http://www.izvestia.ru/culture/article1462729

Известия
25.03.05

ДЭВИД ДОУСОН: "НУЖНО БОЛЬШЕ ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ ЛЮДИ ПЕРЕСТАЛИ ПЕРЕБИРАТЬ МУЗЕЙНЫЕ ЭКСПОНАТЫ"



В четверг в Мариинском театре премьерной программой "Баланчин-Доусон-Форсайт" открылся Пятый Международный фестиваль балета. Талантливый нидерландский хореограф Дэвид Доусон -дебютант на сцене Мариинского театра. Балет "Серое пространство" Доусона москвичи помнят по осеннему фестивалю Grand Pas, теперь его постановку Reverence можно увидеть в Мариинском. Перед премьерой специально для "Известий" интервью у Дэвида Доусона взяла Ксения Елкина.

известия: Как вы оказались в Мариинском?

Доусон: Мне позвонил директор балета Махар Вазиев и пригласил посмотреть труппу, которая должна была выступать в Берлине. Я был удивлен и вовсе не думал, что он хочет пригласить меня ставить для Мариинки. Они организовали мой приезд, я посмотрел спектакли. Мне понравилось. Махар спросил, не хочу ли я поставить что-нибудь. Я ответил: "Да, но когда?" У меня напряженный график, у труппы тоже... Он ответил, что сделать это нужно как можно быстрее. Мы нашли четыре недели в конце февраля - начале марта. И вот я здесь.

известия: Вы обычно работаете с балетными танцовщиками или с теми, кто специально обучался современному танцу?

Доусон: Всегда только с балетными. Я работаю в Национальном балете Нидерландов. Это очень крупная балетная компания. Мои танцовщики работают на пуантах, я использую множество сугубо балетных элементов. Используя классический вокабуляр, я делаю нечто соответствующее современности и моему пониманию танца.

известия: Каковы корни вашего искусства?

Доусон: Французский балет, русский балет, Фокин, модерн в лице Марты Грэм, вагановская школа, Баланчин, Форсайт... Я черпаю вдохновение из всей истории танца. Кстати, название моей постановки для Мариинского театра - Reverence - некий реверанс русской школе. Танец для меня - медиум, посредством которого я и мои танцовщики выражают себя и свои чувства на сцене.

известия: Русский балет имеет мощную традицию, но практически беспомощен в сфере актуального искусства. Как вы думаете, почему?

Доусон: Мне кажется, любой художник принадлежит той действительности, в которой живет. Россия долгое время была закрытым миром, искусство было законсервировано, не имело возможности развиваться. Лишь 15 лет назад русские начали вливаться в мировой процесс. Нужно гораздо больше времени, чтобы люди перестали перебирать музейные экспонаты и поняли, как работать с современностью.

Ксения ФИНАЕВА

http://mk-piter.ru/articles/3803.htm

МК в Питере
№13/24 за 01-04-2005

Николай Первый



Травмированный Цискаридзе на сцене Мариинки не хромал. «Мне плевать, что обо мне думают», — заявляет Николай Цискаридзе. Но тут же тащит меня в театральный буфет, где вся широкая общественность наблюдает за нашим интервью и шушукается. Этот грузинский эльф при мне уминает две отбивные, салаты, булки и запивает все большим стаканом кофе

Он хохочет как одержимый, мотает непослушной черной гривой, непрерывно машет руками и строит уморительные гримасы. А на сцене — гений чистой красоты, танцор без плоти с туманным взглядом и изящными движениями. Вот и пойми, в каком случае «любимый Ника» настоящий.

— Вы много работаете на ТВ. После серьезной травмы готовите «запасной аэродром»?
— Нет, это жизнь, которая мне интересна. К тому же на ТВ гораздо проще. Я не бегаю, не делаю двойные туры, не нервничаю из-за партнерши.

— Вас считают светским львом и обсуждают ваши поступки чуть ли не каждый день. А вы декларируете, что не любите тусовки. Как так?

— Я абсолютно не светская личность. Просто я заметный. И так было с детства. Весь класс пишет сочинение, я единственный не списываю. И в конце, когда заглядываю под парту, чтобы просто проверить ошибку, учителя замечают. Все прогуливают уроки, а ловят только меня. На тусовки ходят все, и кто-то гораздо чаще меня. Но многих не замечают, а про меня обязательно что-нибудь скажут. Хотя я появляюсь только на тех мероприятиях, которые устраивают мои друзья. Я по сути своей Обломов. Очень люблю сидеть в халате на диване и читать книжку. Или фильм смотреть. Но, зная свою обломовщину и то, как быстро в нее погружаюсь, все время заставляю себя чем-то заниматься. В этом году у меня был потрясающий август. Приехал в Москву, чтобы начать сезон (из-за травмы нужно было приступить к репетициям раньше). В театре я был совершенно один. Утром занимался, а днем 3 — 4 часа катался на велосипеде, чтобы ногу тренировать. Было здорово ехать по пустой Москве. И знакомых не встречалось, мне даже не к кому было в гости пойти. Я ездил по городу, а вечером лежал и читал! Кайф!

— Сейчас вы продолжаете наблюдаться у врача?

— Меньше всего на свете я люблю людей в белых халатах — докторов и парикмахеров.

— А по вашим ухоженным волосам и не скажешь!

— Ой нет, я просто иногда их мою и никогда не причесываю...

— После такой «аварии» вам положен психотерапевт. Были моменты, когда прибегали к его услугам?

— Нет. Я лежал в Европе, в реабилитационном центре для профессиональных спортсменов. И там обязательный доктор — психотерапевт. Меня к нему послали и были поражены, что я в таком бодром состоянии. Погоревал несколько дней, а потом понял: чего горевать, надо заниматься делами, операцией, выздоровлением, тренировками. И еще у меня на полке лежало много непрочитанных книг и непосмотренных фильмов.

— Как возник в вашей жизни мюзикл «Ромео и Джульет-та»?

— Мне предложила роль баронесса Гечмен-Вальдек, она продюсер мюзикла. Мы очень сдружились в тяжелое время после операции. Когда я вышел, то долго хромал. Она меня убеждала, что я нужен, что просто обязан работать. Привезла велосипед и сказала: «Да все будет в порядке, Коля!» На самом деле этот мюзикл мне понравился задолго до того, как был поставлен в России. В Питере в 2001 году я готовил «Рубины». Жил у сестры и бесконечно считал такты под музыку Стравинского. А ее муж хореограф Егор Дружинин (знаменитый Васечкин) уходил во двор, потому что не мог с утра до вечера это слушать. Однажды он мне принес кассету и сказал: «Посмотри, ты любишь французский!» Это и был «Ромео и Джульетта». Я посмотрел его сто раз, и почти забыл про балет.

— Плакат с вашим голым торсом висит на огромных щитах как реклама мюзикла. Многих это раздражает. Вам все равно?

— Мне наплевать на то, что говорят люди. Однажды пришел домой, взял кассету и посмотрел на того Цискаридзе, которым я когда-то был. Сравнил с сегодняшним и понял: я никогда не буду переживать из-за чужого мнения. На каждый роток не накинешь платок, а жизнь коротка и мимолетна. И потом, в нашем мире быстро забываются не только неудачи, но и успех.

— А если говорят хорошее? Вам не наплевать?

— Я обыкновенный человек и езжу в муниципальном транспорте. После того как со мной случилось несчастье, пришлось часто перемещаться по городу. То к доктору ехать, то на массаж. Ко мне подходили незнакомые люди и говорили теплые слова. Вот это очень ценно. А когда восхищаются моим танцем, мне до фонаря. Да я сам знаю, как хорошо танцую! Сегодня у меня вышло, а завтра — нет. Я же живой человек. А то, что это лучше многих и очень многих, не обсуждается!

— Насколько для вас важна премьера «Манон» на питерской сцене? И вообще — V Международный фестиваль балета «Мариинский»?

— Я в первый раз выхожу на сцену Мариинского после травмы. Как чужой театр я его не воспринимаю, много работал на этой сцене. И этот спектакль очень мечтал танцевать, когда учился в школе. Была возможность много лет назад, пригласили! Я такой счастливый ходил, честное слово! Но против меня плели интриги и сделали все, чтобы не попал на эту роль. В конце концов я вынужден был отказаться. Когда отказывался, рыдал.

— «За одного битого двух небитых дают» — актуальная для вас пословица?

— Очень рад, что у меня случилось несчастье. Потому что понял, кто есть кто в моей жизни. И люди, желавшие мне зла, на самом деле только способствовали успеху. Я работал до седьмого пота, чтобы не дать им повод для радости. Уж лучше я порадую театральную Москву. А на меня ходит именно такая публика, и я этим горжусь! Когда вернулся в Большой театр, первая роль была фея Карабос в «Спящей красавице». В театр было попасть нереально. А после моей сцены ушло полпартера, и стало очевидно, что люди смотрели не на спящую красавицу... Очень нервничал, сидя в люльке феи. Но в зале при моем появлении раздался такой шквал аплодисментов, что выдохнул: все, я дома!

— На сколько лет вы повзрослели, столкнувшись с такими серьезными передрягами?

— Я до сих пор не взрослый. Люблю мультфильмы смотреть, люблю красивые игрушки. Моя сказка-фаворит — «Русалочка». Потому что я чувствовал то же самое: тысячи кинжалов вонзались в ноги, когда врачи заставляли бегать. Жизнь меня рано начала пробовать на прочность. Ушли родные, и мне пришлось научиться говорить «нет». Я люблю, когда у меня сидят на шее и болтают ножками. Но когда при этом гадить начинают — это уже неприятно. Но я не пытаюсь казаться кому-то хорошим. И не люблю людей, которые играют незабудку, а сами тако-о-о-е творят. Я незабудку не играю. Я — граната. Только чеку не трогайте!

— Я видела вас в образе «Демона» Врубеля на страницах глянцевого журнала. Это ход редакции или ваша задумка?

— Я всю жизнь мечтал станцевать Демона и сыграть Воланда. И когда узнал, что «Мастера и Маргариту» на «Ленфильме» снимают без меня, расстроился. Я бы сделал все, чтобы туда попасть. Но понимаю, что еще не дожил до возраста Воланда, поэтому не гожусь.

— У вас очень эротичные костюмы для репетиций. Шортики, топы, маечки. Для кого вы стараетесь? Ведь в зале нет зрителей.

— Я большую часть своей жизни провожу в театре. И для меня важно, насколько выгляжу красиво. Многие костюмы сшиты на заказ. Из хорошей ткани. Тело должно дышать, а мой костюм — легко стираться. Хотя сам я этим никогда не занимаюсь, на гастроли беру побольше одежды, и все. Я вырос с нянями и домработницами... Но умею многое, даже вкручивать лампочки. Тем не менее, я не люблю «хозяйственные» дела. Я лучше посижу и заплачу кому-нибудь из обслуживающего персонала.

— Вы готовитесь к 1 апреля?

— Скоро появится программа «Розыгрыш», в которой меня сняли. Это ужас! Я предупредил друзей, что, как только вычислю авторов аферы, перестану с ними общаться. Я не люблю розыгрыши. Я конкретный персонаж.

— Ну тогда скажите конкретно: в Петербург вы надолго вернулись?

— Надеюсь, что с этим городом у меня все будет хорошо.

Наталья Черных

http://www.vremya.ru/2005/58/13/122151.html

Время новостей N°58
06 апреля 2005

Аньез Летестю: Респектабельной француженке нужны такие встряски



-- Мы давно за вами наблюдаем, еще со времен, когда вы только начали выходить в небольших вариациях в классических балетах. Расскажите, как вы начинали в Париже.

-- Я захотела стать балериной после того, как увидела по телевизору "Лебединое озеро" с Рудольфом Нуреевым и Марго Фонтейн. Меня совершенно заворожила магия этого спектакля, и я захотела, чтобы у меня были точно такие же костюмы, как у этих артистов, и еще я захотела делать то же, что они. Наверное, костюмы были для меня тогда важнее самого танца. Желание мое было исполнено, родители отдали меня в балетную школу. Но разочарованию не было границ, когда я поняла, что настоящий балет и занятия в школе -- это небо и земля. Мне совсем не нравились какие-то упражнения в группе, какие-то батман тандю у палки, скачки по кругу, я хотела сразу танцевать на сцене в костюме балерины. Школа оказалась прозаичнее, чем я думала. Потом меня отдали в школу посерьезнее... Ну а когда меня приняли в школу при Парижской Опере, я окончательно поддалась магии балета и начала серьезно заниматься. Тем более что я не страдала в интернате, как многие другие дети. Мы с родителями жили в Париже, и четыре года я приходила в эту школу без негативных эмоций, так как всегда чувствовала участие со стороны моей семьи. А в 16 лет, в 1987 году, меня взяли в Оперу, и я прошла там все стадии повышения (в Опере каждый год проходит обязательный конкурс, по результатам которого ты можешь подняться или не подняться на ступеньку выше). На самом деле я очень рада, что имела время подготовить и станцевать массу небольших, но очень осмысленных ролей, пока была в кордебалете и корифейках. Очень интересно было делать и большие роли, параллельно с партиями в кордебалете. Нуреев, когда ставил "Баядерку", выдвинул меня на роль Гамзатти, а через год я станцевала "Лебединое озеро". И сразу посыпались роли -- еще до того, как я стала этуалью.

-- Интересно, а вы понимали, что это тот же Нуреев дает вам роли, что поразил ваше детское воображение много лет назад?

-- Нет, конечно. Тот Принц по телевизору был очень молодой, порывистый, романтичный. А этот человек в Опере, с отвратительным характером, который никого не замечал, уже не занимался c молодыми артистами, нет, это был другой человек. Хотя и времени у него не было, чтобы меня рассмотреть, так как я пришла в 1987-м, а в 1989-м он уже не был директором. Но он выделил меня, когда вернулся в Оперу как хореограф, и на самом деле это он настоял, вопреки желанию дирекции, чтобы я танцевала Гамзатти в его "Баядерке". Ситуация была сложная, так как Опера готовила одновременно две премьеры -- "Баядерку" и "Жизель" Матса Эка, и я была в той группе, которая репетировала с Эком. Сезон еще не начался, мы случайно пересеклись на автостоянке возле Оперы, он сказал мне про Гамзатти, а я попросила его повлиять на художественное руководство, чтобы меня перевели в другую группу. Он так и сделал, и это спутало карты постановщикам, так как я по фактуре соответствовала скорее Эку. Но я очень рада, что тогда так вышло, ведь благодаря Рудольфу я станцевала свою первую большую роль.

-- А как же "Жизель" Эка, вам было не жалко упускать ее?

-- В результате я станцевала в декабре "Баядерку", а потом меня вернули в группу Эка, и в апреле я участвовала и в «Жизели». Это был фантастический для меня сезон -- одновременно прикоснуться к вершине классики Петипа и к шедевру Эка. Если честно, я обожаю "Жизель" Эка.

-- Но вы сочетаете ее в своем репертуаре с классической "Жизелью". Как распределяются эмоции на эти роли?

-- Это два совершенно разных балета, я их не связываю, прежде всего физически. Когда шла премьера Эка, я танцевала в шестерке виллис (это очень сложная и важная партия у Эка), и параллельно в классической «Жизели» я выходила в роли Мирты, повелительницы виллис. Для мускулов это было неимоверно трудно, почти нереально, а зрителям Эк был в новинку, и они ходили попеременно то туда, то туда и получали громадное удовольствие от сравнения. Но перестройка себя была безумная. Позже я станцевала классическую Жизель, а потом Мирту и Жизель в балете Эка, и для меня между этими ролями лежит пропасть. "Жизель" Перро -- это такая маленькая драгоценность, а "Жизель" Матса Эка -- это очень умная постановка на психологическом уровне. И язык ее очень музыкален, тут выделяются какие-то акценты в традиционной музыке, какие не замечаешь в классической постановке. Это очень сильный балет, и его нужно смотреть не с тем настроением и не теми глазами, что обычную "Жизель". Недостаточно просто понимать, что "Жизель" Эка -- это эволюция темы Жизели в XX веке. Эк идет дальше простой рефлексии, он рассказывает совсем другую историю, используя аналогичные термины, но принадлежащие современному языку. В первом акте он делает Жизель деревенской юродивой, а во втором акте больной делают трепанацию черепа, меняется ее сознание, исчезают дефекты мозга. В классической версии Жизель совсем не дурочка, это нежная хрупкая девочка с больным сердцем, которая умирает от горя и превращается в привидение. Для актрисы здесь важно не переиграть, вложить ровно столько духовного содержания, сколько положено для тени. У Эка гораздо сложнее, так как героиня становится разумной, но не самой собой.

-- Насколько я поняла, для вас очень важна сюжетная сторона балетов, драматические переживания. Вы не собираетесь попробовать себя в драмтеатре?

-- Мне 34 года, я станцевала много разной абстракции, всю белую классику, и сейчас мне действительно ближе драматические аспекты, тонкости игры. Есть предложения от режиссеров сыграть в пьесах. Только недавно известный актер, режиссер, профессор Жан Ле Ранкоше предложил мне сыграть в пьесе Саша Гитри (он большой специалист по текстам Гитри). Сейчас у него свой театр, хотя раньше он играл в «Комеди Франсез». Этот проект не осуществился, так как правительство отдало деньги на футбол, но я не отчаиваюсь. Пока ищу балеты со сложными психологическими ролями, где можно сосредоточиться на актерской игре.

-- Вам близки осмысленные роли, а к нам вы привозите чистую классику. Вот только что вы показали высокий класс в "Этюдах" Ландера. У вас миссия пропаганды французской школы?

-- Похоже, да. Постоянно просят станцевать эталонную классику. Но "Этюды" я правда очень люблю. Это стильная вещь, с интересной предысторией. У нее как бы двойное гражданство. Ландер был датчанином, он поставил балет для своей жены Лиз в Датском королевском балете. Потом Флеминг Флинт перенес его во Францию, и он прижился в Парижской Опере. Затем балет как бы умер, его не ставили, пока, наконец, снова не восстановили в Дании и Париже. Та первая постановка была роскошной -- в парадном зале, с зеркалами, занавесами, хрустальными люстрами, пачки были старинные. Там две балерины выходили: одна танцевала романтическую часть -- сильфидную, а вторая -- все остальное. Это были такие показательные этюды в некой Опере. А в Париже прижилась минималистская постановка с одной балериной на все соло и дуэты, такая же, что идет здесь у вас.

-- Как настоящую парижскую этуаль, вас не отпускает тема важнейшей роли французского балета -- Жизели. Можно поднять еще одну очень французскую тему -- fashion-дизайна. Я слышала, что вы начали рисовать костюмы к балетам. В каком стиле работаете -- наверное, авангард?

-- Именно. Мой муж Хосе Мартинез поставил три балета для Оперы, и я дебютировала как модельер (я только рисовала и придумывала фактуры, шить я не умею). Это была очень увлекательная работа. Первый балет Хосе задумал как классический, как бы Петипа, но с легкой издевкой над процессом. Я придумала костюмы с верхом из красивого муслина и пачками из полиэтилена. Получилась очень симпатичная насмешка над классическим костюмом. Для второго балета я экспериментировала с цветом -- там были бархат и органза ультрамодных расцветок: синего и сиреневого. А для третьего я одела Коломбину, Скарамуша, Арлекина (персонажей комедии дель арте) в пестрые костюмы с вставками из джинсы, то есть они получились очень похожими на людей с улицы. В этом балете была и романтическая часть, Хосе попросил для него сделать пачки. Вот это был абсолютный авангард, когда я нарисовала синие пачки из плиссированного тюля, а лиф из джинсы. Кстати, балет как раз сейчас идет в Опере с артистами Школы и имеет большой успех у зрителей.

-- Вам нравится приезжать в Петербург на фестиваль? Чувствуете, что вас здесь полюбили?

-- Да, это чувствуется. Меня каждый год приглашают, и я всегда знаю, что здесь случится какой-нибудь неожиданный экстрим. В Париже я танцую с проверенными партнерами, из года в год с одними и теми же. А здесь всегда сюрпризы. Три года назад "Лебединое" Сергеева учила прямо на месте с новым партнером. А в этот раз своих коллег по "Этюдам" увидела только накануне спектакля, но мы здорово станцевались. Иногда респектабельной француженке нужны такие встряски...

Беседовала Екатерина БЕЛЯЕВА

http://www.freetime-spb.ru/article/5/612/

http://www.freetime-spb.ru/pics/article/5/sologub2.jpg

Наталья Сологуб предпочитает джинсы

– Вы однажды сказали, что вам нравится Майя Плисецкая. Но она ведь чуть ли не единственная в своем поколении не боялась быть яркой – не только на балетной сцене, но и в повседневной жизни. Сейчас балерины чаще становятся светскими персонажами. Вам какой тип поведения больше по душе?

– Конечно, для меня главное – творчество.

– А за модой следите?

– Если честно, практически нет. Иногда смотрю модные журналы: восхищаюсь красивой одеждой, красивыми женщинами. Но я обожаю свободную, простую одежду, чтобы в ней было удобно. Да, мне нравятся каблуки и короткие платья, и все это я надеваю от случая к случаю. Но чтобы в обычный день встать с утра и пойти на работу на безумных каблуках и в мини-юбке – это очень редко. Необходимо настроение. Иногда, бывает, проснешься, и хочется что-то такое сделать. Но это случается очень редко. Разве что в отпуске.

– Как вы обычно проводите отпуск?

– Как все. Ездим либо на море, либо к родителям. Мои родители живут под Уфой, в Стерлитамаке.

– Музыканты тратят огромные деньги на инструменты, спортсмены – на снаряжение. А на что тратят деньги балерины – из того, на что не тратят другие женщины?

– На туфли мы не тратим – их театр предоставляет. Но зато мы сами покупаем трико, в которых вы видите нас на сцене, многие шьют свои костюмы. Тратим на косметику, грим, одежду для репетиций – бесконечные гетры, штанишки, купальнички. Это недешево выходит. У меня, правда, нет ни одного личного костюма, но мне от этого ничуть не хуже. А у подруги, напротив, очень много своих костюмов. Это очень удобно для тех случаев, когда выезжаешь на гастроли.

– Какие требования у балерин к косметике?

– Прежде всего тон должен быть хороший. Чаще всего мы используем тональные кремы Cryolan или Max Factor, потому что они не текут. Есть и профессиональная косметика. У меня – половина наполовину.

– А прическа? Обычно у балерин, особенно в училище, одинаково прилизанные длинные волосы…

– Да, и я пришла в театр с длинными волосами. Но время идет, и хочется выглядеть хорошо и «в жизни» – для себя. Кому-то подходят длинные волосы, кому-то нет. У нас в театре отличные парикмахеры, которые справляются и с такими короткими волосами, как у меня, – ругают, конечно, но все равно справляются.

– Вы – редкая балерина в Мариинском театре, которая не прошла через Вагановское училище. Это ощущается?

– Вначале было тяжеловато, но лишь потому, что здесь у меня не было никого и ничего. Впрочем, друзья – хоть и немного – вскоре появились. Есть, конечно, разные нюансы в школе. Хотя в Уфимском училище, где я училась, педагоги были в основном из Ленинграда, а также из Москвы и Перми. Здесь мне поначалу приходилось больше смотреть на то, кто как что делает. Но педагоги подсказывали. Сначала я попала в руки к Ольге Ченчиковой, затем – и до сих пор с ней занимаюсь – к Елене Евтеевой. Она меня в буквальном смысле лепила: «Этот палец – туда, рука – туда».

– Верно ли, что сколько балерина танцует, столько и продолжается ученичество?

– Абсолютно. Когда этот период заканчивается, все заканчивается. Вот говорят: «Мастера, им можно не работать». Вовсе нет. Чем выше мастерство, тем больше нужно работать, соответствовать достигнутому уровню. В театре мы, как приходим из школы, так до пенсии и остаемся ученицами – девочками.

Мы вообще проводим в театре большую часть времени. И когда вдруг приходится сталкиваться с бытовыми проблемами, иногда становится страшно. Но жизнь учит. Вот мы сейчас затеяли ремонт в нашей новой квартире – здесь недалеко, пешком от театра можно дойти. Я шесть лет прожила в интернате – пока училась в училище. Сейчас живу в гостинице Мариинского театра. Очень удобно жить под боком.

– А в магазины вы ходите?

– Естественно, мы же нормальные люди.

– Вы все едите или соблюдаете диету?

– Бывает, что в чем-то приходится себя ограничивать.

– Есть какие-то секреты?

– Просто меньше есть.

– А как же после спектакля?

– О, это святое. После спектакля я всегда ем. А потом – сразу спать. К спектаклю долго готовишься, а когда уже все позади, хочется сделать приятное своему телу – отблагодарить его за то, что оно вынесло все испытания.

– Как еще его благодарите? Какие-нибудь водные процедуры?

– Я не люблю ни баню, ни сауну, ни бассейн. Вот массаж – обожаю.

– В рестораны любите ходить?

– Очень любим и очень страдаем от этого. Так как у нас напротив Мариинского есть бар «Шемрок», весь наш театр любит туда ходить.

– То есть этому заведению повезло – вы делаете ему не только кассу, но и создаете особую атмосферу?

– Да. Там хорошая атмосфера, и кухня, и люди замечательные работают.

– В недавнем интервью «Free Тайму» ваша коллега Дарья Павленко сказала, что, выйдя на пенсию, хотела бы открыть свой ресторан. А у вас есть идеи насчет какого-нибудь бизнеса?

– Мы сказали Даше, что охотно будем у нее работать – строгать салаты, например (смеется). А если серьезно, то я не думала об этом. Вообще, у меня не так много энергии: после репетиции уже сил ни на что не остается. Чем я хотела бы заниматься, так это быть репетитором, готовить спектакли.

– Если бы вдруг ваш будущий ребенок решил посвятить себя балету, вы бы его поддержали?

– Я бы не хотела, чтобы мой ребенок занимался балетом. Это очень коварная профессия. Но выбор, конечно, будет за ним.

– Вы недавно вышли замуж. Думаете о ребенке?

– Это главная мысль на сегодня.

– Только мысль?

– А вот этого я не скажу.

– Ульяна Лопаткина подала очень удачный пример!

– Да, она уже вовсю танцует. Я вообще считаю, что лучше рожать до тридцати. Особенно, если хочешь не одного ребенка.

– Вы сейчас готовите премьеру современной хореографии. За вами уже закрепилось амплуа современной танцовщицы. Приходится с этим бороться?

– Очень жаль, что так сложилось. Мне кажется, что во многих классических спектаклях я тоже неплохо выгляжу – не хуже, чем в современных.

– А есть любимые партии? Может быть, «Щелкунчик»?

– «Щелкунчик» мне очень нравится, но это уже пройденный этап, хотя этот балет был для меня очень важным толчком.

– А сейчас что?

– «Манон», «Ромео и Джульетта». Все, что танцуешь, делается с любовью.

Юлия Бройдо

На фото: Наталья Сологуб и ее муж, танцовщик Мариинского театра

Павел Московито
[/img][/url]

http://www.aif.ru/online/spb/497/15

Аргументы и факты № 8 (497)
19.02.2003

Как Наталья Сологуб завоевала Мариинский

21 февраля в Мариинском театре начнется Международный фестиваль балета. Одна из его участниц — Наталья Сологуб. Она танцует в «Золушке» и, конечно же, в «Щелкунчике». Балетоманы знают, что Наталья — первая исполнительница партии Маши. Можно сказать, эта партия и ставилась на нее, что для любой балерины — редкая удача.

Из Уфы в Питер

— Наташа, вы вообще удачливы? Попав из Уфы в Мариинский, не затерялись в кордебалете, а стали солисткой.

— Руководитель балета Мариинского Махар Вазиев брал меня на ставку кордебалетной артистки, но сразу сказал, что по возможности будет занимать в сольных партиях. Так и получилось. Я была готова и в кордебалете постоять, хотя в Уфе танцевала ведущие партии.

— Чего же вам тогда в Уфе не хватало?

— Захотелось творческого роста. В Уфе я отработала почти три сезона и решила проверить, на что же еще способна. Выбрала для своей попытки Питер, а не Москву, потому что сам город безумно нравился. А уж если пробовать — то в лучший театр! Удалось договориться с Мариинским о просмотре, дома серьезно готовилась. После моего выступления Вазиев сказал, что подумает, но буквально через несколько минут вызвал в кабинет. Услышав, что меня берут, я, честно говоря, до конца даже не поверила, это был шок.

— Вы по характеру рискованная?

— В Уфимском театре был человек, который влил в меня силы, убедил, что я многое могу, это мой репетитор. Очень важно в себя поверить. До встречи с ним, даже танцуя сольные партии, я как-то не задумывалась, что балет — это вся моя жизнь. Теперь силы в меня вливает мой репетитор Елена Евтеева.

Страх и День Победы

— С четырех лет я занималась спортивной гимнастикой, достигла успехов, но несколько раз упала со снаряда, и у меня появился патологический страх. Мама рассказывала, как однажды на соревнованиях я летела с брусьев вниз головой, и она подумала — все, моего ребенка больше нет. Со спортом пришлось расстаться, и мама привела меня в хореографическое училище. Хотя мне было почти 12 лет, приняли, так как оказались очень хорошие данные. Я стала заниматься, толком не зная, что же такое танец. Но привыкла в спорте к тяжелым физическим нагрузкам, и это была нормальная работа. Когда после первого же года мне поставили очень хорошую оценку — будто крылья выросли, я стала еще больше стараться. И все-таки осознанное желание танцевать пришло уже в театре.

— Каково вам пришлось в Мариинском, где не так много «чужаков»?

— Со «школой» были проблемы, пришлось наверстывать, нас все-таки учили немного по-другому. Первое время само сознание, что нахожусь в Мариинском, внутренне меня зажимало, было ощущение, что я в каком-то коконе, но постепенно комплексы ушли. Были люди, которые меня поддержали. Первой большой работой стала Жизель, я танцевала ее 9 мая, в зале было много ветеранов, и сам День Победы добавил эмоций. А я человек очень эмоциональный, могу смеяться, а через пять секунд плакать, и это нормально.

Фото с Путиным и Бушем

— А с какими эмоциями танцевали «Щелкунчика» перед Путиным и Бушем?

— Спектакль остался незабываемым: на сцене была особенная аура, все помогали друг другу, возникала слаженность без слов. Обычно в зале есть немного света, и видны лица, а тут убрали весь свет, темень полная — танцуешь в никуда, в космос. После спектакля мы встречались с президентами и их супругами, они сказали много теплых слов, мы сфотографировались на память. Потом Шемякин прислал мне снимки.

— Шемякин делает вам замечания в партии Маши?

— В принципе он доволен, но совсем недавно, когда мы показывали спектакль в Париже, у него были ко мне пожелания по поводу одной мизансцены. Шемякин всегда смотрит «Щелкунчик», это же его детище. А я, благодаря спектаклю, подружилась еще и с Адасинским. Вот уж фантастический человек!

Об овощах

— Маша — любимая партия?

— Мой любимый спектакль — «Come in», поставленный, как и «Щелкунчик», Кириллом Симоновым. Он был показан на вечере современной хореографии.

— С Симоновым хорошо понимаете друг друга?

— Мы, бывает, очень громко спорим, с хлопаньем дверей, но потом ищем компромисс. Я безумно вспыльчива, но уже через несколько минут чувствую себя виноватой и готова просить прощения, даже если человек был не прав.

— Вы — одна из восходящих звезд Мариинского, наверное, на Западе вызываете особый интерес?

— Когда я открывала гастроли в Лондоне новой постановкой «Спящей красавицы», да и для меня это была премьера, действительно, интересовались — что это за новая балерина? Критики на Западе, особенно в Лондоне и Нью-Йорке, очень серьезные, мне всегда интересно читать рецензии. А вот журналисты: В Англии мне задали вопрос, можно ли в России купить свежие овощи. Меня просто подкидывало на стуле от такого интервью.

Конечно, приглашают на приемы, но для меня это не самое интересное времяпрепровождение. Люблю наряды, но долго оставаться в вечерних туалетах — проблема, потому что для меня главное в одежде — удобство.

— Балет занимает все время или удается выбраться и в другие театры?

— Выбираюсь обычно после своего спектакля, потому что на следующий день очень трудно работать, даже не физически, а эмоционально. Иногда даже дышать трудно: Идешь куда-то запастись новыми впечатлениями.

Елена ПЕТРОВА

http://www.itogi.ru/Paper2005.nsf/Artic ... _4446.html

Итоги No. 16 (462)
19 апреля 2005

Худрук всея Руси

"Вы думаете, легко удержать в театре солистов с мировым именем? Мы теряли таланты на протяжении всех 90-х... Кто поможет сохранить артистов? Бизнес-элита. Мы должны перестать говорить о бизнес-элите как о кровожадных крокодилах", - говорит руководитель Мариинского театра Валерий Гергиев


Пасхальный фестиваль проходит в России с 2002 года, Валерий Гергиев является его бессменным руководителем
(Фото: Владимир Мышкин)


Валерий Гергиев производит впечатление человека, который способен находиться в разных местах одновременно. Что ни месяц, то новые проекты и гастроли. В январе на сцене Кеннеди-центра в Вашингтоне театр представил гала-программу "Блистательный Мариинский" и российскую оперную классику, в феврале маэстро Гергиев встал за пульт оркестра Парижской оперы в спектакле "Отелло" с Владимиром Галузиным в главной партии. Балет Мариинки в который раз подтвердил свой высочайший статус, завоевав несколько премий "Золотая маска" за программу "Форсайт в Мариинском". Симфонический оркестр театра под управлением Гергиева сейчас находится на гастролях в США и Канаде. Другой после этого взял бы творческий отпуск хотя бы на месяц. Но только не Гергиев. Он с головой окунается в новый проект - уникальный по масштабам Пасхальный фестиваль, который будет проведен в Москве, Петербурге и других городах России в начале мая. А уже в июне Мариинский повезет в столицу знаменитое "Кольцо нибелунга", покорившее Европу. Стоит ли удивляться, что при такой работоспособности Валерий Гергиев сегодня - главный театральный ньюсмейкер? О Пасхальном фестивале, о жизни театра и отношениях государства и культурной элиты руководитель Мариинки рассуждает в беседе с корреспондентом "Итогов".

- Валерий Абисалович, теперь, когда Пасхальный прочно встал на ноги, титул русского Караяна приклеился к вам окончательно. Вас это радует?

- Ну, это просто красивое сравнение, придуманное журналистами. Во-первых, Герберт фон Караян может быть только один. А во-вторых, его легендарный Пасхальный фестиваль в Зальцбурге, основанный в 60-е, и наш московский Пасхальный фестиваль по замыслу все-таки разные. Взять хотя бы наши гастроли в регионах: Волга, Урал, Сибирь... Или впервые создаваемый молодежный Оркестр стран - участниц Второй мировой, - а это и россияне, и европейцы, и американцы, и японцы. Европейские аналоги этому подобрать сложно. Сегодня молодые музыканты собираются вместе, потому что понимают: подобная война никогда не должна произойти впредь.

- Получается и православие, и советская героика, и европейские веяния. Не боитесь эклектики?

- Это естественно при нашей непростой жизни. В культуре и в стране сейчас такой эклектичный период. Даже заглавная тема фестиваля имеет как бы двойной смысл. Она ставит его в ряд европейских пасхальных фестивалей и в то же время связывает с традицией великопостных русских концертов. Отсюда и "Звонильная неделя", концерты в храмах, хоры. Ну и, конечно, тема Победы очень важна. Мой отец прошел всю войну, так что чувства людей, которые посещают в этот день Поклонную гору, мне очень близки. Откликом на это станет представление "Войны и мира" Прокофьева. Сыграем и другие героические произведения, причем не только русские.

- Кое-кого смущает, что в "победную" программу включены произведения немецких композиторов.

- Ну, эта точка зрения - просто нелепость. С одной стороны, приглашаем весь мир на празднование Победы, с другой - говорим: не надо играть нерусскую музыку. Глупо. Уж Бетховен-то точно никакого отношения к фашизму не имел. Почему бы его не исполнить вместе с Прокофьевым и Бородиным? Тем более что с именем Бетховена вообще связано героическое начало в музыке. Тот же Караян очень мощно и с размахом ставил "Бориса Годунова", причем с участием российских артистов. И не страдал никакими комплексами как глава Зальцбургского фестиваля. Другое дело, что сегодня в мире мало говорят о решающем вкладе нашей страны в победу над фашизмом, и это положение надо исправлять. Что касается нашего фестиваля, мы исполнили все симфонии Прокофьева. В этом году сыграем Рахманинова и Бетховена. А через год готовимся исполнить все симфонии Шостаковича - как в России, так и на Западе.

- Вы сказали недавно: "Концерт в Костроме сегодня важнее, чем еще один концерт в Мариинке". Почему?

- Когда мы выступали в Калининграде, нам задавали один и тот же вопрос: "Как же так случилось, что вы туда поехали?" А почему бы и нет? Мне гораздо удивительнее то, что мы до сих пор во многих городах еще не побывали. Пасхальный фестиваль открывает двери залов и соборов не только в Москве и Петербурге. Как же можно сбрасывать со счетов другие города, где монастыри, храмы и звонари порой такие, каких нет в столицах? То же и с праздником Победы - разве в провинции его меньше достойны?

- Можно ли считать фестиваль альтернативой стадионной классике - дуэтам Баскова с Монтсеррат Кабалье?

- Я не хочу никого обидеть. Но всему свое время. Сегодняшний день в музыке - это, конечно, совсем другое. Трудно представить, чтобы крупный европейский или американский театр сейчас потратил 100 тысяч долларов на приглашение угасшей звезды. Это просто немыслимо. Зато такое вполне возможно в России.

- Отчего так?

- По-моему, ситуация ясна. Есть предприимчивые ребята, которые идут к спонсору и убеждают его в том, что концерт легендарной певицы стоит, скажем, 200 тысяч долларов. Но половину этой суммы певица просто не увидит. Спонсор доволен, довольна певица, довольны и предприимчивые молодые люди. Обиднее всего то, что таким образом мы сами низводим себя до уровня стран третьего мира. Западные импресарио понимают: ага, в Нью-Йорке мы это уже не продадим, а вот в Москве это пройдет. В итоге легендарные и не очень легендарные имена появляются на афишах вопреки мировой логике. Возникает ощущение, что в Москве много лишних денег, которые некуда девать.

- Вы наверняка следите за событиями на московской сцене. Что скажете про нашумевших "Детей Розенталя"? На ваш взгляд, театр от этой постановки больше выиграл или проиграл?

- Композитор Десятников, писатель Сорокин и режиссер Някрошюс - эти три имени сами по себе создают атмосферу чего-то необычного и спорного. Я знаю, что пуристы ругались: "Безобразие, на сцене Большого происходит что-то невероятное!" Многие великие театры обретали известность в том числе и благодаря эпатажным постановкам. Дело не в масштабах скандала, а в том, было ли это талантливо. Вот единственный вопрос, который я буду задавать себе по окончании этого спектакля, когда его увижу. Но уверенности в том, что это однозначно удачная постановка, судя по отзывам серьезных людей, нет.

- Питерская публика поспокойнее московской. Перед Мариинкой пикеты и лозунги пока никто не выставляет. Но "Жизнь за царя" в версии Чернякова тоже попала под огонь критики. Считаете ли вы, что критика эта была справедливой?

- "Жизнь за царя" - это попытка поставить по-новому то, что ни в советские, ни в царские времена не было поставлено как следует. Тут сказывались недостатки либретто барона фон Розена. Может быть, из-за них в первую пятерку - "Евгений Онегин", "Пиковая дама", "Борис Годунов", "Хованщина", "Князь Игорь" - эта вещь не попала. С этим надо было что-то делать. Черняков попытался, я его поддержал. Кое-что в его постановке мне не совсем понятно, пара мизансцен даже неприятна. Он не виноват в том, что в России нет десятка мощных режиссеров. Вначале его захвалили и даже слегка перехвалили. Теперь ему будет полезно пройти сквозь жесткий критический огонь. Тогда при его таланте будет чуть больше самокритики.

- А вам самому, глядя на постановщиков, не хочется оказаться на их месте?

- Иногда. Недавно я чуть не стал художником. Вместе с Цыпиным мы придумали неожиданную концепцию для "Кольца нибелунга". И выиграли! Очень смелым можно назвать визуальный ряд - кто-то наверняка думает, что так ставить Вагнера вообще нельзя. Ну и пусть думает. "Кольцу", похоже, уготована судьба стать детонатором театральной рутины.

- Вас радует частое появление на спектаклях чиновников высокого ранга?

- Смотря каких. Появления президента - это хороший знак, знак внимания государства к тому, что происходит в стенах Большого и Мариинки. Оба наши театра пытаются восстановить ту мощь, которой они обладали 30-40 лет назад. Эта тенденция сейчас должна набрать силу. Но вообще-то восстановление началось с моего похода к Черномырдину в середине 90-х годов. Я сделал отчаянную попытку объяснить ему, что культура находится на грани краха и если не удвоить немедленно бюджеты двух крупнейших театров, то потом нечего будет спасать. Оказалось, он даже не слышал об утечке талантов. К чести Виктора Степановича, он через несколько дней дал команду удвоить бюджеты театров. Ну а президентские гранты уже сыграли свою огромную роль.


Новое здание Мариинского театра (автор проекта - архитектор Доминик Перро) откроет свои двери для посетителей в 2009 году
(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

- Но не всем они достались...

- Невозможно дать всем и сразу. У нас всегда было 4-5 крупнейших оркестров - и при царе, и при Сталине, и при Брежневе. Не говоря уже о двух крупнейших театрах. Всегда были известные фигуры вроде Мравинского, Кондрашина, Светланова - и, кстати, даже их оркестры оплачивались по-разному.

- На ваш взгляд, нам больше подходит государственная модель финансирования культуры?

- Пока это неизбежно. Но со временем ситуация изменится. У нас есть свои сто крупнейших компаний, свой "список Форбса". Надо сделать все, чтобы эти сто как следует развернулись. Вы думаете, легко удержать в театре солистов с мировым именем? Мы теряли таланты на протяжении всех 90-х. И сейчас этот процесс продолжается. Кто поможет прекратить отток? Государство плюс бизнес-элита. Мы должны перестать говорить о бизнес-элите как о кровожадных крокодилах. Лично я никогда не называю богатых людей олигархами. Сегодня в России есть крупные предприниматели, разделяющие тревогу и ответственность за судьбы образования и культуры. И этому есть конкретные доказательства. Мариинскому театру и двум фестивалям, возглавляемым мною, помогали и помогают "Газпром", Внешторгбанк, РАО "ЕЭС России", Внешэкономбанк, "Транснефть", ТНК-ВР, "Ренова", "Еврофинанс", "Базовый элемент", "Система".


(Фото: СЕРГЕЙ ТЯГИН)

- Пока бизнес идет в культуру, та движется ему навстречу. И когда заходит речь о реконструкции Большого и Мариинки...

- Да, недавно в прессе приводились баснословные суммы. Вы, наверное, говорите о "миллиарде долларов"? Боюсь, наш театр тоже скоро начнут воспринимать как представителя не культурной, а бизнес-элиты. Я бы хотел подчеркнуть: на счета Мариинского театра не доходит ни рубля из денег, выделенных на строительство. То есть расчеты с подрядчиками ведем не мы. А вот ответственность несем за все. Любые шероховатости проекта будут поставлены нам в вину. Поэтому я все время спрашиваю себя, насколько правильно развиваются наши проекты.

- В самом деле, насколько? Активисты, считающие, что здание не впишется в архитектурный ансамбль, даже устроили демонстрацию.

- Думаю, архитекторов по образованию среди них не было. Вы видели район, о котором идет речь? Он еще лет 60-70 назад потерял оригинальный вид. Его можно, как пирог, нарезать кусками - по эпохам. И каждый кусок будет другим. Здесь и Мариинка, и Никольская церковь, и консерватория, потом идут годы сталинской архитектуры, потом хрущевки. Все это причудливо сочетается. Доминик Перро, чей проект предпочло авторитетное жюри, вряд ли может неожиданно что-то испортить. Сам проект, конечно, имеет и сторонников, и противников. Но на позиции защитников хрущевско-сталинской застройки я точно никогда не встану. Думаю, что и крики "Спасай Перро!", и крики "Спасай Россию!" здесь одинаково неуместны. Обидно, что шум, который раздувается в прессе и той и другой стороной, бьет по репутации действительно сильного театра, во всем мире сегодня безоговорочно признанного одним из лучших. Я имею в виду как руководство Северо-Западной дирекции - заказчика проекта, - так и представителей французского архитектора. Все эти интервью и пресс-конференции, на мой взгляд, совершенно излишни. Вот одна из причин, по которой я редко соглашаюсь на интервью.

- Недолюбливаете журналистов?

- Нет, что вы. Профессию журналиста я уважаю. Но вот берешь столичную газету и видишь рубрику, которая так и называется: "Скандал". Смотришь... ага, есть! Вот он, Мариинский театр. Почитаешь такие материалы, и создается впечатление, что Мариинский театр специально созванивается с Домиником Перро и просит его поднять цену. Я был и остаюсь противником раздувания бюджета. Может быть, сейчас, когда стало известно, что реконструкция пройдет под президентским патронажем, поводов для фантазий о миллиардах поубавится. Проект-то серьезный. В общем, это тот случай, когда контроль государства крайне необходим.

- А когда он нежелателен?

- Когда речь идет о творческом процессе. В 30-е в Большом была собрана блестящая плеяда певцов. Сталин хотел показать всему миру: вот какова Страна Советов, вот какие у нас театры - и Большой, и Кировский балеты, - у вас таких нет. Балеты, без преувеличения, потрясли весь мир. И в 50-е, и в 60-е происходили невероятные вещи. Но уже тогда появилась тенденция, которая вела к тому, что мы больше зависели от пропагандистской логики, чем от художественной. Надо учиться у самих себя и не повторять прежних ошибок.

Евгений Белжеларский

http://spb.kp.ru/daily/culture/doc60427/

Комсомольская правда
Санкт-Петербург
13 апреля 2005

Прима Мариинки спела на свадьбе принца Чарльза
Екатерина Семенчук очарована женихом и невестой


Екатерина Семенчук: - Песню мне выбрал сам принц!

Принц Чарльз не случайно пригласил на свою свадьбу артистку Мариинского театра. Он является членом Международного попечительского совета знаменитого петербургского театра, слышал его исполнителей и ценит их талант. С Екатериной Семенчук (мецо-сопрано Мариинки) они уже виделись однажды, когда принц Уэльский приезжал на премьеру оперы «Война и мир». Тогда, после спектакля, он пришел за кулисы и лично поблагодарил каждого артиста за прекрасное исполнение.

- Катя, а когда вам сказали, что вы приглашены петь на свадьбе сэра Чарльза, какие были ощущения?

- Я была взволнована, конечно. Накануне свадьбы у меня было интервью Би-би-си, они спрашивали, как я себя чувствую, и я им точно также ответила. Было волнение - безумное. Это, конечно, никак не сказалось на моей работе. Потому, что я всегда стараюсь с отдачей, с удовольствием и любовью подойти к исполнению.

- Долго выбирали произведение, которое будете исполнять?

- Нет. Потому что была личная просьба принца - исполнить православную литургию Иоанна Златоуста «Верую». Он был очень счастлив услышать ее на церемонии благословения, потому что это одно из его любимых произведений. Приятно, кстати, что его выбор пал на православное произведение.

- Как пелось и как справились со своей задачей ваши коллеги-англичане? («Верую» исполняют с хором - Прим. авт.)?

- Потрясающе! Хотя у нас было всего две репетиции.

- Лично удалось пообщаться с молодоженами?

- Да, был прием, и я передавала им поздравления от имени Валерия Гергиева, Мариинского театра, солистов.

- Подарок от Мариинки был только музыкальным или еще что-то вы преподнесли?

- Нет, потому что так и говорилось, что от нашего театра будет музыкальный подарок. И также прилагалось личное письмо с поздравлениями от Валерия Абисаловича.

- Говорят, что англичане не одобряют этот брак. Вы заметили какие-нибудь признаки этого?

- Очень все счастливы были. И я видела только благожелательное отношение. Погода, кстати, тоже была на редкость хорошей. И все было замечательно - торжественно, красиво - жених и невеста в особенности!

- Какой костюм вы выбрали для этого мероприятия?

- Костюм был предоставлен компанией, которая является поставщиком Королевского двора. Они поддерживают молодых талантов по всему миру и Академию молодых певцов Мариинского театра, где училась я в том числе. Они помогли с подбором костюма.

Руслан КРАВЦОВ

http://www.aif.ru/online/spb/609/11

Аргументы и факты
Санкт-Петербург № 16 (609)
от 20 апреля 2005 г.


Алла Осипенко. Роман века



Алла ОСИПЕНКО была не просто блистательной балериной, она осталась легендой в истории Кировского театра, трупп «Хореографические миниатюры» и Бориса Эйфмана.

15 лет существовал ее уникальный дуэт с Джоном Марковским. Осипенко преподавала в Италии и США, сейчас она — педагог-репетитор в Театре Константина Тачкина, так что служению профессии отдано уже более полувека. Как и полагается балерине, Алла Евгеньевна подтянута, стройна, элегантна. Без всяких скидок на возраст.

Деньги не идут к тому, кто не умеет ими распоряжаться

— Вы успешно работали за границей, почему вернулись?

— Когда мне предложили работу в Италии, я поехала ненадолго, а пробыла пять лет. Уехала в силу обстоятельств: невозможно было существовать на пенсию в две тысячи рублей, сын женился, и как жить в одной квартире? Но чувствовала там такое одиночество, что все деньги уходили на телефонные переговоры. Я не выучила ни итальянского, ни английского, потому что думала — все, завтра уезжаю, больше не могу. Ну, а то, что педагогом можно заработать — это все сказки. Другое дело, если ты танцуешь и получаешь десять тысяч долларов за спектакль. А мне платили полторы тысячи долларов зарплату, но только квартира стоила семьсот. К тому же в Америке я попала в самый дорогущий штат — Коннектикут, что я могла скопить! Мне вообще с деньгами не очень везет (смеется). Мало того что я не умею ими распоряжаться — они ко мне и не идут.

— Общались ли вы за границей с друзьями — Нуреевым, Барышниковым, Макаровой?

— Рудик очень хотел, чтобы я к нему сбежала, когда Марго Фонтейн перестала танцевать. Мы держали связь через его сестру — она была воспитательницей в детском саду, в который ходил мой сын. Но общались тайно, когда она хотела прийти, звонила: «Алла, тебе нужны сосиски?» Если я отвечала: «Нужны», значит, можно прийти. Один раз звонит, я от сосисок отказываюсь, а она настаивает: «Я правда купила килограмм». Рудику я тайно доставала ноты для «Баядерки», он пригласил меня в «Гранд-опера», ну а лично мы встретились во Флоренции через 28 лет после его побега, и я тогда видела замечательный спектакль «Шинель». Дуэт Рудика с новой Шинелью до сих пор не могу забыть.

С Мишей Барышниковым в Америке созванивались, как-то он спрашивает: «Алла, вам, наверное, скучно?» — «Скучно». — «Ну, я вас познакомлю с Юзом Алешковским». А я прочла его произведения, где был мат на мате, и решила не знакомиться (смеется). Я не из той породы людей. С Мишей тоже увиделись во Флоренции, где он был на гастролях: я пришла к нему в гримерку, и у него был шок.

С Наташей Макаровой мы ведь вместе росли, и когда встречаемся, не понимаем, сколько нам лет, вспоминая всякие байки из прошлого. Единственное, если я начинаю разговор о мужчинах, она вздыхает: «Боже, и тебе это не надоело!» Но когда она приехала ко мне на 70-летие, подарила нижнее белье красного цвета! И после этого она хочет сказать, что мы очень изменились!

Я не могла бросить человека, с которым прожила 15 лет

— Ваш дуэт с Джоном Марковским называли «дуэтом века», впрочем, как и ваш роман:

— Я увидела Джона впервые в 1965 году — влетела домой после репетиции, мама смотрит телевизор, вижу, там кто-то танцует, мама говорит: «Посмотри, какой хороший мальчик», в этот момент мальчик падает, я говорю: «Хороший, особенно в падении». А Джон приехал из Риги в класс усовершенствования. У нас все обратили внимание на «хорошего мальчика» и гадали, кому он достанется. Как-то я поехала на гастроли в Пермь, должна была танцевать с Викуловым, но почему-то его заменили на Марковского. И вот начался наш непростительный роман, потому что я была старше на 12 лет. Ну а потом мы вместе ушли из Кировского театра, танцевали в «Хореографических миниатюрах», у Эйфмана. Джон был одним из тех, кто составлял славу этих коллективов, но ему не дали даже звания «Заслуженного». Когда я пришла просить Эйфмана похлопотать о звании для Джона, он ответил, что если тебе нужно, ты и хлопочи. Уйдя на крошечную пенсию, Джон где-то в клубах преподавал, но в принципе остался не у дел, никому не нужным. Хотя мы и расстались, но знали друг о друге, а потом я уехала. Два с половиной года назад Джон объявился, попросил в долг и позвал поехать к ним. Я увидела, что его жена — тяжелейший инвалид, Джон сказал, что они продают квартиру и уезжают на родину жены в Николаев. И опять исчез. А я стала вдруг слышать по телевизору эти ужасные рассказы, как продают квартиры, а людей убивают. Я попросила своих друзей в соответствующих органах поискать Джона. Выяснилось, что он прописан в деревне под Лугой. Я написала письмо: «Джон, где ты?» — в ответ: «Письмо получили», и какая-то закорючка, вместо его подписи. Джона там не оказалось. Тогда обыскали весь Николаев и округу — нигде не прописан. В тревоге уехала с Театром Тачкина на гастроли в Англию, а в день моего возвращения — ну просто мистика — является Джон, настоящий бомж, я его не узнала. Оказывается, жена умерла, он действительно бомж, обморозил ноги. Устроила его в платную больницу, а после — внеся огромные деньги — в Дом ветеранов сцены. Потом половину суммы мне вернули — у Джона все-таки оказались деньги на счету. Я рада, что мне удалось ему помочь, но у Джона психика надорвана, он неадекватен.

Женщины оказываются сильнее мужчин

— Получается, женщины — сильнее мужчин. Вы до сих пор не можете расслабиться, работаете. Как оказались в Театре Тачкина?

— Вернувшись из заграницы, какое-то время преподавала в клубе «Планета», а потом меня вызывают в бывший Петроградский райком, и некая дама говорит: «Это клуб военно-патриотического воспитания, ваша хореография не нужна». — «Но дети должны расти культурными». — «Вы не можете диктовать свои условия, это раньше вы были знаменитость, а сейчас вы никто», и меня выгнали. Я осталась без работы, давала частные уроки, и как-то Тачкин пригласил на спектакль. Я увидела роскошные декорации, а потом Иру Колесникову, которая увлекла меня своим дарованием.

Насчет того, что не могу расслабиться, так у меня пенсия 2219 рублей, одна квартира 950, да 14-летний внук, который, если придет поужинать, не будет же есть одну картошку. Он от балета далек — увлекается футболом. Мне тоже пришлось увлечься, даже выучила одно имя — Бекхэм, и болею за «Зенит».

Елена ПЕТРОВА

http://www.pulse.ru/articles.asp?lang=r ... rticle=170

Pulse
Октябрь 2004


Махар Вазиев

Театр – это вечное движение. Здесь никогда нельзя сделать шаг назад

Махар Вазиев — руководит балетной труппой Мариинки. Заслуженный артист, танцевавший на Мариинской сцене Альберта и Зигфрида, Базиля и Хозе, принцев в «Спящей» и «Щелкунчике» и другие партии, которые в мире балета — «золотой сертификат» карьерного успеха и признания. Балетная энциклопедия новейшего времени назвала его «мужественным танцовщиком широкого амплуа», обладающим редким по красоте и продолжительности пируэтом. Но время показало, что, кроме этого, Махар Хасанович обладает редкой для молодого (ему чуть больше сорока) человека мудростью и предприимчивостью. Труппу, где танцуют Ульяна Лопаткина, Диана Вишнева, Дарья Павленко, Андриан Фадеев и другие звезды балета, он возглавил в 1995-ом — в не самый простой для театра период. С тех пор на Мариинской сцене поставлено более 20 балетов, репертуар украсили имена Ноймайера и Форсайта. Традиционалисты превозносят Вазиева за реконструкции балетов Петипа, новое поколение за экспериментальные работы молодых хореографов.
Интервью Pulse Вазиев согласился дать накануне нового балетного сезона. Но до последнего момента встреча была под вопросом. Уроженец Северной Осетии Махар Хасанович недавно вернулся из Беслана.

– Знаете, я вообще очень сомневался насчет этого интервью. С одной стороны — открытие нового сезона в Мариинском театре, и я, как руководитель балетной труппы, должен, видимо, выступить. С другой стороны, говорить мне сейчас о балете как-то сложно.
Когда я приехал в Беслан — а я родился в 30 километрах оттуда, в городе Алагире — и пришел в эту школу, где террористы убивали детей… Поверьте, я никогда ничего подобного не видел. Я смотрю телевидение — там изощряются, какое дать определение тому, что произошло. Поверьте, я вообще не хочу об этом говорить — если бы те, кто выступает в эфире, приехали и посмотрели… Когда вы приходите на кладбище — а там одни свежие могилки и детские фотографии, и вы не можете проехать по городу — там хоронят, здесь хоронят… Одно дело, когда вы смотрите с экрана. Другое — когда заходите в эту школу, а там валяются детские туфельки, куколки, тетрадки — все в крови. Ощущение, что все это осталось со времен второй мировой войны. Не может такого быть в ХХI веке! Время, наверное, лечит. Но я, например, знаю человека, который там потерял жену, мать, дочку. Самое ужасное, что люди, которые потеряли все, и готовы на все. А провокаторов хватает. И что там дальше будет, неизвестно.

Какие прогнозы?

Прогнозы разные. Понятно, что на этом многие политики в мире разыгрывают карты свои. Но это было, есть и будет. Меня интересует — как могло такое случиться! Из малышей, которых уже нет, могли вырасти яркие люди. В чем они повинны? Я читал, какой-то школьник посвятил стихи жертвам Беслана: «Бог, ты спишь или ты ослеп?» Вот это меня тронуло, а не оценка политиков. Понимаете, там люди завидуют тем, кто нашел близких по кусочку платья и может их похоронить! А дети боятся ходить в школу.

Мариинский театр как-то помогает Беслану?

Мариинский театр перевел жертвам Беслана сумму — 5 000 000 рублей. А 7 ноября маэстро Гергиев организует концерт в Лондоне с участием артистов Мариинского — все средства пойдут в Фонд помощи жертвам Беслана. Но если б вы сейчас поехали в Осетию и спросили людей — вы бы узнали, что многим ничего не нужно. Им выделили по 100 000 рублей — от государства — они не брали эти деньги. Понятно, что все в шоке. Горе такое. Я, конечно, надеюсь, что нам удастся привезти многих детей из Беслана сюда — побыть в Петербурге, походить на спектакли. Их нужно поддержать. Но поговорите с врачами — оптимистичных прогнозов нет. Потому что даже спустя много лет последствия для тех, кто прошел через такое, непредсказуемы. Ужас-то в этом.

А что все-таки могли бы сделать в этой ситуации артисты?

Творческие люди могут выразить протест. Мы можем выйти с плакатами, что мы — против террора, высказать свою гражданскую позицию. Но это и так ясно, и надо быть душевнобольным, чтоб думать иначе. Думаю, есть задачи другие. Артисты могут своим талантом поддержать людей, консолидировать. Я думаю, искусство может объединять и давать силу внутреннюю — это, наверное, самое главное.
Люди искусства — граждане своей страны. И все процессы, которые происходят, так или иначе, нас затрагивают. Другое дело, что театр — это всегда островок душевной чистоты — во всяком случае, надо стараться создать подобное. Так я говорю молодым артистам.

Эти молодые артисты хоть чем-то напоминают выпускника Вагановского Махара Вазиева, который пришел в Мариинку в начале 80-х?

Каждый год я приглашаю выпускников Вагановской Академии на собеседование — и чувствую — они другие. Конечно, мы всегда пытаемся сравнивать. Хотя не всегда это нужно делать. Да, они более свободные. И, приходя в театр, уже знают, чего хотят. Более того, некоторые знают, как этого достичь. С другой стороны, сегодня у них нет таких мощных социальных гарантий, как это было раньше. Но у них и возможностей выбора больше. Они сильнее. Потому что те нагрузки, что они выдерживают, не все смогли бы выдержать 20-30 лет тому назад. Они более мобильные. Наверное, сам ритм жизни это предполагает — они хотят многого добиться и станцевать как можно больше. И это естественно. Я, конечно, думаю иногда — «нет, в мое время было не так». Но так, как было, уже не будет. Можно руководствоваться ностальгическими соображениями и искать лучшее только в прошлом. Но Ульяна Лопаткина — тоже новое поколение. А она — явление мирового масштаба.

А что бы вы обязательно оставили из прошлого советского балета?

Отношение к балету. В советское время руководство страны поддерживало и культивировало балет, хотя идеология доминировала. В советскую эпоху на сцене театра имени Кирова были созданы «Бахчисарайский фонтан» Ростислава Захарова, «Ромео и Джульетта» Леонида Лавровского, «Хореографические миниатюры» Леонида Якобсона, «Легенда о любви» Юрия Григоровича — и все это необходимо сохранять.
Мы в Мариинском театре хотим, чтобы работы Якобсона шли на нашей сцене. Рассматриваем возможность восстановления его балета «Шурале», хотим ставить его. «Миниатюры». И много говорили об этом с родственниками, у которых права на наследие.

Что будет в новом сезоне?

Если говорить о предстоящем сезоне — он будет непростым. Мы собираемся делать новые работы, открывать фестивали зимой и в Белые ночи. Но и все предыдущие сезоны были достаточно насыщенными.

Будут громкие премьеры с европейскими хореографами?

Есть договоренность с Форсайтом, который собирается сделать новую работу для нашего театра. Надо поддерживать и своих молодых хореографов — создавать свое будущее, не опуская планку, двигаться дальше. В прошлом были два руководителя, которые доминировали в советском балете, — Юрий Григорович и Олег Виноградов — они работали долгие годы, очень яркие личности, много сделали. Но парадокс в том, что они не воспитали балетмейстеров.
Мариинский театр — исторический театр. Основное направление — классический спектакль. Но едва ли найдется сегодня компания — и это не бахвальство — где сосуществуют балеты Петипа, Фокина, Баланчина, Лавровского и Бельского, Ролана Пети и Джона Ноймайера, Форсайта и Макмиллана. И молодых российских хореографов. Сегодня это театр мирового уровня — по репертуару и творческому потенциалу.

Для молодых амбициозных танцовщиков сегодня много возможностей?

Я понимаю, что те артисты, которые танцуют наш репертуар, немного избалованы. Иногда думаешь: «Да в мое время и не снилось такое, и не мечтали о таком репертуаре!». Но для них сегодня — это не подарок, а норма. Они ожидают, чтобы было еще мощнее и интереснее. И я не исключаю, что кто-то из моих артистов захочет танцевать в другой труппе — в ABT или в Grand Opera. Но я отношусь с пониманием: это актеры — это их судьба. И даже танцуя на сценах других театров, они преумножают славу и влияние русской школы и приносят новые возможности городу и стране. Театр — это движение. Где никогда нельзя делать шаг назад.

http://cultradio.ru/doc.html?id=23988&cid=46

Радио «Культура»
16.03.2005 - 14.00
Ведущая – Марина Багдасарян

Евгений Акимов
в эфире Радио «Культура»



М. Багдасарян - Наш гость сегодня Евгений Акимов. 18-го марта на сцене Московского Международного Дома Музыки у Евгения Акимова сольный концерт, и в преддверии этого концерта мы встречаемся здесь, в студии на Радио «Культура» для того, чтобы говорить о музыки, о любимых партиях, о прошлом, и о настоящем. Давайте немножко из прошлого. Я была так приятно удивлена, так порадована тем обстоятельством, что ваша творческая жизнь начиналась в театре «Зазеркалье» у Александра Петрова и Павла Бубенникова, потому что, если вы согласны, Женя, это удивительный театр.

Е. Акимов - Да, потрясающий театр, это моя школа жизни, если можно так сказать. До театра «Зазеркалье» я нигде не работал, и этот коллектив стал для меня отправной точкой всей моей карьеры, и все, что я на сегодняшний день умею, закладывалось именно там Петровым и Бубенниковым. Два потрясающих человека, которые в меня вложили частичку себя, и с этого началась моя карьера.

М. Багдасарян - Почему вы начали петь? Как это случилось? Вернее, когда, не почему, а когда?

Е. Акимов - Знаете, я пою с детства, если честно...

М. Багдасарян - С какого возраста?

Е. Акимов - Себя я помню с трех лет, а первая запись, которая, кстати, существует до сих пор у моего дяди - в 6 лет, я пою «Пусть бегут неуклюже..»… Я всегда любил петь, мне всегда это нравилось, и всегда нравилось петь для кого-то, ни просто для себя, нравилось, когда люди меня слушают, и это было именно с детства, я это прекрасно помню..

М. Багдасарян - То есть: «Выступает ... Женя Акимов!»

Е. Акимов - Да, мне это безумно нравилось в детстве... И когда мой дядя… у нас не такая большая разница в возрасте - ну, когда мне было 6, ему было где то лет 18, наверное, 19… они собирались большой шумной кампанией… мне всегда было с ними интересно, я к ним все время лез, а они мне все время, говорили: «Иди, не мешай, не мешай»… А я: «Давайте я вам что-нибудь спою?». И вот я становился и пел.

М. Багдасарян - А потом была музыкальная школа?

Е. Акимов - Нет, ничего не было…

М. Багдасарян - Нет?

Е. Акимов - Ничего не было. Я был такой разгильдяй, что как-то даже не думал об этом. Не знаю почему. Хотя сейчас, я думаю, что может быть и, слава Богу, что я ни отдал жизнь с детства, потому что может быть я других бы высот бы достиг, а может и не достиг бы ничего, может мне уже надоело к моим сегодняшним годам этим заниматься. Может я никогда бы и не стал певцом… И может быть это и хорошо. С другой стороны, конечно, я всегда испытывал чувство такой недоученности. Мне там чего-то не хватало, сям не хватало, каких-то... практики какой-то… Но учиться никогда не поздно. Я до сих пор учусь и стараюсь, как можно больше, больше, больше этому уделять времени. Именно учебе, потому что в пении нет возрастного ценза, нет конкретной точки сказать - вот 40 лет, или 50, - все, я все умею, я все могу!

М. Багдасарян - Как вы поддерживаете свежесть голоса?

Е. Акимов - Вы знаете... Не надо орать, кричать, нервничать. Нормальный, спокойный образ жизни. Это не получается, но это надо, надо себя заставлять это делать, потому что спокойствие голосового аппарата это.. ну, это твой хлеб, твоя работа, и не лелеять голос нельзя. Стараюсь меньше употреблять спиртных напитков, потому что после спиртных напитков петь просто категорически запрещается, а мне вот нравится - я выпью и пою, это все глупо и абсолютно не нужно. Стараюсь меньше пить холодного в холодное время года, летом люблю очень, и мороженое люблю, но в зимнее время стараюсь меньше… Но никогда не кутаюсь, не устраиваю себе на голову какие-то шапки немыслимые, или какие то шарфы. Надо здраво к этому относиться, а ни с фанатизмом с каким то.

М. Багдасарян - Нам письмо, Женя. «У кого учился Евгений Акимов?» - спрашивает Элеонора.

Е. Акимов - Я учился в Санкт-Петербуржской Консерватории в классе профессора Льва Николаевича Морозова.

М. Багдасарян - Вы туда попали уже из театра «Зазеркалье»?

Е. Акимов - Нет, до театра. Это был 89-й год, после армии. Я решил заняться другой музыкой - до этого я занимался эстрадным пением, работал в Ленконцерте...

М. Багдасарян - Специально учились или так?

Е. Акимов - Нет, тоже... мне как-то на слух все больше нравилось... Это такое время было беззаботное - все по записям, все на слух, любая эстрада. Что мы только не пели - и рок, и джаз, и джаз-рок, и хэви-метл… все пели, и все звучало, потому что никто не знал, какая это высота нот. Это когда уже узнал, появилась какая-то боязнь что ли. А когда не знаешь - орешь и орешь, нормально, все смыкается, все звучит. А в 89-м году я поступил на подготовительное отделение Санкт-Петербуржской Консерватории в класс Льва Николаевича Морозова, ныне здравствующего. Ему 75 лет в этом году, и потрясающий тенор! Я считаю, что он величайший тенор современности, хотя всю жизнь положил на оперную студию Консерватории, никогда не пел в больших театрах, но великолепнейший певец и, до сих пор, он является для меня идеалом звучания, потому что даже в 75 лет не растерял ничего, звучит как молодой человек сейчас. Он сам говорит что, педагогика привела его к состоянию совершенства. «Я, - говорит, - в молодости наверное так не пел, как пою сейчас». Вот это удивительно, а я о педагогике как раз не задумываюсь.

М. Багдасарян - Не задумываетесь?

Е. Акимов - Нет, не хочу.

М. Багдасарян - Почему?

Е. Акимов - Понимаете, проще всего человека испортить, а сложнее всего научить чему-то. Можно корректировать, слушать, и давать какие-то свои наказы, но говорить человеку - я точно знаю, как ты должен петь… я не знаю, я пока к этому не пришел. Может быть, с годами, конечно, я скажу, что действительно - я знаю, я могу это передать кому-то, но на сегодняшний день, я считаю, что еще не достиг тех высот, чтобы заниматься педагогикой.

М. Багдасарян - Женя, вот вы говорили о том, что исполняли «Богему» шесть раз. Это было шесть разных постановок?

Е. Акимов - Да.

М. Багдасарян - Вы уже точно знаете, как вы должны петь, как должно быть?

Е. Акимов - Я знаю, как должно быть, но я не знаю, как получится, потому что каждый раз....

М. Багдасарян - Это... это понятно, что каждый раз это по-новому...

Е. Акимов - Да..

М. Багдасарян - ... но вы только что сказали, что вы не знаете, как должно быть, не взяли бы на себя такую ответственность учить.

Е. Акимов - Так я знаю, как должно быть у меня, но я не знаю, как должно быть у других! Я не могу сказать, что вот так как я, так должно быть у всех! Так нельзя просто, я считаю.

М. Багдасарян - Наверное, ваш педагог тоже так о себе не думает...

Е. Акимов - Ну он замечательный, замечательный педагог…

М. Багдасарян - Я уверена, что он исходил из вашей природы...

Е. Акимов - Наверное, да. Очень смешная была ситуация, когда я к нему пришел, он это все годы нашего знакомства вспоминал (мы до сих пор дружим и стараемся чаще видеться, но не получается в связи с тем, что я очень много занят), как я пришел первый раз к нему. Я должен был учиться у Константина Плужникова, но, к сожалению, мест не было, и когда я пришел к Константину, он говорит, - «Я бы рад вас взять, но у меня полностью набран класс». Представляете, сказать молодому певцу, который еще не начал свою учебу - извини, дорогой, но я тебя не возьму. Как же так? Я же шел к нему учиться, для меня это был просто шок, и он говорит, - «Ну походи по Консерватории, послушай педагогов…» Я пришел к Морозову и сказал прямо с порога, я человек с завода, я работал на заводе, такой рабочий класс, и я ему абсолютно без задней мысли говорю: «Здравствуйте, я вообще-то к Плужникову пришел, но он меня не взял, я у вас тут посижу, послушаю?» Посидел, послушал, мне безумно понравилось и я сказал: «А можно я у вас останусь?» Вот так я остался и пять лет у него отучился.

М. Багдасарян - Мы слушали в самом начале нашей сегодняшней встречи арию Немарины из оперы Доницетти «Любовный напиток», в вашем исполнении и мне бы хотелось, чтобы вы сказали о Доницетти.

Е.Акимов - Вы знаете, на сегодняшний день, да, я скажу, что я обожаю музыку Доницетти и всегда с большой теплотой отношусь к тому, что я исполняю. Я исполняю «Любовный напиток», и эта музыка настолько.. настолько меня вдохновляет всегда, настолько я ее чувствую... в ней есть настоящие человеческие чувства, настоящие человеческие переживания, можно даже ничего не играть, можно очень классно петь и этого будет достаточно. Восхищаюсь итальянскими композиторами, и Верди люблю, и Пуччини очень люблю, но Доницетти, он мне близок тем, что с него как бы началась, по-настоящему началась моя карьера как певца.

М. Багдасарян - Сегодня еще в самом конце нашей программы вы услышите арию в исполнении Евгения Акимова из оперы Доницетти «Лючия» ди Ламмермур, эту оперу Евгений Акимов будет петь в Мариинском театре уже в самом начале апреля. Женя, а как вы появились в Мариинском театре? Театр пригласил или это был кастинг на какую-то роль?

Е. Акимов - Вы знаете, я всегда этим гордился и даже иногда перед друзьями хвастался, что меня пригласили в Мариинский театр. Я до Мариинского театра был солист театра «Зазеркалье», меня услышали в «Любовном напитке» Доницетти и тогда, это был 96-й год, была постановка в Мариинском театре «Севильского цирюльника» - нужен был очень тенор, и меня пригласили.

М. Багдасарян - Случай?

Е. Акимов - Случай, да.

М. Багдасарян - Женя, вот вопрос, вопрос от слушателя, - «Уважаемый Евгений, не находите ли вы, что все усилия современных вокалистов направлены лишь на механическую обработку стиля романтического бельканто? Забывают они при этом об эмоции и о содержании музыки».

Е. Акимов - Нет, это неправда. Я не соглашусь с этим, потому что если человек вышел и механически исполняет, это никому не нужно. Это можно поставить компакт-диск и послушать, как это должно быть. Театр, на то он и театр, что человек показывает свое нутро, показывает свои чувства. Этим и отличается настоящая, хорошего уровня, опера от простого концертного исполнения, хотя и концертное исполнение можно спеть иногда даже лучше чем оперу, если это гениально спето. Музыка не может быть без эмоций. Если не включать свое я, свое сердце, не пропускать через себя - это неинтересно будет, просто звукодуйство.

М. Багдасарян - «Звукодуйство» - вот такой термин от Евгения Акимова. Скажите, Женя, а доводилось плакать?

Е. Акимов - На сцене?

М. Багдасарян - Да?

Е. Акимов - Да, и плакал. Опять же на «Богемии». Ира Джоева пела Мими, и вот она лежит уже мертвая, я должен спеть финал… и вдруг, я вижу, что у нее текут слезы. Закрыты глаза и текут слезы. У меня все как-то внутри сжалось, у самого слезы накатились, и я из себя не смог ничего выдавить - я хрипел, сипел, но спеть я уже не мог, потому что чувства переполнили. Это на самом деле очень плохо, когда человеческие чувства переполняют актерские чувства. Я с ужасом подумал - как же так, надо же петь, а я ничего не могу поделать с собой, комок в горле...

М. Багдасарян - А театр как отреагировал?

Е. Акимов - Нет, я думаю, что этого может быть даже никто не заметил, но я себя чувствовал очень неловко.

М. Багдасарян - Что это непрофессионализм?

Е. Акимов - Нет, просто нельзя об этом думать .. во время пения нельзя думать о человеческих чувствах, о житейском, скажем так, когда ты играешь чувства и когда ты эмоции вкладываешь...

М. Багдасарян - Хорошо, а были ли случаи, когда либретто кажется совсем простым, примитивным, и ничего не значащим, и каким то надуманным, но музыка до такой степени одухотворяет и наполняет это либретто, что оно начинает звучать и доводит до состояния восторга, когда в горле перехватывает?

Е. Акимов - Вы знаете, мне везет. Я ни разу не пел музыку, которая меня никак не вдохновляла. Я во всем, слава Богу, нахожу эмоции, и все меня вдохновляет из того, что я исполняю. А я исполняю ни так мало - у меня уже на сегодняшний день около сорока партий.

М. Багдасарян - Это не только в Мариинском театре?

Е. Акимов - Вообще в репертуаре.

М. Багдасарян - Женя, скажите, а какой театр вам кажется самым комфортным? Сцена какого театра вот ваша сцена?

Е. Акимов - На сегодняшний день у меня два театра, которые я обожаю. Обожаю петь, обожаю работать, возвращаться в эти театры. Это театр «Зазеркалье», в котором я начал свою творческую карьеру и продолжаю петь, и буду… Вот в конце апреля будет «Иоланта», «Богему» продолжаю петь…

М. Багдасарян - Мариинский мирится с этим? Вы как-то согласовываете?

Е. Акимов - Я просто, как приглашенный певец пою в родном театре. Это первый театр, в котором я чувствую себя просто дома, и второй театр, естественно -Мариинский театр. С 96-го года я являюсь солистом Оперы, и это тоже мой родной дом, второй родной дом. Они абсолютно разные - «Зазеркалье» маленький, абсолютно домашний, там совершенно другая аура, чем в большом театре. Ну, а Мариинский.. он другой. Он, знаете... как виски, если один виски мягкий и приятный, то другой - яркий, с конкретным вкусом, с конкретным букетом, терпкий... Я его тоже люблю, работаю в нем, и возвращаюсь всегда с большой любовью. Это очень сложный театр, я имею в виду - акустически сложный, но я абсолютно уверен - кто поет в Мариинском театре, тот звучит везде, в любом театре мира.

М. Багдасарян - Что вы включили в программу своего концерта? Первого сольного концерта в Москве, если я правильно понимаю.

Е. Акимов - Да, это первый сольный концерт в Москве, хотя я уже имел практику, я выступал в Большом Зале Консерватории, на пасхальных фестивалях участвовал. Но в Доме Музыки я буду петь впервые, будут неаполитанские песни и арии из опер русских и зарубежных композиторов. Собрана такая подборка арий, хитовых арий тенорового репертуара. Это Чайковский, Бородин, Глинка - те арии, на которых тенор показывает, что он может в русском репертуаре. Это сложные вещи, и красиво петь Глинку, и красиво петь Чайковского - я считаю, это должна быть визитная карточка любого русского певца.

М. Багдасарян - Самая верхняя планка, которую вы должны взять в теноровом репертуаре, это какая ария?

Е. Акимов - Вот чем сложны концерты - когда ты поешь оперу, ты от начала до конца ведешь какую-то линию актерскую, вокальную, целый образ… А тут весь этот образ ты должен вложить в одну арию. Человек в одной арии, в одной песне должен услышать кто ты, что ты, как ты это почувствовал. Все твое актерство должно быть вложено в несколько минут арии. Это очень сложно, поэтому концерты, для меня всегда петь гораздо сложнее, чем спектакли в театре.

М. Багдасарян - И все-таки вы не назвали тот самый потолок в теноровом репертуаре?

Е. Акимов - Не знаю, у каждого свой потолок... У меня нет таких конкретных планок, я считаю, что к каждой музыке человек должен прийти. Когда человек молодой, он поет одних композиторов. Когда растет, становится более профессиональным, он переходит на более сложные, на более яркие партии...

М. Багдасарян - А век теноровый, он долог или нет?

Е. Акимов - Вы знаете - по-разному. Вот мой педагог, ему 75 лет, он в прекрасной форме. Есть люди, которые к сорока годам уже поистратили себя. Когда человек, правильно осознает, что он должен, он будет петь до старости… Бережет себя, не растрачивает по пустякам, не бросается в омут с головой - вот, сейчас куча импресарио, куча предложений, надо петь все подряд, это же деньги, это слава… Это все бред. Это бред.

М. Багдасарян - А скажите, пожалуйста, что больше востребовано в тех же Соединенных Штатах, европейская музыка или русская? Вас с чем ждут?

Е. Акимов - В Соединенных Штатах, в основном, конечно, европейская музыка. Русской музыки мало. Она тоже присутствует, присутствуют русские оперы - «Пиковая дама», «Евгений Онегин», «Хованщина», «Борис Годунов», четыре русские оперы, которые пытаются ставить во всех театрах. Но, в основном, музыка итальянских композиторов все-таки.

М. Багдасарян - Что ждет вас после московского концерта?

Е. Акимов - Наверное, я буду пытаться ввестись в новый спектакль «Сказка о царе Султане», который поставил Александр Васильевич Петров. Спеть Гвидона очень хочется. Хочется ввестись в «Мадам Батерфляй», которую дирижирует Бубельников опять же в Мариинском театре...

М. Багдасарян - А как это, что, значит, хочется? Вот хочется и вводишься?

Е. Акимов - Подаешь заявку. Она рассматривается в режиссерском управлении. Я на сегодняшний день являюсь солистом-контрактником, если раньше меня, будучи в штате, назначали на партию, то теперь я сам прихожу и говорю, что хочу петь вот это, это, и это. То есть другие совершенно отношения.

М. Багдасарян - Так сложнее жить?

Е. Акимов - Мне легче. Я перешел на контракт, потому что очень много хочется. Много хочется успеть, и успеть везде.

М. Багдасарян - Противоречив человек, противоречив, пять минут назад говорил о том, что не надо торопиться...

Е. Акимов - Нет, я...

М. Багдасарян - … все ясно, конечно, и не потому, что век теноровый долог или не долог, а потому что интересно все.

Е. Акимов - Конечно.

М. Багдасарян - Мы прощаемся c Евгением Акимовым, и желаем ему удачи!

Е. Акимов - Спасибо огромное.