен быть особенно близок - вы наследники великой культуры, тонко чувствуете музыку.

- Тем не менее "специалисткой" по Моцарту считаетесь именно вы. В чем тут фокус?

- (Смеется.) Возможно, я несколько чаще других исполняю его арии на больших сценах... Моя карьера во многом состоялась благодаря великому композитору. Я дебютировала на престижной сцене в роли графини из "Свадьбы Фигаро". 1988 год, "Хьюстон Гранд-опера"... Для недавней выпускницы Истменской музыкальной школы это был настоящий прорыв. Открывались невероятные перспективы. Мне по-настоящему повезло.

С другой стороны, нужно понимать: Моцарт очень прихотлив. Его арии требуют кристально чистого голоса, отточенной техники. Всего этого можно добиться, только если упорно работать над собой.

- Надеялись ли ваши родители, профессиональные преподаватели вокала, что вы добьетесь мировой славы?

- Мы и предположить ничего подобного не могли. Но когда я решила попробовать петь, мама была страшно рада и очень помогала...

- Значит, ваши отношения с родителями были не такими, как у Моцарта и его отца?

- Нет, что вы. Меня никто не заставлял петь из-под палки.

- В начале карьеры вы мечтали о джазовой сцене и восхищались Джони Митчелл. Вас приглашал в свою "джаз-банду" известный саксофонист Илинойс Джаккет. Почему отказались?

- Тогда я еще училась. Предложение застигло меня врасплох, даже напугало: нужно было бросать учебу, переезжать в Нью-Йорк, записываться-записываться-записываться, потом, возможно, и гастролировать. Подумав, решила продолжить обучение. Не готова была сделать такой шаг.

- Сейчас сожалеете о том, что не согласились на предложение джазового маэстро?

- Ни секунды!

- Как-то вы сказали, что до сих пор нервничаете перед концертом. Неужели оперная дива боится зрительного зала?

- Это нельзя назвать страхом. Это особого рода волнение. Но я с ним справляюсь. Говорю себе: "Успокойся - все треволнения только у тебя в голове, ты сама их выдумываешь. Зачем терзаться: ты тщательно готовилась, долго репетировала". Чаще всего это помогает.

- Перед кем петь легче: перед главами государств, как на праздновании 300-летия Санкт-Петербурга, или перед обычными слушателями?

- О, выступать перед президентами просто. Многие из них, будучи погруженными в дела политические, не так уж и искушены в музыке. А вот опероманы, давние поклонники - другое дело. Они следят за каждым твоим движением, ловят каждый взгляд, знают и любят твой голос, арии, которые ты исполняешь. Это удовольствие особого рода. Но и куда большая ответственность.

- Вы охотно общаетесь со своими поклонниками, раздаете автографы, фотографируетесь. Трудно представить, чтобы Мария Каллас так запросто вела себя с многочисленными обожателями. Времена изменились?

- Вы не правы. Все зависит от характера человека, а не от эпохи. Смею вас заверить, что 30-40 лет назад были звезды, открытые для простого общения. А сегодня наверняка найдутся небожители, утомленные вниманием фанатов.

В юности и у меня были кумиры. Я бегала на концерты, как-то проникала за кулисы, и вы не представляете, какой ужас испытывала, если музыкант, певец, которого буквально боготворишь, оказывался замкнутым и раздражительным человеком. И что за счастье было вот так, запросто, пообщаться со звездой - память остается на всю жизнь. Так что именно поэтому стараюсь не разочаровывать своих поклонников: люблю поговорить и пофотографироваться с ними, если есть время.

- Как по-вашему, ряды фанатов пополняются или публика постепенно теряет интерес к оперному искусству?

- Очень сложный вопрос. Знаю, что бытует мнение, будто опера перестала быть популярной. Но не могу с этим согласиться. Сейчас в каждом американском городке имеется студия звукозаписи, специализирующаяся на классической музыке. Во многих городах есть оперные театры, пускай и небольшие. 30-40 лет назад о таком и мечтать нельзя было. С другой стороны, люди в крупных мегаполисах заняты исключительно зарабатыванием денег. Окружены компьютерами, факсами, погружены во Всемирную паутину... Вот до них-то как раз очень трудно достучаться. Они в основном предпочитают голливудское кино.

- Поэтому вы и записали несколько песен к саундтреку для "Властелина колец" Питера Джексона? Искусство оперы в массы?

- С "Властелином колец" все очень просто: мне предложили, я согласилась. Ведь интересно попробовать что-то новое.

- Отличается работа в таком крупном проекте от привычного для вас процесса записи пластинки?

- У создателей музыки к картине был огромный бюджет, большие возможности и четкие, очень четкие взгляды на то, как должны звучать треки, - импровизировать я практически не могла. Но не подумайте, будто я о чем-то сожалею. Вовсе нет. Это был интересный, незабываемый опыт.

- Вы сотрудничаете с Мариинским театром. Расскажите о Валерии Гергиеве, как с ним работается?

- Это замечательный человек. Работать с ним чрезвычайно интересно. Он умеет добиваться своего и при этом всегда сдержан. Гергиев излучает волшебную энергию, щедро делится ею и с публикой, и с музыкантами. Всегда готов объяснить, если что-то непонятно, чем-нибудь помочь.

- Так во время ваших гастролей в Санкт-Петербурге вы сослались на него и вас разместили в хороших апартаментах...

- (Смеется.) О, да. Но в том номере, куда меня пытались заселить сначала, не было даже окна. Впрочем, на этот раз, думаю, удастся обойтись и своими силами.

Стас Лобастов

http://sptimesrussia.com/index.php?acti ... y_id=18011

The St.Petersburg Times
Issue #1180(46), Friday, June 23, 2006

A soprano’s song

By Galina Stolyarova
Staff Writer


Decca Atlantic / For The St. Petersburg Times
The U.S. opera singer Renee Fleming, appearing in St. Petersburg this week, reveals her attraction to the Russian repertoire and her struggle with stage fright in a wide-ranging interview with All About Town.

The sensational Renee Fleming, America’s favorite soprano.

Valery Gergiev and his Mariinsky Theater company are spearheading a revival of Russian opera in the West, according to one of the world’s greatest singers, the U.S. soprano Renee Fleming.

“There used to be just [Tchaikovsky’s] ‘Eugene Onegin’ but Valery Gergiev and the Kirov [the former name of the Mariinsky] have done enormous work changing that,” Fleming said by telephone from New York in an interview with The St. Petersburg Times. “They are the greatest musical ambassadors, because they have brought the finest performances of Russian operas to the entire world, and they do it so well. The situation is changing very quickly.”

The two-time Grammy Award-winning singer, sometimes called “America’s favorite soprano,” is appearing in concert at the Mariinsky Theater on Tuesday as part of the “Stars of the White Nights” festival.

Both colleagues and the media have been generous to Fleming, complimenting the distinguished singer, renowned for her unrivaled soaring pianissimos, with an array of praise: “an inspired scene painter,” “mood setter,” “storyteller,” and “risk taker.”

Fleming was one of the Associated Press’ top ten classical singers of the 1990s and was listed among the world’s 25 most intriguing people by People Magazine in 2000.

She has starred in Rolex watch advertisements, had a flower named in her honor and inspired Ann Patchett’s bestselling novel “Bel Canto.”

“Bel Canto” was also the name of the record that netted Fleming her second Grammy Award in 2002 for Best Classical Vocal Performance. The singer had previously won a Grammy for her record “Beautiful Voice.”

Born in 1959 in Pennsylvania, Fleming had a wealth of vocal training, and studied at the State University of New York (SUNY), the Eastman School of Music in Rochester, New York, and the prestigious Juilliard School’s American Opera Center, which she attended from 1983 to 1987.

Fleming, who gained international recognition in the bel canto repertoire as well as through the work of Massenet, Mozart and Strauss, made her debut in 1986 as Konstanze in Mozart’s “The Abduction from the Seraglio” at the Landsestheater in Salzburg, Austria.

The singer’s signature role is the lead character in Czech composer Antonin Dvorak’s romantic opera “Rusalka” inspired by Hans Christian Andersen’s tragic tale about a mermaid’s doomed love for a human. The haunting and ecstatic lyric aria “Song To the Moon” has become Fleming’s globally recognized calling card.

Part of the story is a family connection: Fleming’s great-grandparents were born in Prague, and Czech was a language she was exposed to in her early years.

“When I was very young I also had a teacher, who gave me this aria to learn, and at the time it wasn’t very well known; I learnt it in English and in Czech, and it was the aria itself that brought so much success, and it has become a signature aria for me,” the singer said. “I love the music and the power, and I have done the role so many times now and recorded it, and it is just one of those special things: every time I go to it, I feel deep at heart that it could have been written for me.”

During the St. Petersburg concert on Tuesday the renowned soprano will sing a new repertoire that includes Richard Strauss, as well as some Italian and possibly Russian works.

Learning operas in a foreign language is part of the job but Fleming is frank on the topic.

“I am absolutely free to explore the repertoire,” she admits. “But the problem is that I am not fully authentic in anything. I always do my best and I work very hard but it is still not the same as being the native speaker.”

Fleming is the author of “The Inner Voice,” an autobiographic take on the various sides of her artistic self.

“The book is meant to tell the audience and the young singers on how one becomes a singer,” she said. “Mine is not a path that would work for anybody else but it just gives the people an idea of how difficult it is and what is involved. People are very surprised usually at the many things we have to learn.”

The biggest surprise to readers of the book, Fleming says, is the amount of work and dedication being an opera singer takes.

“Many people are under the impression that we are born with this glorious voice and a romantic aura, so the truth was so hard to get people to understand,” Fleming said.

The singer once described the book as “the autobiography of my voice.” She made the distinction between her personality and her vocal ability to give the audience a hint that she was not writing a personal memoire or an anecdotal expose, packed with gossip and juicy details.

“I wanted to make sure in saying that, that people know that the book is not an autobiography of Renee Fleming per se, it is not fully my story. Yes, professionally and vocally it is, but not personally.”

Fleming says that intuition is a crucial quality that artists must possess.

“Everything we do is so intangible and without a sense of intuition we would fail,” Fleming said. “Just learning how to sing is a very mysterious process, the teachers do not know what is going on inside our bodies, we are not always fully aware of it. We totally need to have that other part of us saying yes that feels right.We have to go on that to a degree.”

A combination of factors can lead to careers going downhill but Fleming said that failing to trust one’s intuition is often the key.

“It is not the same for everyone,” Fleming explains. “It is singing the wrong repertoire, singing certain repertoire too soon, too high, too low, too heavy. It is losing one’s nerves to the pressure, and personal problems...”

Modern vocal careers have a tendency to sky-rocket early and then burn out. But Fleming’s first major international breakthrough was in 1988, when she was 29.

That year, she sang the countess in Mozart’s “The Marriage of Figaro” at the Houston Opera. She is grateful for the relatively late stage in her life at which she found fame and success.

“The people who get early careers are the most talented people; the rest of us have to wait until we are ready,” she said. “For anyone who is ambitious it is very difficult to hold off. Culture loves youth, it loves beauty and if people get into that and they seem to be able to do what they need to do, then they are pushed very quickly.”

In “The Inner Voice,” Fleming discusses the problems she has had with stage fright, a surprising admission from someone who appears so accomplished and who has achieved so much.

“I am always afraid; stage fright haunted me all the time, and I have to be very careful about vibration [in her voice] and fight against it,” she revealed. “It has been with me since I was a child. I am not a natural performer, it is not natural for me to get in front of many people singing. I had to learn how to do it and create a stage persona.”

Fleming came from a family of professional musicians, and this too became a source of insecurity. Both her parents were high school vocal music teachers, and she spent her first years listening to her mother’s vocal classes at home.

Fleming sang even before she was able to speak and was not able to ask herself whether she really wanted to devote herself to classical music.

The famous soprano said that in a way it felt preordained, like not really having a choice at all. Singing was, like household chores, something she couldn’t avoid. She said this didn’t help in building her confidence.

“It only made it worse,” the singer admits. “I started performing at such a young age, I did not really get a chance to come to it myself.”

With the recital on Tuesday, Fleming will be making her third visit to the city, following a performance in 2003 that was part of St. Petersburg’s 300th anniversary, and a joint concert with renowned Russian baritone Dmitry Khvorostovsky in February this year.

Now, the American soprano is looking forward to playing tourist and enjoying the warmer time of year.

“I love the city, I think it is incredibly beautiful, and the culture for classical music here is very high,” she said. “It is terrific to come some place where you feel appreciated and where people understand the music. Now that it is warm, I want to be a tourist here, definitely. Museums... I did not have enough time at the Hermitage, I need to go back. I want to visit more monuments. There is so much to see.”

Fleming’s near future sees an expansion of her Russian repertoire.

“I am learning some new Russian operas, and if I have enough courage, I will try that during the concert in St. Petersburg,” the diva promised.

An impressive array of Russian-born singers have made a second home abroad. Many of them admit that their repertoire has shrunk since they left their home country and are longing to sing a greater variety of Russian operas but too few Western companies venture staging something beyond “Eugene Onegin,” Rimsky-Korsakov’s “The Maid of Pskov” and Mussorgsky’s “Khovanshchina.”

The renowned Mariinsky tenor Vladimir Galuzin, who lives near Brussels, Belgium, feels there is a lobby against Russian operas in Western Europe.

“Audiences rave about those tuneful, languid, romantic, sometimes cloying Italian operas, and everyone is comfortable with the status quo,” he told The St. Petersburg Times in 2005.

But in Fleming’s opinion, the major obstacle that keeps Russian opera away from Western stages comes back to the problem of language.

“It has always been the language, that Western singers were not willing to invest that much time in such a difficult language,” the soprano said. “But with my generation it has completely changed and everyone sings in Russian now — as well as in Czech and many other languages. I have just seen an incredible rendition of Mazeppa. They have now done so much Russian opera in the West.”

Admiring a recent staging of Tchaikovsky’s “The Queen of Spades,” Fleming said the opera has become part of a standard repertoire at an international level.

http://www.pulse.ru/articles.asp?release=62

Газета PULS

Мария Гулегина:
Училась, учусь и буду учиться



О том, кто такая Мария Гулегина, в последние годы знают уже не только европейцы и американцы, любящие и посещающие оперу, но и большая часть россиян. Фаворитка Метрополитен Опера, Ла Скала, Ковент-Гардена, барселонского Театра Лисео, Венской оперы и многих других оперных домов Европы, Америки и Азии успела осчастливить Москву как своими сольными концертами, так и выступлениями в ряде самых разных проектов, включая благотворительные. Очередь дошла и до Петербурга, где 1 июля певица выйдет на сцену Мариинского театра в партии Абигайль в опере Верди «Набукко». За дирижерский пульт встанет сам маэстро Валерий Гергиев.

Мария, С Мариинским театром ваша судьба уже пересекалась?

Да, в 1992 году. Валерий Гергиев приезжал ко мне в Гамбург, и приглашал принять участие в спектакле Мариинского театра «Пиковая дама». Тогда маэстро пытался вернуть меня, покинувшую страну, чтобы я не отрывалась от русских корней. Говорил, что этот спектакль – очень важный для русской культуры. И вот наконец-то мы снова нашли время встретиться.

А в Мариинском театре вам тогда работать не предлагали?

В любом случае я не согласилась бы. Я по натуре такая, что если меня «пришить» к чему-нибудь, я могу быть очень верноподданной: радеть за всех ближних, думать, что если я уеду, то нарушу единый процесс. Поэтому я решила быть кошкой, которая гуляет сама по себе.

Но в российских театрах до сих пор существует старая система постоянного штата.

Это не для меня. К тому же, я уже привыкла делать репертуарную политику сама. И никто мне не указ.

Скажите, а Лиза в «Пиковой даме» не была ли единственной русской партией?

Почти. Из русских партий я пела ещё Татьяну, когда училась в консерватории. Лизу я пела в Ла Скала, Вене, Сан-Франциско и Метрополитен. Очень хочу спеть Марию в «Мазепе» Чайковского.

Ваша сила – в итальянской опере?

Да, всё что касается итальянской музыки, итальянской культуры – это моё.

Кого вы считаете учителем «погружения в среду» итальянской музыки?

У меня был гениальный учитель, с которым я занималась уже после консерватории – Евгений Николаевич Иванов, которому в этом году исполнилось бы семьдесят лет. Вечная ему память и вечная благодарность.

А из итальянцев кого-нибудь можете назвать своим наставником по части овладения итальянской культурой?

Меня никто не учил специально. Принципиально не шла на мастер-классы великих итальянских певиц ради карьеры и их протекции. У меня было и есть чувство преданности и благодарности моим Учителям из России. Я работала со многими дирижерами, режиссерами, коллегами-певцами. Каждый раз пыталась открыть что-нибудь новое. Училась, учусь, и буду учиться.

Вы каждую партию вы готовите методом «погружения»?

К леди Макбет Верди я готовилась вплоть до того, что бродила по дому ночами, трясясь от страха, садилась на пол, валялась по полу – ребенок рассказывал, как я неожиданно испугала его ночью.

В Мариинском идет «Макбет». Когда-нибудь и вас можно будет увидеть в этом спектакле?

А почему бы не в Травиате?

Тоже хорошо.

Мне кажется, это было бы тоже интересно. Потому что уже есть традиция, что Виолетту поют лёгкие сопрано, которые делают свой образ.

Например, Анна Нетребко.

А что вы хотите услышать? В одном интервью меня спросили, считаю ли я её примадонной. Примадонна в моём понимании – это ругательство. По-моему, примадонна – это что-то большое и толстое, стоит на сцене и орёт нечеловеческим голосом. Певица, актриса, публичный человек – совершенно разные вещи. Меня спросили, я ответила, что «она секс-символ!» В моём понимании сексуальность – это хорошо, так и на Западе считается.

Владимир Дудин

http://nanevskom.ru/numbers/product/452/

На Невском
июнь 2006

Тоска и Норма

1 июля в Мариинском театре впервые в Петербурге в спектакле "Набукко" будет блистать лучшее драматическое сопрано мира Мария Гулегина. Ее Тоска в Венской опере считается эталоном исполнения этой роли.

Мария родилась в Одессе, закончила Одесскую консерваторию. В 1983 году стала солисткой Белорусского оперного театра. 20 лет в назад в Москве она получила третью премию на конкурсе П.И. Чайковского, которая задела ее самолюбие до такой степени, что, выйдя из зала, певица выбросила медаль в кусты. 1987 год стал для примадонны граничным. Коллеги по театру написали письмо в ЦК КПСС о том, что Гулегина хочет петь партии на итальянском языке, а они-де не хотят. После этого она немедленно уехала за границу, выбрав свободу и демократию. "Бал-маскарад" с Лучано Паваротти стал ее дебютом в Ла Скала, это до сих пор ее любимый театр, а итальянский язык стоит на втором месте за родным русским. В Ла Скала Мария поет уже более 18 лет, спела 14 партий более чем в 150 спектаклях. (Для справки: многие оперные знаменитости спели там всего по одному разу за всю карьеру.) С 1990 года она регулярно выступает в Западной Европе. Ее репертуар на сегодня: "Аттила", "Макбет", "Трубадур", "Аида", "Отелло", "Сельская честь", "Андре Шенье", "Тоска", "Манон Леско", "Травиата", "Норма". Лизу в "Пиковой даме" поет из чувства патриотизма.

В 1996 году Гулегина получила престижную премию Дзенателло (основатель фестиваля "Арена де Верона") вместе с Ренато Брузоном и Франко Дзеффирелли. Она пела в Метрополитен-опера, Ковент-Гардене, в театрах и концертных залах Токио, Египта, Вены, Парижа, Вероны, Берлина, Буэнос-Айреса, Дюссельдорфа, Вашингтона, Сан-Франциско, Лос-Анджелеса, Майами.

-- Многие люди искусства, приезжая в Петербург, отмечают у себя прилив творческих сил. Происходит ли такое с вами?
-- Если бы нашего (люксембургского. - Авт.) солнышка вам добавить, то я бы жила только в Петербурге.

-- Спектакль в Мариинском, тем более такой любимый, как "Набукко", -- важная веха в вашей карьере?
-- Если мне неинтересно, я не участвую в проектах. Мне интересно, что я буду петь "Набукко" после огромного перерыва. Мне интересно, что это будет происходить в Петербурге. Мне очень интересно, что я буду петь с Валерием Гергиевым, я очень этого хотела. Эту продукцию я хорошо знаю. Я пела "Набукко" с ребятами из "Геликона" (московский театр "Геликон-опера". -- Авт.).



-- Почему вы долгое время не приезжали в Россию? Не забыли обиду?
-- Да обиду уже проехали и забыли. Что было, то быльем поросло. Если вспоминать все старые обиды, трудно жить. Сейчас новый день, и я еду выступать в Петербург.

-- Чем близки вам ваши героини?
-- Все мои героини разные, и их не нужно идентифицировать со мной. Это всего лишь мои роли в спектаклях. Другое дело, что в каждой из них я стараюсь докопаться до самой сути, каждую из них полюбить. Даже про леди Макбет я не могу сказать, что не люблю ее. Хотя она, как натура демоническая, пьет мою кровь и энергию в огромных количествах. После исполнения этой партии мне нужно обязательно дня два отдыхать, восстанавливать силы.

-- Вы начали петь репертуар бельканто, хотите поменять амплуа?
-- Ни в коем случае. Я хочу показать, к чему я шла все 20 лет карьеры. Как правило, оперные певцы, начав с выдающихся ролей, с возрастом переходят на роли более низкого диапазона. Меня же сразу взяли на драматический репертуар, вниз мне идти только на меццо-сопрано. Но это не есть моя цель или интерес жизни. Как отмечают западные критики, мой случай в истории оперы уникален. После 20 лет карьеры драматическое сопрано начинает петь партии бельканто - Норму, Виолетту в "Травиате" - с большим успехом.

-- Пение для вас - профессия? Жизнь? Или петь -- как дышать?
-- Пение для меня - это все, это больше жизни.

-- Вы можете отказаться от пения ради семьи?
-- Раньше я могла отказаться от выступления только ради мамы или детей. Теперь мамы нет, и я могу это сделать только ради детей.

-- Вы прекрасно сказали в одном из интервью: "…все спектакли и концерты уйдут когда-нибудь в прошлое, но останется самое замечательное - наши дети". Как вы воспитываете вашего младшего сына -- в русской традиции?
-- Руслану скоро исполнится 7 лет. Я воспитываю его именно в русской традиции. Дома мы говорим с ним только по-русски. Руслан должен вырасти с полным пониманием того, что у него русские корни. И он уже сейчас реагирует на русскую речь везде, где услышит. Кидается к соотечественникам и говорит: "Я тоже русский!" Гордится.

-- Чем он увлекается?
-- Замечательно стреляет. У него настоящий автомат "калашников", но с резиновыми пулями. Еще занимается таэквондо и плаванием. Дети в Люксембурге идут в школу с четырех лет, поэтому музыкой он начнет заниматься, согласно программе, с будущего учебного года. Но дома для него уже стоит "Стэйнвэй", есть виолончель и дудка, и если он хочет на чем-то поиграть, он всегда может это сделать.

-- Ваша старшая дочь Наташа взяла другую фамилию, чтобы самостоятельно добиваться успеха в музыке, экспериментируя в стиле электро-поп. Вы можете оценить степень ее таланта?
-- Она гениальна. Но профессиональный разбор ее опытов я делать не буду, поскольку она сама моей оценки не просит.

-- Важны ли для вас рецензии на выступления? Влияют ли они на карьеру западного артиста, на заключение контрактов?
-- Большего критика себе, чем я сама, поверьте, нет. Тем более, что критику сейчас часто подменяет журналистика. Если вам дали задание написать о Марии Гулегиной как о певице, вы и напишете как о певице. Если вам дали задание написать о Марии Гулегиной как о космонавте, вы напишете как о космонавте. Или о кардиохирурге, или о балерине. Поэтому чушь собачья, что рецензия может сказаться на заключении контрактов. Но у меня вызывают омерзение несправедливые заказные рецензии.

-- После отъезда из СССР вы жили в Германии?
-- Там жили мои чемоданы. В Германии я купила первый в своей жизни дом, в котором жила моя мама. Дом и вилла у меня там есть и до сих пор. Но это недвижимость. А настоящий мой дом -- в Люксембурге, где я живу 8 лет. Здесь мои ноты, фотографии, могила мамы.

Мария Гулегина считает Люксембург космополитичной гостеприимной страной, ей здесь очень нравится жить. Ее имение (применим этот архаичный русский термин, он точен) расположено недалеко от границы с Бельгией. Дом, сад, лес, река. Можно совершать пешие прогулки, можно бегать для поддержания физической формы, а можно собирать грибы, мариновать их, а потом угощать гостей. У примадонн тоже бывают маленькие слабости.

-- Вы хорошо ассимилировались? "Тоска по родине - давно разоблаченная морока"?
-- Да нет, я совсем не ассимилировалась. Я не забываю, откуда я родом.



-- Как выглядит драматическое сопрано в быту? Мощный голос, от которого, говорят, стены дрожат? Пели ли вы колыбельные детям?
--13 мая в Дюссельдорфе был концерт, и в рецензии в Westdeutsche Zeitung читаю: "Королева оперы…" и так далее, а дальше директор театра говорит о том, что вовремя реставрировали здание, а то бы крыша упала. Но колыбельные детям я пела всегда, и крыши всех моих домов до сих пор целы.

-- У вас есть хобби?
-- Люблю готовить. У меня даже раньше была святая обязанность примадонны - готовить еду на всю мою большую семью. Очень люблю, как мой папа, готовить блюда армянской кухни.

-- Как выглядит независимость вашего характера вне сцены?
-- С родными я очень терпелива и не иду на принципы. У меня много стихов на эту тему.

-- Стихов?!
-- 310 стихотворений. Совсем недавно начала сочинять, в некоторые дни писала по три стихотворения. Есть лирические стихи, басни, есть очень злобные памфлеты, нелюбимые.

-- Каков ваш стиль одежды в обыденной жизни? В сравнении с роскошными костюмами примадонны на сцене?
-- Я люблю марку Escada. Ношу джинсы разных цветов и разной степени дырявости. Одно время я была лицом известной фирмы, не буду говорить какой, даже получила в подарок два платья от великого кутюрье. Но моя модная роль меня немножечко смущала, потому что ограничивала мою свободу и независимость. Для меня такое состояние неприемлемо.

-- Есть ли у вас кумир в оперном пении?
-- Нет. Я читаю Библию - "не сотвори себе кумира". Никто этого не отменял.
У меня нет одного кумира, но я обожаю всех, кого вы знаете, группа человек в 30. У каждого есть чему поучиться. (И она начинает перечислять многих оперных знаменитостей.) Но хочу сказать: певец - это настолько тяжелая профессия, что можно уважать человека, который вышел на сцену и смог издать хотя бы два звука…

ТЕКСТ: МАРИНА ГОНЧАРОВА

http://sobesednik.ru/issues/121/rubr/1100/person/?4240

Собеседник
№25 03-07-2006

Светлана Захарова: Горжусь поклонником Ивом Сен-Лораном



Светлану Захарову называют лицом Большого театра. Она танцует все ведущие партии. Входит в пятерку лучших балерин мира. Ее имя уже вписано в историю страны. А ведь ей всего-то 27!

Крестный отец Барышников

– Поделитесь впечатлениями о недавних гастролях в Японии и Милане. Я слышала, был такой триумф, что охрана едва сдерживала поклонников…

– Там всегда так. Большой принимают потрясающе. Мы показывали «Баядерку». До нас в Японию с той же «Баядеркой» приезжал парижский «Гранд-опера». Но на наших спектаклях залы все равно были переполнены. А после выступлений на выходе из театра сотни поклонников кричали «Захарова!», тянули ко мне руки. Да, секьюрити пришлось поработать. Это притом что в Японии публика очень искушенная – зрители многое видели, все лучшее обязательно привозится к ним… А в Италии у меня есть даже свои фан-клубы: люди просматривают записи моих спектаклей, обсуждают, вывешивают на сайтах фото… И в последний раз принимали очень тепло. И в Милане, и в Токио меня узнают на улицах.

– А у нас?

– Когда как. Балетоманы узнают. А у широкой публики на памяти имена и лица тех, кто ходит на тусовки, создает вокруг себя шум. Я не из их числа.

– Правда ли, что начало вашей мировой славе положил Михаил Барышников?

– В 1999 году Мариинский театр, в котором я тогда работала, выступал в Версале, под Парижем. У нас были гала-концерты. На генеральную репетицию пришел Михаил Барышников. Позже я узнала, что он позвонил директрисе «Гранд-опера» и сказал: «Сходи посмотри, там есть интересная девочка». Я об этом и не подозревала.Вскоре дома раздался телефонный звонок из Парижа. Мне предложили танцевать в «Гранд-опера». Повесив трубку, я долго не могла ничего сказать, только кричала от радости. «Что случилось?!» – спросила мама. Когда я ей все рассказала, кричали вдвоем. Ведь парижский театр закрыт для приезжих, они очень трепетно относятся к собственной труппе, культивируют все свое, национальное, а русских до меня там не было 13 лет! У меня был шок. И вот пять сезонов подряд я танцую на сцене «Гранд-опера»!

– Ну вот – как в Париж, так сразу согласились, а в Большой перейти из Мариинки трижды отказывались!

– Это разные вещи: в «Гранд-опера» – индивидуальные, оговоренные по времени гастроли, а в Москве – постоянная работа. Очень серьезный шаг. Я к нему профессионально и морально готовилась.

– Когда все же перешли, долго осваивались в столичной труппе?

– Месяца два. Я как-то сразу полюбила и сцену Большого, и атмосферу этого театра, и коллектив... Уже три года мы вместе. Я научилась владеть своими эмоциями. Считаю, к людям надо относиться аккуратно и уважительно: если человек, работающий рядом с тобой, десять раз не может понять, что от него требуется, но ты все равно будешь корректно объяснять и требовать – с одиннадцатого поймет! И вообще все будет хорошо.

– А питерские балетоманы не предали вас анафеме из-за «предательства» Мариинки?

– Ох, как я переживала, приехав на гастроли в Мариинский театр впервые после перехода в Большой! Жуткое было состояние (смеется). Но как только вышла на сцену, раздались аплодисменты и такая хорошая волна пошла из зала… От сердца сразу отлегло: значит, все, как прежде! Как здорово, какое счастье!

В училище плакала от тоски

– Давайте уточним важный момент: вы родом из Луцка…

– Да. Но в чем важность?

– …в 10 лет поступили в Киевское хореографическое училище и 6 лет жили в интернате самостоятельно, без родителей. А то ведь есть люди, уверенные, что счастье падает примадоннам с небес и путь звезды усыпан розами!



– Уж точно не усыпан (смеется)! Самыми тяжелыми в Киевском училище были первые четыре года. И физически, и психологически. Связки, мышцы, кости – все было не готово к большой работе. Не хватало сил закончить комбинацию. Уставала дико, тело ныло. А тут еще соперничество, обиды. У детей все жестче.

Без семьи было очень тяжело. Мама приезжала раз в две недели, но я скучала! До сих пор перед глазами картина: я, 10-летняя, стою на балконе второго этажа интерната и смотрю, как мама в сумерках уходит на вечерний поезд. Все дальше, дальше… Она плакала, я плакала…

– А не возникало мысли уехать домой и поставить на хореографии точку?

– Я просилась домой, особенно поначалу! Меня и забрали – через полгода после поступления. Папа, военный, получил назначение в Германию. И родители решили взять меня с собой. Педагоги уговаривали: «Вы делаете ошибку! Не забирайте! У девочки прекрасные данные!» Но мы уехали. А еще через полгода начался вывод советских войск из Германии – и мы вернулись. И меня снова приняли в хореографическое, в тот же самый класс. И опять – работа до изнеможения, по пять часов в день у балетного станка. Так что искусство, которым занимаюсь сейчас, я полюбила лишь на четвертый-пятый год обучения: почувствовала, что-то получается! Стало интересно.

– Вам было 15, когда вы победили на конкурсе имени Вагановой в Питере?

– Да, я оказалась тогда самой молодой участницей. Это был международный конкурс хореографических училищ – и после него меня пригласили в Санкт-Петербургскую академию хореографии. Причем сразу на выпускной курс, перескочив через год обучения. А потом сразу зачислили в труппу Мариинки. Я проработала там шесть лет.

– И все это время вместе с вами в театральном общежитии жила ваша мама?

– Одна в Санкт-Петербурге я жила месяца четыре. А потом мама уволилась и переехала ко мне, став «профессиональной» мамой балерины. Есть такая профессия, не знали?.. Учеба закончилась, началась работа. Я делала первые шаги в большом балете, все было более чем серьезно – и мама помогала, поддерживала. Это ведь она предложила отдать меня в хореографию (сама в юности мечтала танцевать)… Пять лет жили с ней вдвоем в общежитии. Я едва успела купить и обустроить квартиру на Фонтанке, как поступило очередное предложение перебраться в Москву. И мы поехали. Вместе.

В Лондоне дружу с Ротшильдами

– Скажите как авторитетный эксперт, Большой театр по-прежнему котируется в мире? Насколько высоко мы стоим в мировой табели о рангах?

– Марка Большого – гарантия аншлага. Сомнений на этот счет даже быть не должно.

– А Мариинка?

– Чуть уступает. Хотя Мариинский театр сейчас на хорошем подъеме, просто историческую славу Большого затмить невозможно.

– Говорят, среди ваших горячих, преданных поклонников сам великий дизайнер Ив Сен-Лоран?

– Он и поклонник, и друг, чем я очень горжусь. В Париже Ив Сен-Лоран бывает на всех моих спектаклях. На последнем в «Гранд-опера», где я выступала в балете «Лебединое озеро», он подарил мне свою книгу с дарственной надписью и благодарностью. А вообще в каждой из стран, где я выступаю, у меня появляются хорошие друзья и просто знакомые. Например, в Лондоне я дружу с семьей Ротшильдов – когда выступаю в «Ковент-Гарден», они присутствуют на моих спектаклях, а после устраивают торжественный ужин. А в Токио один из поклонников – господин Микимото, президент компании «Микимото», выпускающей самый известный в мире жемчуг. С ним я дружу около пяти лет, а познакомилась на приеме после выступления в «Гранд-опера»…

– За рубежом много русских артистов, работающих там постоянно?

– Немало. Кто-то репетиторствует, кто-то – в кордебалете, а кто-то – сольные партии танцует… Мне довелось поработать с великой Натальей Макаровой. Она репетировала со мной в Рио и в «Ла Скала» в Милане, давала важные советы. Человек она замечательный, мы с ней очень хорошо общались.

И с Михаилом Барышниковым наконец познакомилась прошлым летом в Нью-Йорке. Уж сколько времени прошло с тех пор, как он устроил мою судьбу, а мы все не были знакомы! Он предупредил заранее: «У меня только два часа». Разволновалась не на шутку. Ведь еще в училище он был моим кумиром, я видела все кассеты с его спектаклями. Когда встретились, едва дышала. Но мы проговорили не два, а пять с половиной часов! Он потрясающий! Харизма огромнейшая. От него токи исходят. Сразу понимаешь: вот это звезда!

– Звездой становится одна из… сотен? Или тысяч? Не могли бы вы вспомнить кого-то из сокурсников по Киевскому училищу или Петербургской академии, сделавших карьеру, похожую на вашу?

– В Киеве на курсе было 30 человек. Сейчас почти никто не танцует. Или играют в драмтеатрах, или поступили в институты, не имеющие к балету отношения. Исключение – Денис Матвиенко, его пригласили в труппу Большого. А среди выпускников академии больше танцующих. Но особенно ярких взлетов пока, наверное, нет…

Балет – искусство жестокое. Бесталанных детей в хореографические училища не берут изначально, у всех есть способности! Но потом происходят разные перемены. Судьбы ломаются. Тяжелый процесс, поверьте. Надо много трудиться, и при этом – должно еще повезти. Обязательно!

Примам дарят цветы, камни, квартиры



– У многих артистов есть свои приметы, даже ритуалы, нарушить которые, особенно в день спектакля, – значит спугнуть удачу…

– У меня нет. Приметы – это суеверие, а я считаю, лучше верить в Бога. Он ведет по жизни. И если вдруг выпадает испытание, я понимаю: оно дано Богом, чтобы я после своих успехов и триумфов задумалась о других вещах. Надо просто выдержать это. Бог любит своих детей – и тем, кто работает, кто верит, он всегда дает.

– Раньше пылкие поклонники дарили примам императорского балета дворцы. А сейчас что?

– Цветы. Драгоценности. Дворцов нынче нет. Но квартиры дарят. Сразу ставлю точки над «и»: мне квартиру в Москве предоставил театр (смеется).

– Может ли балерина родить ребенка, вернуться на сцену и танцевать на прежнем уровне?

– Это почти невозможно! Хотя имеет значение возраст: если балерина совсем юная, возможностей восстановиться у нее побольше.

– А вы решили наработаться всласть и только потом…

– Да ничего я не решила! Как Богу угодно будет. Я ничего не планирую. Если это случится завтра – значит, завтра. Если через 10 лет – значит, через 10. Главное, чтобы это случилось.

– Любимый человек у вас есть?

– Есть. Но это все, что я считаю нужным сказать по этому поводу.

– Как полагаете, в балете вы уже всего достигли?

– О нет! И мыслей много, и планов! Мечтаю, чтобы ставились какие-то номера, балеты специально для меня. Но сама ставить не хочу и никогда не буду. Это не мое, это мне неинтересно. Я – исполнитель, а не постановщик. Я умею прочувствовать, выразить, показать – и сделать это на высшем уровне. Танцевать хочется, танцевать!

– Но балетный век недолог. Закончится – и тогда что?

– Все артисты об этом думают. И я тоже. Иногда представляю: муж, дети, я воспитываю детей, храню очаг, так сказать… Ну год, ну два так проживу – а потом ведь не выдержу. Надо обязательно что-то делать. Возглавить какой-то творческий коллектив. Или заняться общественной работой. В политику, что ли, пойти (смеется) – буду защищать интересы искусства на правительственном уровне. Почему-то уверена, что это у меня получится.

– Вы сильный человек?

– Конечно. В балете надо быть сильным.

– А в чем стимул для силы?

– В работе. В чем же еще? И чем старше я становлюсь, тем яснее понимаю: все ради работы, жизнь ради работы. Сейчас, во всяком случае, так. Потом, наверное, что-то изменится, и тогда я скажу иначе. Но пока – так.

кстати

Малоизвестные факты о приме Захаровой:

1. Она никогда не танцевала в кордебалете, хотя год по окончании хореографической академии числилась в Мариинке артисткой кордебалета, – ей сразу начали доверять сольные партии. В 17 лет она уже танцевала Жизель.
2. Подарком с ее первой зарплаты стал фонендоскоп – купила его для брата, который в ту пору заканчивал Киевский
мединститут. Сейчас брат Светланы, как и мама, живет в Москве, работает в медстраховании.
3. Поступая на работу в Большой, она оговорила в контракте пункт о предоставлении 40 пар балетных туфель в месяц. Обычно балерины используют в два раза меньше, но у Светланы одна пара изнашивается за репетиционный день, а на спектакль уходит по две, порой даже по три (например, в «Дон Кихоте»). Все дело – в исключительно высоком подъеме стоп: смотрятся ноги великолепно, однако пятачок пуантов изнашивается быстрее.
4. В 2004 году после долгого перерыва труппа Большого театра приехала с гастролями в Париж. Первым спектаклем было «Лебединое озеро» – и Светлана в одеянии Одетты, вся в белых перьях, на высоком эмоциональном подъеме крикнула перед выходом на сцену: «За Родину!» Теперь немного смущается, когда журналисты об этом расспрашивают, но коллеги, танцевавшие тогда вместе с ней, остались под впечатлением. Успех у «Лебединого» был оглушительный.
5. После каждого спектакля поклонники заваливают ее букетами. Часть из них Светлана относит в церковь, расположенную рядом с домом.

горький поцелуй

Фарух Рузиматов, народный артист России, солист Мариинки
Ее уход в Большой – трагедия для меня

– Света Захарова – уникальное явление в балете. На мой взгляд, в балетном мире таких, как она, больше нет. Она сконцентрировала в себе много разных свойств: и великолепные физические данные, и актерское дарование, и трудолюбие, и очень внимательное отношение к партнеру на сцене. Да, взаимоотношения с партнерами – тоже талант!.. Для меня уход Светы в Большой – трагедия личная, а для Мариинки – потеря страшная, невосполнимая. Но такие балерины, как Светлана, должны принадлежать миру, а не какому-то одному театру, будь то даже Большой. Я, конечно, понимаю, почему Света решила в конце концов перейти. В Москве перспектив гораздо больше, чем в Санкт-Петербурге: имею в виду и возможность заключения контрактов, и несколько более разнообразный репертуар, и даже то, сколько сейчас стали писать, говорить о Светлане. У нас в Мариинке она танцевала не хуже, не меньше, но известности такой, как теперь, не было. Ведь любой талант надо преподнести, подать... А Захарова достойна мировой славы.

Автор: Болотская Рита

http://www.itogi.ru/Paper2006.nsf/Artic ... _1026.html

Итоги
No. 28 (526)
11 июля 2006

Законы Янсонса
Один из самых популярных на Западе русских дирижеров выступил на фестивале "Звезды белых ночей"


(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

Марис Янсонс - человек-легенда. Таких успехов за рубежом не добивался, пожалуй, никто из наших дирижеров. В далекие уже 1970-е он работал в Осло с оркестром филармонии - а ведь тогда в СССР подобные "вольности" дозволялись лишь несравненному Геннадию Рождественскому. Заслуги Янсонса давно оценены по достоинству. Дирижер получил премию Classic Awards, а совсем недавно, в феврале, за оркестровую запись 13-й симфонии Шостаковича он стал лауреатом премии Grammy, которую нередко называют музыкальным "Оскаром". Янсонса можно назвать рекордсменом среди гастролирующих дирижеров. Времени у музыканта всегда в обрез, однако он смог вырваться на ежегодный мариинский фестиваль, чтобы в рамках марафона "Все симфонии Шостаковича" исполнить Шестую симфонию Шостаковича. А мы в свою очередь не упустили возможности поговорить с маэстро, который рассказал "Итогам" о своем дирижерском кредо.

- Господин Янсонс, вашу работу с европейскими коллективами можно заносить в книгу рекордов. Какие оркестры сейчас послушны вашей дирижерской палочке?

- Вы немного преувеличиваете (смеется). Я связан контрактами с оркестром Баварского радио и голландским Королевским Concertgebouw, выступаю как гостевой дирижер в Венской и Берлинской филармониях. А когда остается время, нацеливаюсь на Лондон и Америку. Но вообще гигантомания - не мое кредо. Это раньше я, как сумасшедший, колесил по Европе во всех направлениях дирижером-гастролером. А потом, году в 1996-м, решил немного перевести дух.

- И все же регулярно дирижировать в Петербурге не получается?

- Регулярно, наверное, сложно. Но я же приехал на "Звезды белых ночей". Главное - договориться.


(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

- В этом году мы отмечаем 100-летие Шостаковича. Сейчас это очень модный композитор, на него обожают навешивать ярлыки: он и "нервный гений", и "великий насмешник"... Такая популярность ему на пользу?

- Для меня он всегда был гением. Думаю, популярность ему не повредит. Вот на фестивале в Амстердаме я поставил оперу "Леди Макбет Мценского уезда" - интерес неподдельный. Людей интересуют и музыкальный язык, и штрихи биографии.

- В творчестве Шостаковича много странного. В одной из его симфоний всего две части, ее еще называли "симфония без головы", и даже коллеги по цеху уходили обескураженные после прослушивания, подозревая, что композитор над ними посмеялся. А как объяснить все это западным музыкантам?

- Объяснить всегда можно. Например, американской публике я рассказывал о духе Шостаковича, о его "Ленинградской симфонии", написанной в 1941-м, в дни блокады. И хотя в США знают о войне в основном понаслышке, они многое поняли, когда услышали Седьмую симфонию. Впрочем, те, кто потерял сыновей в Ираке, понимают еще больше и даже слушают по-другому.


(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

- А вот самые "оригинальные" критики сегодня утверждают, что Шостакович устарел.

- Как можно подумать такое! Борьба чувств, борьба с социумом, бунт романтического одиночки - как это может устареть? Шостакович рассказал нам о нас самих на много десятилетий вперед. Поэтому я и решил записать все его пятнадцать симфоний. Я приступил к делу, но вскоре проект оказался в подвешенном состоянии: музыкальный бизнес поразил кризис. Тогда никто ничего не хотел записывать, компании свернули все долгосрочные проекты. Думал, что так и не завершу задуманное.

- А чем был вызван кризис?

- Кризис продолжается до сих пор, хоть это и не так заметно. Во-первых, падает интерес к классике. Во-вторых, сейчас все ждут появления новых музыкальных носителей, новой революции в звукозаписи. Такой же, какая случилась, когда CD заменил винил. Компании хотят выпускать то, что через год смогут окупить, но что можно окупить за год? Записать большой оркестр стоит громадных денег, вернуть их почти невозможно. Я за последние симфонии не получаю ничего.

- Вам довелось поработать с Мравинским и Караяном. У них был жесткий стиль, который кое-кто даже осуждает. А ваш подход к дирижированию иной?

- Они гипнотизировали оркестр мощнейшей энергетикой. Они имели право быть требовательными. Во времена Мравинского в Ленинградской филармонии были изумительные струнники, а медная секция обладала особым вибрато, отличавшим наши оркестры от западных. Сейчас времена изменились. Дирижеры уже так не пестуют оркестры, потому и не повелевают безраздельно. Лично я не диктатор по натуре, для меня пряник важнее кнута. Ведь если человеческое нутро зажато, сложно искренне музицировать. Хотя возможно. Порой музыка связывает людей странными узами. Представьте себе, я знаю такие оркестры, где между репетициями люди друг на друга смотрят волками и не общаются, а как сядут за пюпитры - слаженность звучания великолепная. Главное качество дирижера - принципиальность. Надо быть требовательным и не спускать разгильдяйства. Но еще важнее - авторитет. Тогда крутые меры просто не понадобятся. Вы должны быть сами интересны как музыкант - и они пойдут за вами, как ученик идет за любимым учителем.


Дирижер Марис Янсонс репетирует перед выступлением на фестивале "Звезды белых ночей"
(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

- Пресса называет вас "гражданином мира"...

- Но в то же время я старый петербуржец, патриот своего города. Ведь здесь я прошел потрясающую школу: тогда, я думаю, это было лучшее музыкальное образование в мире. Даже иностранцы завидовали нам и говорили: "Может быть, в России и плохо жить - но зато каково там сочинять и слушать".

- Сегодня этот уровень утерян окончательно и восстановлению не подлежит?

- Мне нелегко об этом говорить. То, что сегодня творится с культурой, мы критикуем, как можем. Но все зависит от нас самих. Просто надо пересмотреть ценности, по которым мы живем. Посмотрите: люди в Америке уже покупают билеты, чтобы лететь на Луну. Но настоящая высота измеряется не количеством километров или световых лет, а дух и мораль не увезешь в отсеке космического корабля.

- Так что же делать?

- Люди, которые решают судьбу страны, должны принять меры. Не рекомендации, а законы, обязательные для исполнения. А то, знаете, есть такая позиция: вам нравится классическое искусство - ну, давайте займемся им, нет - ну и не надо.

- Если давать искусство как лекарство, обыватель не взбунтуется?

- Думаю, что нет. Вот в Англии обнаружили, что в школах дают жирную пищу и кока-колу, а в итоге дети толстеют и теряют здоровье. Было принято решение, и в школе фастфуд запретили. Значит, все-таки возможно? И с духовной пищей точно так же. Шостакович говорил: "Я мечтаю о том времени, когда в школе будут изучать не только букву и цифру, но и ноту". Еще одна мера - обязательное преподавание в детских садах и школах такого предмета, как "История искусств". Это не значит, что каждый должен стать музыкантом, актером или художником. Но владеть соответствующими навыками должны все, если мы еще хотим считаться культурной страной.

Евгений Белжеларский