|
Профанесса
Завсегдатай
Зарегистрирован: 30 ноя 2004, 20:02
Сообщения: 421
Откуда: Санкт-Петербург
|
 Re: Валентина Симукова ВАДИМ ГАЕВСКИЙ
ВОЗМОЖНОСТЬ
ВОСПОМИНАНИЕ О ВАЛЕ СИМУКОВОЙ
Газета «МАРИИНСКИЙ ТЕАТР»
2003 № 2-3, с. 19
Некстати мой рок...
Е.Полюшкина. «Возможность»
Эту девочку невозможно забыть, и об этой истории невозможно думать спокойно. Как трудно смириться с гибелью Лиды Ивановой, случившейся почти восемьдесят лет назад, так нельзя смириться с уходом Вали Симуковой сорок лет спустя, умершей от кори — от кори! — на пороге блистательной, а возможно — и великой судьбы, в том возрасте, в каком от этой детской болезни умирают очень редко. Только в одном отношении ей повезло. Необыкновенный дар ее распознали. И оценили в полной мере. Вот что пишет Федор Васильевич Лопухов: «Школа на улице Росси, да и все балетные труппы Ленинграда были поражены ее могучим талантом». И продолжает: «но, восторгаясь талантом, педагоги школы по недальновидности не применили к этой девочке особой осторожности. Напротив, огромная нагрузка, общая для всех в школе, для нее была еще усилена. А во внешности этой девочки даже мне, хореографу, а не врачу, была видна особая нежность, хрупкость структуры. Я не могу поставить случившееся в вину педагогам. Но убежден, что организм Симуковой не смог бороться с корью, недугом, отнюдь не всегда смертельным, потому что был ослаблен непосильной нагрузкой» (Федор Лопухов. Хореографические откровенности, стр. 167). То же повторяет в главе о Наталье Михайловне Дудинской, только в еще более жестких словах, летописец Мариинского балета Дмитрий Черкасский («Записки балетомана», стр.142-143). Уж, конечно, не мне, москвичу, судить, тем более что затянувшееся неприятное предисловие придется продолжить. Дело в том, что Валю успели заснять кинооператоры-документалисты — по крайней мере на одной ночной репетиции-киносъемке. Так мне рассказывала присутствовавшая на съемках Анна Нехендзи, тогда хранительница Театрального музея, составившая и издавшая сборник «Мариус Петипа». На мой вопрос — где же эта пленка — Аня ответила, что не знает наверняка, но слышала, что пленку уничтожили, размыли, потому что хранить ее было негде. Еще одна смерть? Еще одна непоправимая и не наказанная небрежность? О, Господи, до чего же Ты терпелив, до чего великодушен!
Валю Симукову я видел лишь однажды, в Москве, на школьном концерте, в акте «теней» из балета «Баядерка». Другие подробности стерлись из памяти, а память о Вале жива, как и память о том, как встречал ее зрительный зал, какая возникала овация после каждой ее большой развернутой позы. Аплодисменты, и неистовые, после двойных фуэте или даже высокого прыжка — это мы слышали, слышали не раз, но чтобы зал взрывался после каждой позы a la seconde — этого я никогда больше не слышал. На наших глазах происходил прорыв в какой-то неизведанный балетный мир, в какую-то иную хореографическую реальность. Возможность этого, впрочем, предвидел и сам Мари-ус Петипа, но она была заслонена скуповатыми пластическими нормами миланских виртуозок, заполонивших петербургскую сцену на несколько решающих лет, затем фокинскими реформами, а еще потом — и вовсе безразличным к судьбам классического танца отечественным драмбалетом. Время от времени эта предусмотренная возможность осуществлялась и на наших глазах — в танцах Шелест или Осипенко в ее лучшие первые дни, но Шелест (когда я ее увидал) была уже немолода, а Осипенко не слишком долго продержалась в театре. А тут — балерина-подросток со всем обаянием и профессиональной, и человеческой новизны, со всем опьяняющим ощущением первозданности каждого движения, каждого порыва. Худенькая ленинградская девочка послеблокадной поры, искуснейшая, хоть и неискушенная танцовщица, явившаяся откуда-то издалека, оттуда, где чисто, светло и просторно. В полной мере, как редко когда, заиграли условные обстоятельства, предложенные Петипа: место действия, предгорье Гималаев. Нам открывалась поэзия гор, чистейшая горняя графика танцев. Юная Симукова была создана для этой стилистики, для отрешенной геометрии 3-го акта «Баядерки». Но самым захватывающим впечатлением стало впечатление от ее танцевальности, от уносившей ее дансантной стихии. Тогда я впервые подумал, что «Тени» — это же блоковский балет, несмотря на свою строгую классичность, блоковский балет, сочиненный за три года до рождения Александра Блока. И за пятнадцать дет до «Снежинок» Щелкунчика, еще одной композиции, предвосхитившей блоковские темы. И пение вьюг (то, что Петипа в либретто назвал «мелодией», а Минкус поручил солирующей скрипке), и образ стихийности (именно это Лопухов называл «могучим талантом») в соединении с образом утонченного искусства (а это Лопухов имел в виду, говоря о «нежности и хрупкости структуры»). Конечно, в прямом смысле на сцене не было ни Снежной маски, ни Фаины, ни Судьбы, была Тень, Белая балерина, но в ореоле блоковских стихов, дансантное олицетворение «возможности» как некоего таинственного зарождения жизни.
Симукову—Белую балерину—мы уже не увидим. Однако мы можем увидеть Симукову в черном. И это удивительная история, связавшая имя Вали с именем Ольги Александровны Спесивцевой, гениальной русской Жизели. Мало кто знает, что Спесивцева уже после выздоровления, в 1963 году, написала небольшую книгу «Техника балетного артиста» — без всяких сопровождающих слов, но с подробным, день за днем, описанием своего собственного еженедельного экзерсиса. Рукопись была переведена на английский язык и издана в Англии в 1967 году с предисловием Антона Долина и с посвящением «графине Александре Толстой», любимой младшей дочери Льва Николаевича Толстого, великой заступнице, спасшей многих эмигрантов-стариков, на ферме которой, превращенной в легендарный приют, Спесивцева провела свои последние долгие годы. Пока шла работа над переводом, редактор и душа всего предприятия Джоан Лоусон, бывшая танцовщица и ученица Серафимы Астафьевой (еще одно благородное и несправедливо забытое имя), догадалась привезти рукопись в Ленинград и показала ее Наталье Михайловне Дудинской. Дудинской тоже овладел общий энтузиазм, и она предложила в качестве модели для серии иллюстраций свою юную ученицу. Ей и оказалась Валя Симукова. Было сделано множество снимков, отобрано 37 из них, и все получили одобрение Спесивцевой. Так, удивительным образом, распорядилась судьба, такие немыслимые встречи происходили в XX веке, разлучавшем людей безжалостно и против их воли.
А в черном комбинезончике, так называемой леотарде, Симукова на редкость хороша, никакой театральный костюм ей не нужен. Поющий силуэт, поющие па, поющие арабески. И сами рабочие, производственные фотографии на редкость экспрессивны. В них есть динамика, в них присутствует танец. Они точно кадры исчезнувшего фильма, который чудом спасли. Или же сберегли — под кровом спесивцевской книги. Это и в самом деле отечественные, так и не поставленные «Этюды». Здесь запечатленный образ вагановской системы в ее абсолютной чистоте — о Вагановой Спесивцева несколько раз вспоминает в тексте. И здесь же образ обновленного петербургского стиля. Особенно выразительны фотографии на страницах 88 и 89 (№№ 19 и 20) — это же рисунок поз из поздних баланчинских балетов. Возможность сближения двух родственных школ намечена и с покоряющей убедительностью продемонстрирована на естественных, совсем не декларативных снимках. В середине 60-х годов об этом и подумать было нельзя. Впрочем, эта возможность оспаривается еще и сегодня.
Конечно же, Валя была провозвестницей и нового времени, и новых рубежей, «обетованная весна», если вспомнить слова Блока о Комиссаржевской. Вспоминаются и другие блоковские слова, обращенные жене, Любе: «Тебя, Офелию мою, увел далеко жизни холод». Как я помню, ленинградская весна 1966 года и в самом деле была очень холодной.
P.S. Название статьи, как и ее эпиграф, взяты из стихотворения Елены Полюшкиной, написанного за два года до внезапной и страшной смерти. Алена — моя студентка из первою набора на театроведческое отделение историко-филологическою факультета РГГУ, щедро одаренная. Проучилась она всего два с половиной года. Уже в больнице она успела подержать в руках небольшую книжечку своих стихотворений, которая так и называлась: «Возможность». Необычные — полурифмованные-полубелые, невесомые и какие-то несбывшиеся стихи говорили больше, нежели она сама, прелестная девушка из Казани, любившая Москву, обожавшая танец и носившая легкомысленные шляпки.
|
